Воспоминания юности, собственноручно написанные Владимиром Яроцким.
Перевод В. Бещинского *
АРМИЯ
В 1845 году отец мой в двух верстах от Старого Константинова арендовал поместье Росоши с 5-тью фольварками. Меня отвез в школу в Каменец Подольский, где я окончил 6-той класс гимназии. Желания учиться дальше у меня не было и я остался дома, а мой почтенный отец был так добродушен, что вместо того чтобы влепить мне сто кнутов и приказать учиться дальше, разрешил остаться дома и гоняться за девушками. Никто не знает, какой бы из меня вырос шалопай, если бы не Коморницкий, капитан Житомирского пехотного полка, который в 1848 году выступил в поход на помощь Австрии против венграм, посетил наш дом, а моя сестра не вскрутила ему голову. Мы об этом не знали. Он у нас был всего несколько раз, и как малоразговорчивый, хорошо воспитанный литвин, не зная вернется ли он с войны здоровым, ни словечком не выдал своих чувств. Только когда уже уезжал за границу, пригласил на прощальный вечерок меня, пацана, и учителя Ваховича, который у нас пребывал при моих младших братьях, а заодно и меня готовил в следующий класс. Он очень любил играть в «стосик». Они вдвоем всю ночь играли в карты, а я курил сигареты и изрядно потягивал винцо, которое так мне понравилось, что утром я проснулся совершенно осовелый и с сильной головной болью. Так приятно я провел первую бессонную ночь в моей жизни … и приобрел вкус к военной службе.
В 1850 году я сдал экзамен за восьмой класс — видно такова была моя судьба, что возвращаясь с войны этот Житомирский полк остановился отдыхать в Старом Константинове и капитан сразу к нам пожаловал. А после нескольких визитов сделал предложение моей сестре Юлии. В январе 1851 г. сыграли свадьбу и молодожены уехали с полком в Одессу, забрали и меня с собой. В апреле 1851 года я сдал экзамен в штабе V корпуса (в Одессе) и получил назначение в Подольский пехотный полк. В мае я поехал в полк, который стоял лагерем под Балтой. Полковник направил меня во 2-ю роту, под командование капитана Дыбича. Здесь я встретил прибывшего на день раньше добрейшего малоруса из харьковской губернии — Пантелеймона Кристофовича.
Дубич был маленьким, но ловким службистом. Злой как оса. Когда на третий день пришел на муштру и увидел нас без винтовок, мы тогда только еще учились поворотов, хлопая рукой по задней выпуклости, так на нас налетел, что мы думали что он с ума сошел. Стал подпрыгивать вокруг нас на несколько локтей, бранить нас и угрожать, что погонит из полка такую сволочь, которая до сих пор ничего не научилась. Мы одурели слушая это, но учивший нас добродушный солдат Федька успокаивал, убеждая, что «на крике служба держится» и единственное лекарство — ничего не отвечать, а то будет еще больше неприятностей. Оказалось, что Федька был прав, а этот бес еще не раз испортил мне кровь.
Три недели мы жили в палатках, в полевых условиях. Я спал вместе с десятью солдатами на старом сеннике, в котором гнездились миллиарды белых и черных насекомых, причем постоянно пропотевшие солдатские рубашки мы стирали только в холодной воде.
Я получал 63 копейки жалования в месяц на покупку щетки и ваксы для сапог, щетки для усов, правда их у меня не было, но по уставу ус должен был быть! Кроме того на покупку одной рубашки, две выдавало правительство, на две пары портянок вместо носков, на иглы и нитки, расческу для волос и щетку для одежды, ножницы и нож. На починку сапог и на стирку белья ничего не оставалось. Я был вынужден стирать сам, хотя не имел об этом понятия.
После трех недель пребывания в лагере мы двинулись на постоянное место в Николаеве над Бугом. После ежедневной муштры в лагере я совсем неплохо шагал в строю и делал всякие упражнения с оружием. Мы отправились пешком в полном боевом снаряжении, с которым мои ноги и спина не освоились. В снаряжение входило: винтовка весом 18 фунтов, патронташ с 60-тью патронами на двух ремнях десятисантиметровой ширины, которые носились наперекрест, были они такие длинные, что перекрещивались на груди, а патронташ болтался на самой заднице. Все это весило 110 фунтов. На спине вещмешок, а в нем: мундир — брюки, наживотник, рукавицы, шапка, все это из толстого сукна, подшитого толстым полотном, две толстые рубашки, две пары портянок, галштук из толстого полотна, запасные сапоги, две щетки, вакса для сапог и для усов, расческа, ножницы и нож, иглы и нитки, на десять дней сухарей (7 и 1/2 фунта) и фунт соли. Все это укладывалось в вещмешок, а свернутая в рулон шинель длиной с рюкзак крепилась двумя ремнями под вещмешком. Вещмешок тоже был на двух ремнях шириной по 10 см. Его носили таким образом, что ремни перекрещивались на груди и прикрывали ремни от патронташа. Кроме этого была холстяная сумка на ремне, перекинутым через спину, предназначена была для хлеба, и к этому ремню крепился двухлитровый котелок.
Жалования за три месяца я получил 62 и 1/2 копейки. Ежедневно выдавали два фунта хлеба грубого промола (недопеченного, чтобы вес был побольше !!). На завтрак ничего не давали, а в 12 часов был обед — бульон с мясом 1/2 фунта на каждого и немного ячменной каши, сваренной в неэмалированном железном котле, поэтому обед был фиолетовый и с душком. И ничего больше.
С мясом было так: артельщик, то есть доверенный командира роты и поставщик всякого продовольствия, сначала вырезал не меннее пяти фунтов самого лучшего сырого мяса для капитана, а если у него были гости — так и больше, потом три фунта для фельдфебеля, а что осталось — бросал в котел. После того, как мясо свариться, в присутствии артельщика поварь вытаскивал мясо, отрезал порядочный кусок для него, остальное отдавал фрейтеру, который отрезал по хорошему куску для себя и капралов. Остальное же мясо, по кусочку, раздавалось солдатам. Можно себе представить, сколько после такого раздела оставалось, хорошо если было что в рот положить. Очень часто оставались одни жилы, которые возмущенные солдаты выбрасывали. На ужин давали жиденький крупяной суп, будто бы политый салом. При таком пропитании мы тонко пели, но человек был молодой и здоровый и все как-то сходило.
Когда мы вышли из лагеря, сразу начал идти дождь, а до ночлега было около тридцати верст (60 км). Сначала было ничего, хотя и тяжеловато, но уже после полудня ноги отказывали, руки устали, а перекрещивающиеся на груди ремни так давили грудную клетку, что трудно было дышать. Казалось мне, что плечи отпадут, так как дядька Федько все напоминал нас, чтобы не отставать от роты, только всегда держаться впереди, если не хочешь неприятностей от Дыбича. Так что остальную дорогу я прошел таким образом, что держа винтовку за конец ствола я из последних сил отбрасывал ее от себя. И так, обманывая самого себя, двигался дальше. Когда после первого дня марша пришли на ночлег и разместились по хатам, я почувствовал такую усталость, что не поевши уложился на скамье, под голову сунул вещмешок и уснул каменнным сном. В четвертом часу разбудил меня Федько, я сел на скамье. Не мог встать на ноги, на ступне у меня был большой пузырь. Когда Федько это увидел, достал из сумки кусок старого сала и натер мои ступни. А потом схватил меня заруку и со всей силы потянул на себя. Я, ничего не подозревая, не сопротивлялся, встал на ноги, пузыри и лопнули. Федько выдавил из пузырей оставшуюся жидкость, натер салом и приказал сразу надеть сапоги. Когда я их надел, взвалил остальное снаряжение и двинулся, мне казалось, что иду как по булавкам. Постепенно боль прошла и в конце второй недели, а мы были в походе уже 4 недели, я так хорошо себя чувствовал, что не ощущал никакой усталости.
В Николаеве мы стояли в казармах, построенных на песчаном холме у самого Буга. Каждое утро нас учили ходить в строю, сигнализации и т.д. На зиму всех юнкеров полка призвали под отдельное командование и поместили в каком-то домике около казармы. Нас было около сорока, условия были получше, мы жили отдельно от солдат и избавились от мерзких клопов и других насекомых, хотя не до конца. Ночи напролет, а даже и днем, если только были дома, мы охотились за крысами, которые буквально не давали нам жить. В этой казарме мы пребывали до мая 1852 года, а потом разошлись по корпусам.
В этом году царь назначил смотр войск целого пятого корпуса под Вознесенском. Так что уже в 9 часов утра мы выходили всем полком за город и упражнялись. Подготовка продолжалась до третьего часа после полудня, обедать мы приходили примерно к четырем. Сразу после обеда два часа упражнений около казармы, но только для тех кто послабее, остальные отдыхали. В таких условиях прошел весь май и июнь, а в начале июля 1852 года мы двинулись к Вознесенску и спустя две недели пришли на место. Здесь проходили постоянные муштры и маневры целых бригад, дивизий, а часто и корпуса. Корпус насчитивал 75 тысяч пехоты, кавалерии и артилерии. Последние три дня царь Николай присмотривался маневрам и приказал раздать по 50 копеек награды каждому солдату. После маневров полк вернулся в Николаев, а вскоре после возвращения более способных юнкеров послали в Одессу в командование Корпуса для завершения обучения военному искусству. В этой корпусной школе с утра проходила строевая подготовка, а после полудня учили, в принципе, военной теории, выглядело это так, что мы по очереди командовали ротой, батальоном, пол-дивизией и корпусом. Раз одни были командирами, а другие изображали роту, батальоны и т.д. таким образом, что вдвоем держали веревку длиной в три сажня за оба конца, это и была нибы рота. Нас юнкеров было 2070 человек, но в маневрах покрупнее командующий нами майор имел право потребовать из стоящего в Одессе полка определенное число дополнительных солдат, необходимых для упражнений.
После окончания маневров только я один получил награду — серебряный офицерский темляк для палаша с надписью «протопей — юнкер», хотя к экзамену прочел только один военный учебник по принципам тактики. После награждения меня сразу представили к авансу на звание офицера. Не стали дожидаться конца уставного двухлетнего срока службы. Правило же было такое, что только после окончания двухлетней службы дворянин может быть представлен к авансу на звание офицера, разве что отличился в бою. Я же служил только 19 месяцев, но в связи с отличной подготовкой, хотя не в бою, а в школе полученной, я на двадцатом месяце моей службы надел знаки прапорщика с жалованием 218 рублей в год и наставлением, что жить не на что, но и умереть от голода не разрешается. Это был октябрь 1852 года.
К сожалению, на этом заканчаваются собственноручно списанные воспоминания. Остальные записал его сын Владислав, по рассказам, заслышанных уже у кровати тяжело больного отца.
ОБОРОНА СЕВАСТОПОЛЯ
Мой отец, свежо произведенный подпоручик Подольского пехотного полка, в конце 1852 года начал свою военную карьеру, когда ему не исполнилось еще 19 лет. Подольский пехотный полк стоял в Константинове, штаб V подольского корпуса находился в Одессе. В Николаеве отец начал регулярную офицерскую службу, но эта спокойная идилла под знаком Марса не продолжалась долго. Время после сотрясений 1846 года было для Европы неспокойное. С востока надвигалась буря, которая вспыхнула еще весной 1854 года по вине царя Николая I, который потребовал от султана Абдул-Меджида отдать ему протекторат над храмами в Ерусалеме и Вифлееме и христианами в Палестине. 30 ноября русский адмирал Нахимов сжег турецкий флот в порте Синоппе.
По французско-английскому договору в Варне, в то время это был турецкий порт, высажено 50 тысяч французов и 25 тысяч англичан. Русские в это время вошли в Добруджу. Началась осада русскими войсками под командованием ген. Лидерса турецкой крепости Силистрии. В состав русской армии входил V подольский корпус, а в нем Подольский пехотный полк с молодым подпоручиком Владимиром Яроцким, который там получит свою первую военную награду — орден Анны с надписью на сабле — «за храбрость». В это время французско-английские войска высадились в Крыму и 20 апреля 1854 года разгромили москалей * над рекой Альмой (командир Меньшиков). То же самое было под Балаклавой 25 ноября, под Инкерманом 5 ноября около Севастополя и начали осаду сильно укрепленного Севастополя. Русские отказались от осады Систилии, так как переброс армии с северной России продолжался бы слишком долго из-за отстутсвия в это время железной дороги. Были только две линии Петербург — Царское Село с 1838 и Петербург-Москва с 1843-1851 года, а еще больше из-за крупных краж в военной интендентуре.
Вместе с V корпусом стремительно перебросили под Севастополь и Подольский пехотный полк. Со всей южной России согнали сотни крестьянских телег и перевозили на них армию для помощи осажденному Севастополю. В этой армии оказался и мой отец. Осада города продолжалась уже полгода. Погибших не хоронили из-за нехватки людей. Свежоприбывший подольский полк получил приказ навести порядок в фортах. А после окончания этой работы через неделю заняли так называемый Малахов Курган — самый сильный бастион крепости под командованием адмирала Малахова * 13 IV 1855. После нескольких неудачных штурмов он был занят французами под командованием ген. Теллисиера ночью с 10 на 11 мая 1855 г. Малахов с остатками своих войск не сдался. Перешел через Черный поток на другую сторону и присоединился к Очакову. В Подольском полку из 4200 человек после кровавой битвы осталось в живых только 240 рядовых и 13 младших офицеров.
В последних боях мой отец был трижды ранен. Штыком в бок и руку и пулей в правую руку. На поле боя его назначили поручиком и стал он командиром первой роты. За храбрость был награжден орденом Станислава с мечами. Во время смотра оставшегося войска, проведенным царем в Очакове, моему отцу присвоили звание штабс-капитана и наградили орденом Владимира за храбрость и спасение полкового знамени, которое отец сорвал с древка, спрятал запазуху и пронес его через бои.
2 марта 1855 г. внезапно умер царь Николай I. Его наследник, ввиду тяжести положения, предложил переговоры, которые привели к парижскому конгрессу и подисанию мирного договора.
Мой отец был также награжден медалями за турецкую кампанию и оборону Севастополя.
При переводе и Интернет-публикации текст автора сохранен БЕЗ ИЗМЕНЕНИЙ, так как яркость воссоздаваемой им картины полностью искупает любые ошибки и своеобразие фразеологических оборотов, которые только подчеркивают самобытность этих воспоминаний.
Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое.