Записки Эдуарда Ивановича Тотлебена за время обороны Севастополя 1854 – 1855 гг. (С 18 сентября 1854 г. по 1 октября 1855 г. Извлечено из его переписки (Переведено с немецкого). Севастополь, 18 сентября 1854 г.

Комментарий П.Ляшука (Севастополь)

Немцы появились в русской регулярной армии и военно-морском флоте при Петре I среди приглашенных на службу иностранцев и составляли значительную часть офицерского корпуса. В дальнейшем доля немцев среди российского офицерства оставалась достаточно большой, но речь шла обычно уже не об иностранцах, а о двух категориях русских подданных немецкого происхождения. Это: 1) эмигранты из различных германских государств, католики и протестанты, во множестве переселившиеся в Россию во второй половине XVIII в. и принявшие русское подданство и 2) прибалтийское немецкое дворянство протестантского вероисповедания, часть родов которого составляли выходцы из Швеции.
Как правило, первые принимали православие, женились на русских (православных) и уже во втором, максимум – третьем, поколениях полностью ассимилировались (речь идет о лицах свободных профессий и служивом элементе, а не о немцах-колонистах). Вторые, связанные с поместным землевладением и компактно проживавшие в Эстляндской, Лифляндской и Курляндской губерниях, сохранились как особая группа.
Остзейские немцы традиционно играли большую роль в российском государственном аппарате и в армии, особенно в конце XVIII в. – первой половине XIX в. В этот период их доля среди высшего командного состава не опускалась ниже трети, а нередко доходила и до половины. Немцев всегда отличала высокая дисциплина, они сравнительно редко выходили в отставку на протяжении службы и держались достаточно сплоченно. К тому же многие из них имели высшее специальное военное образование (инженеры, артиллеристы, офицеры Генштаба и пр.).
В обороне Севастополя 1854 – 1855 гг. принимали участие до тысячи офицеров и генералов немецкого происхождения, в т. ч. занимавших ключевые посты в руководстве Южной и Крымской армий и гарнизона Севастополя. Достаточно назвать начальника штаба Южной и Крымской армий генерал-адъютанта П. Е. Коцебу, начальника гарнизона Севастополя генерал-адъютанта Д. Е. Остен-Сакена, командиров дивизий и бригад генералов К. Ф. Шейдемана, К. А. Мартинау, В. Х. Буссау, барона П. Я. Реннекампфа, фон А. Я. Адлерберга. Большая же часть российских немцев-офицеров защищала Севастополь в рядах полевых артиллеристов и пехотинцев, военных инженеров и саперов, офицеров Генштаба и Черноморского флота.
Верные присяге своему Императору и Отечеству, они обороняли город все 349 дней осады. 15 наиболее отличившихся были удостоены высшей награды России за личную храбрость и ратные подвиги на поле боя – орденов Святого Великомученика Георгия 4-й и 3-й степеней. Еще больше русских офицеров немецкого происхождения навсегда осталось в Крыму в братских могилах в долине Альмы, оврагах Инкермана и на Федюхиных высотах. Побывайте на Братском кладбище на Северной стороне Севастополя. Прочитайте надписи на уцелевший памятниках… Отец и сын Адлерберги, штабс-капитан Бейтнер, генерал Бульмерлинг, капитан 2-го ранга Коцебу, капитан Рейтлингер, корнет фон Рихтер.…
Среди всех памятников погребальной архитектуры Братского кладбища выделяется богатством декора часовня над склепом уроженца г. Митавы графа Э. И. Тотлебена. Нет, пожалуй, во всем мире военного историка, которому было бы не знакомо это имя.
Эдуард Иванович принадлежал к старинному дворянскому роду Тюрингии, но его дед, выселившийся в прибалтийские губернии России, отказался от феодальных прав и занялся торговлей. Отец Иоганн Генрих также занимался коммерческими делами, приписавшись к купечеству (2-я гильдия). Франц-Эдуард был пятым из семи детей Иоганна Генриха от брака с Анной Цандер.
О Э. И. Тотлебене писали и много и мало. Статьи с его биографией можно найти практически во всех энциклопедиях и энциклопедических справочниках с конца XIX в. и по сей день. В советское время он считался гонителем всего русского передового, реакционером; на Западе всегда почитался гением севастопольской обороны 1854 – 1855 гг., в Болгарии, после взятия войсками Тотлебена Плевны в 1877 г., он стал национальным героем. Его прах то хоронили, то оскверняли: его ограбили большевики, украв серебряные погребальные венки в 1920-х г., в 1943 г. его перезахоронил вермахт; в 1944 г. его бюст расстрелял из пистолета молодой лейтенант Советской армии и восстановил Фонд «Москва-Крым» в 2004 г.; в 1909 г. при подъеме на Исторический бульвар ему установлен лучший памятник в г. Севастополе, с которым связана легенда о двух фуражках.
Пока еще не опубликована подробная беспристрастная биография это незаурядного человека, каким, несомненно, был граф Э. И. Тотлебен, дадим слово ему самому. А точнее, его запискам и письмам из осажденного Севастополя. Данный источник издавался только раз в 1885 г., на него никогда не ссылались в советское время. В записках и письмах Тотлебена много личного, много эмоций, но вместе с тем, достаточно интересных и малоизвестных подробностей обороны Севастополя 1854 – 1855 гг.

Наше положение в Севастополе было критическое; ежеминутно готовились мы встретить штурм вдесятеро сильнейшего неприятеля и по крайней мере умереть с честью, как храбрые воины. Князь Меншиков был вынужден со всеми войсками покинуть город, оставив только небольшой гарнизон из моряков. Севастополь, как сказано, с сухопутной стороны не был почти укреплен, так что совершенно был открыт для превосходных сил неприятельской армии. Мы день и ночь работаем в виду неприятеля, и нам удалось вооружить батареи 200 орудиями. Начертание укреплений и расположения войск поручено мне генерал-адъютантом Корниловым. Нам помогает также храбрый адмирал Нахимов и все идет хорошо. Невозможное делается нами. С. – Арно стоит в трех верстах от нас и ежедневно осматривает батареи; артиллеристы упражняются в стрельбе. Случались дни, когда мы теряли всякую надежду спасти Севастополь; я обрекал себя уже смерти, сердце у меня разрывалось.
Теперь обстоятельства улучшились, батареи растут как грибы. Я выстроил здесь Калафат. Неприятель кажется в нерешительности, так как без значительных потерь взять Севастополь нельзя. Князь Меншиков приближается к нам и войска из России уже в движении. Вероятно, все кончится благополучно.
23-го сентября 1854 г.
Я пишу лишь несколько строк, чтобы показать, что жив и здоров, причем, однако имею много дела. Днем скачу верхом от одного пункта до другого, чтобы ускорить работы. Обедаю у адмирала Корнилова. Вечером собираются него все офицеры, с которыми имею дело, и я отдаю все приказания на следующий день. Ночью редко пользуемся мы спокойствием; часто поднимается тревога, и мы в ожидании штурма спешим к угрожаемому пункту. Неприятельские аванпосты стоят в трех верстах от города.
Неприятель до сих пор ничего серьезного против Севастополя не предпринимал; он производит только ежедневно рекогносцировки и, как кажется, зрело обсуждает свой план. Здесь находится несколько пленных французских офицеров; они, по-видимому, не мало удивлены, что приняты дружелюбно и по-товарищески; они сильно раздражены против англичан.
Гарнизон заключает в себе около 30. 000 человек, что составляет для крепости силу значительную; но с сухопутной стороны Севастополь почти совершенно открыт. Мы беспрестанно строим новые батареи.
28-го сентября 1854 г.
Хотя здесь и находится инженерный генерал-лейтенант и старшие полковники, чем я, тем не менее, меня назначили начальником инженеров; кроме того, я начальник штаба здешних войск.
Неприятель стоит в 1.000 шагах от нас; мы имели с ним несколько незначительных стычек. Он, по-видимому, еще занят необходимыми приготовлениями. Ночью часто бьют тревогу; бедные мои лошади без ног, но не от пуль, а от усталости.
29-го сентября 1854 г.
Французы и англичане придвигаются все ближе; они осаждают Севастополь. Мне судьбою ниспослано на долю оборонять Севастополь. Пока жив адмирал Корнилов, человек умный и энергичный, и он не будет тяжело ранен, Севастополь не будет взят. Я счастлив на войне и Бог меня поддержит. Я не страшусь трудов и усилий, и верно исполняю свой долг.
6 октября 1854 г.
Вчера утром неприятели открыли огонь из своих батарей. Двенадцать часов продолжалась страшная канонада с моря и с сухопутной стороны. Несколько сот орудий гремело без умолку; французов заставили мы по прошествии четырех часов замолкнуть; но англичане не прекращают стрельбы, и сегодня утром снова открыли огонь. В этот момент действуют около ста орудий. Потери наши значительны лишь среди батарейной прислуги, которая сменялась уже по нескольку раз. Мы лишились храброго, благороднейшего адмирала Корнилова; затем врагам не удалось причинить нам существенного вреда. Господь поддержит меня и впоследствии. Государь произвел меня в полковники, после того как Его Величество узнал, что я здесь занят. Все идет благополучно.
8-го октября 1854 г.
Ночью исправляем мы наши батареи и каждое утро вновь готовы к битве. Мы сильно сожалеем о потере адмирала Корнилова, благородного, храброго воина, верного сына отечества, человека со способностями и умом, необыкновенной энергии и деятельности. Меня Господь сохранил; я жив и здоров, и впредь надеюсь на Бога. Все кончится хорошо, хотя настоящее положение наше не завидно.
15-го октября 1854 г.
Канонада и бомбардирование продолжаются гораздо слабее, чем в первые дни. Французы со своими работами находятся в 600 шагах расстояния; мы постоянно строим новые батареи и производим вылазки.
Генерал Липранди третьего дня двинулся в тыл неприятеля со своею дивизией, имея всего 6 пехотных и 7 кавалерийских полков; он овладел четырьмя редутами, захватил 11 орудий, изрубил четыре эскадрона английской кавалерии. С каждым днем мы поджидаем подкрепления; через десять дней нам будет возможно напасть на неприятеля со всех сторон. Еще десять дней продержаться бы нам только. Посчастливиться нам в это время, и все выиграно. Да поможет нам Господь!
Я, слава Богу, здоров и неутомим… Напряженная деятельность и беспрерывное движение служит мне на пользу; я чувствую себя хорошо. Правда, мы прожили тяжелые дни, однако после бури и дождя опять светит солнышко. Худшее уже миновало.
Мой друг и товарищ капитан Фолькмут вчера прибыл. Князь Горчаков прислал его ко мне, чтобы он помогал мне. Его содействие облегчит мне руководство всеми работами и распоряжениями для обороны; до сих пор мне приходилось всюду бывать самому; с утра до ночи я не сходил с лошади или был на наших батареях, откуда наблюдал при помощи подзорной трубы за движением и предприятиями неприятеля, чтобы тотчас, не теряя времени, принимать соответствующие меры. Я очень счастлив, что пользуюсь доверием войск и начальников, почему и распоряжения мои исполняются немедленно.

19-го октября 1854 г.
Французы со своими траншеями приблизились к нам на 400 шагов и навесным огнем осыпают наши войска; мы между тем делаем то же самое и ежеминутно ожидаем решительного штурма. В тылу неприятеля стоит Липранди, имея около 40.000 человек. Корпус этот будет после завтра подкреплен 11-й дивизией, т. е. 16.000 человек. Тогда мы будем в состоянии перейти в наступление.
До сих пор у нас стояла прекрасная, мягкая, теплая погода, только несколько дней назад подул сильный северо-восточный ветер.
26-го октября 1854 г.
Французы со своими траншеями придвинулись на 200 шагов и вместе с англичанами беспрерывно бомбардируют Севастополь.
Третьего дня, во время сражения, поцеловали меня оба Великие Князя. – Николай Николаевич сказал мне: «Государь поручил мне вас расцеловать».
27-го октября 1854 г.
Вчера вечером был у обоих Великих Князей. Они посадили меня между собою; я объяснил им ход нашей обороны. Они беспрестанно выказывали мне свое особенное благоволение, часто сердечно жали мне руку. Вдруг вошел адъютанта князя Меншикова и сообщил, что Е. В. Государь Император пожаловал меня флигель-адъютантом. Великие Князья вскочили, обняли, поцеловали меня; был полный восторг. Я не нашел иных слов, как: «Государь слишком милостив». Никогда и не мечтал я достигнуть подобной чести сделаться адъютантом Его Величества. Великие Князья собственноручно наложили на меня аксельбанты и вензеля и сказали: «Теперь мы только желаем, чтобы Бог вас сохранил».
В Севастополе приняли меня с восторгом. Странное дело, как счастие мне благоприятствует; в прошлом году был я всеми забытый несчастный капитан, а теперь вдруг достиг столь высоких почестей. Но я буду верным адъютантом своего Государя, Его верным слугой, и буду постоянно стремиться и действовать для общего блага. Да поможет нам только Господь счастливо разрешить нашу тяжелую задачу.
29-го октября 1854 г.
Мне очень приятно, что назначение мое флигель-адъютантом возбудило в Севастополе всеобщую радость. Дунайская армия шлет мне также привет и поздравления. Меня носят здесь на руках, так что я сказал Великому Князю: «В Севастополе меня совершенно избаловали». Но все эти радостные происшествия ни на минуту не сбивают меня с толку. Я думаю и действую лишь для сохранения Севастополя; судьба выбрала меня для исполнения важной роли, я стремлюсь исполнить ее с честью и достоинством.
Неприятель в последние дни не сделал никаких успехов, наша артиллерия действует также славно, как и в первый день бомбардирования; часть Севастополя разрушена неприятельскими бомбами и ядрами. Груди наши отстаивают город.
<> октября 1854 г.
В воскресенье видел я у князя Меншикова обоих Великих Князей. Государь прислал им Георгиевские кресты. Они обминали, целовали меня совершенно сердечно и сказали: «Теперь мы товарищи». Охотно бывал бы я у Великих Князей почаще, так как вижу их обыкновенно только раз в неделю, но мне не хватает времени, я едва справляюсь с своими занятиями, и к тому же ход дела все-таки всегда важнее!
Неприятель продолжает свои работы с энергией и настойчивостью; мы также строим новые батареи. Канонада гораздо слабее с обеих сторон.
2-го ноября 1854 г.
Сегодня страшная буря на море; я ни одному человеку не желаю чего-либо дурного, но желал бы, чтобы англо-французский флот пошел ко дну целиком, с людьми, подобно непобедимой армаде Филиппа II.
Бомбардирование все еще продолжается. В Севастополе осталось мало домов неповрежденных; некоторые части города обращены в развалины и в пепел. Наши батареи между тем отвечают смело, и часто принуждают неприятельские к молчанию. Я внимательно слежу за всем, что происходит у неприятеля, и каждую ночь закладываю новые батареи. Если неприятельская батарея стреляет из 20 орудий, мы отвечаем ей из 40, и к вечеру противник имеет лишь два орудия на том же месте. Множество бросаемых бомб, гранат и ракет причиняют нам большой вред, потому что каждая падающая в город бомба поражает более или менее войск или жителей. Многие женщины и дети стали безвинными жертвами войны.
Будь наша армия вооружена штуцерами, то в настоящее время мы уже, конечно, прогнали бы неприятеля; однако штуцерные пули, при дальности полета в 1.500 шагов, причиняют нашей армии большие потери. Мы обладаем только незначительным числом подобных ружей сравнительно с неприятелем; поэтому они не подпускают нас со штыками; русский штык, конечно, прорвал бы неприятельские ряды. Весной мы будем вооружены, как наши противники и тогда наступит время наших побед. Да поможет нам только Господь отстоять Севастополь. Все что в наших силах мы делаем; много геройских дел совершается ежедневно, и многие из них проходят незамеченными. Выдержать 28-ми дневное бомбардирование и не терять мужества – это свидетельствует об отличном духе, которым одушевлен гарнизон. Даже раненые матросы не желают покидать своих орудий: «Хочу умирать при своей пушке». Хотели сменить некоторых матросов, но они отвечали: «Не уйду от пушки; я останусь до конца; коли умирать, так у пушки».
10-го ноября 1854 г.
В последние семь дней бомбардирование менее сильно. Неприятель от жестокой бури потерял 30 судов, попавших на мель у нашего берега. Он по-видимому преследует теперь новый план, которому мы всеми силами стараемся противодействовать. Оба Великие Князя живут на Северной стороне Севастополя. Они постоянно принимают меня как друга и называют «наш Тотлебен».
От князя Горчакова получил я золотые вензеля, а от всей Южной армии – сердечное пожелание счастия. Все эти выражения почтения принимаю я с благодарностью, но они ни на минуту не сбивают меня с толку. Я не позволяю себе слишком много думать о собственной личности, потому что Государь наградил меня столь щедро; впредь я также буду служить верою и правдою, и постараюсь быть Ему полезным.
Государь приказал, чтобы я укрепил Севастополь, в случае если враги оставят Крым.
Положение Фолькмута дает надежды к поддержанию его жизни. Мой друг Тидебель вчера прибыл и живет вместе со мною; кроме друга я имею в нем еще дельного помощника.
19-го ноября 1854 г.
Я живу в одном доме с генералом Баумгартеном и флигель-адъютантом полковником князем Васильчиковым; оба они прекрасные, дельные люди. Друг мой Тидебель разделяет со мною одну комнату.
Неприятель медленно подвигается вперед своими траншеями и, по всей вероятности, в одно прекрасное утро откроет более сильное бомбардирование из 200 до 300 орудий. Флот едва ли окажет в нем содействие, потому что 5-го октября он понес значительные повреждения, не причинив нам никакого существенного вреда. Я между тем приказал построить новые батареи и ежедневно наблюдаю за каждым пунктом, на котором неприятель может выставить против нас орудия, и тотчас же является с нашей стороны контр-батарея, ранее, чем неприятельская успеет быть готовой. Эта новая система обороны, кажется, мало приходится по вкусу врагам.
Солдаты радуются дурной погоде; хотя бедные люди, благодаря позднему времени года, сильно страдают, но они воображают, что англичане, французы не будут в состоянии вынести ветров, дождей и холодов: «Где французу вынести то, что переносит русский человек».
22-го ноября 1854 г.
Худшее, кажется, уже миновало. Неприятель имеет большие потери ранеными и умирающими, которые не в состоянии перенести трудов и климатических условий, сопряженных с позднем временем года. Намерение овладеть Севастополем штурмом они, как кажется, совершенно оставили, потому что я укрепил не только вторую оборонительную линию, но даже и улицы; всюду готовы мы встретить штурмующих картечью.
Вчера посетил я Великих Князей. Я совершенно очарован личностью наших Великих Князей и их рыцарскими воззрениями; при этом они невольно приковывают к себе всех своим замечательно свободным и искренним обращением. Когда война кончится, и в случае я продолжал бы пользоваться доверие Великого Князя Николая Николаевича, то он нашел бы во мне верного и надежного слугу. Как приятно иметь сферу деятельности, в которой можно содействовать всему хорошему.
29-го ноября 1854 г.
Генерал-адъютант барон Сакен назначен начальником Севастопольского гарнизона; он тотчас же объехал со мною оборонительную линию, которая имеет до 7 ½ верст протяжения, и высказал мне свое полное одобрение. На возвратном пути встретили мы обоих Великих Князей.
5-го декабря 1854 г.
Вчера оба Великие Князя отправились в Петербург. Известие о болезни Императрицы побудило их оставить Севастополь.
Осада и оборона идут своим обычным ходом; кроме небольших стычек ничего особенного не случилось. Неприятель и мы деятельно работаем в траншеях и укреплениях.
В Тидебеле я имею верного помощника и друга, и представил его к переводу в гвардию. Великий Князь обещал мне это. Для меня было бы большим поощрением, если бы мои лучшие офицеры были вознаграждены по их истинным заслугам. Я считаю своим долгом действовать в их пользу и при этом быть вполне справедливым. Для меня же величайшей наградой было бы отстоять Севастополь.
17-го декабря 1854 г.
Положение наше остается почти тем же самым; неприятель медленно приближается со своими подступами; мы укрепляемся все сильнее и беспрестанно обстреливаем друг друга. Обе стороны берегут порох, поэтому большей частью стреляют из мортир навесным огнем и малыми зарядами, и стрелки обоюдно забавляются. Все это походит на шахматную игру, когда два равносильные игрока не в состоянии сделать друг другу мат, и при уменьшении числа фигур обе стороны остаются в одинаково хорошем или дурном положении. На стороне неприятеля, конечно, находится превосходство в средствах, однако кажется, что нравственное состояние и военный дух наших войск лучше.
Погода весьма благоприятствует противникам; продолжительные морозы, которые до сих пор совершенно отсутствовали, и порядочная буря могли бы совершенно изнурить французов и в особенности англичан. В случае возобновления весной кампании с новой силой, можно будет предсказать счастливый исход той стороне, которая лучше воспользуется зимой, чтобы приготовить большие средства для ведения войны. Можно начать и мирные переговоры; но в то же время должно будет направить все усилия к тому, чтобы встретить весною неприятеля превосходными силами.
25-го декабря 1854 г.
У нас уже несколько дней как выпал снег и начались морозы от 3 до 5 градусов. Дай Бог, чтобы холода могли удалить домой наших непрошенных гостей и соседей; они впрочем, очень тепло одеты; большинство людей снабжено полушубками и теплой обувью. Англичане снабжены не так хорошо, как французы и как кажется, очень недовольны вялым ходом своей осады. Имей мы такие ружья, как у наших противников, то мы давно бы принудили их покинуть Крым. При вылазках наши войска сражаются лучше, чем неприятельские, которым внушено уже должное почтение к русскому штыку.
Великие Князья возвращаются к нам обратно. Говорят, что они выезжают из Петербурга 2-го января.
28-го декабря 1854 г.
Хотя мы прожили тяжелое время, но все-таки должно признать, что этот год был для меня счастливым. Господь охранял меня среди всех опасностей. Я достиг на служебном поприще успехов, которых, может быть, не удалось бы заслужить и в десять лет. Поэтому остается благодарить Бога и впредь уповать на Его дальнейшее милосердие.
10-го января 1855 г.
Это время я был болен и восемь дней не мог оставить постели; я утомился от всех умственных и физических усилий, и мое нездоровье и слабость окончились лихорадкой, которая бросилась в голову. Каждый день должен я был переносить восьмичасовой сильный припадок; в настоящее время лихорадка совершенно прекратилась, и хотя не смею выходить, но чувствую себя опять совершенно здоровым и намереваюсь оставаться дома еще несколько дней, чтобы совершенно поправиться и собраться с силами. В добрых попечениях у меня недостатка нет; все заботились обо мне. Нахимов слег больным и хотел навестить меня, вопреки приказаниям врача; он ежедневно посылает мне варенья, мягкие подушки и всякую всячину. Князь Меншиков, генерал Сакен, посещали меня почти ежедневно; лучшие доктора лечили меня, а товарищи баловали меня своими попечениями и заботами.
В то же время я не переставал руководить делами. Тидебель наблюдал ежедневно вместо меня за неприятельской линией, и чрез его посредство я передавал распоряжения.
Болезнь эта должна была рано или поздно открыться, и я доволен, что перенес ее; после отдыха и хорошего сна чувствую себя здоровее и бодрее, чем перед болезнью.
20-го января 1855 г.
Уже несколько дней, как я совершенно здоров и опять по-прежнему занят. Минная война начинается; мы вышли на встречу французам.
Наши дорогие Великие Князья прибыли сюда несколько дней тому назад. Они снова осчастливили меня своим особенным расположением.
23-го января 1855 г.
Вчера мне удалось разбить большую французскую мину. Я был весьма счастлив, что мой расчет оказался настолько верным. Если у них окажутся другие мины, мы будем наблюдать за ними внимательно.
Все эти дни работал я день и ночь, но, однако не напрасно. Я выхлопотал награды моим офицерам и солдатам. Я всегда испытываю приятное чувство, когда удается мне наградить истинные заслуги других. В этот отношении приятно быть начальником.
27-го января 1855 г.
Здесь все идет своим обычным ходом; дела всегда много. Неприятель намеревался отплатить нам за взорванный горн, но ведут они дело так неискусно, что мы не понесли никакой потери, а он разбил свою же собственную галерею.
На этих днях оба Великие Князя почтили меня дважды своими посещениями.
Тимм почти ежедневно бывает у меня и рисует в моей квартире. – Однако видимся мы мало, потому что я выезжаю утром рано и возвращаюсь только к пяти часам.
29-го января 1855 г.
Вчера я нанес неприятельской мине вторичный удар и чрез это выиграл на этом пункте три недели времени. Великий Князь был на столько милостив, что наградил деньгами всех моих сапер. Князь Меншиков дал мне несколько георгиевских крестов, которые я распределил между солдатами, поцеловал их в присутствии товарищей – теперь они непобедимы и ни перед чем не остановятся. Через огонь и воду готовы идти.
Мне было очень приятно узнать, что Государь Император при посещении Инженерного училища, как говорят, сказал:«Сохрани мне Бог Тотлебена». Мог ли я подумать, бедняга, что когда-либо доживу до подобной чести!
3-го февраля 1855 г.
Как бы тяжело мне ни было, но я должен сознаться, что очень не многим приходиться служить Государю при столь счастливых обстоятельствах, как это выпало на мою долю. Я пользуюсь любовью и доверием всех моих высших начальников, моих товарищей и моих подчиненных. Вокруг меня нет интриг, никакая лесть не доходит ко мне доступа, потому что дело России принимаю я к сердцу и лишь тогда бываю доволен, когда все идет хорошо. Я постоянно устраняю собственную личность и не отказываю в уважении людям способным и достойным. Я не опасаюсь, чтобы кто-либо мог повредить мне, но ищу лишь люде, которые могли бы быть полезны, и открыто признаю истинные заслуги; не опасаюсь также, чтобы возвысился кто-либо, быть может, более способный, чем я, иначе это было бы не что иное, как низкий расчет и не было бы достойно моего настоящего положения, так как не желаю вовсе пользоваться незаслуженным уважением. По милости Государя Императора я флигель-адъютант; Великие Князья обращаются со мной как со своим другом, я могу быть с ними так же откровенен, как и с моими дорогими товарищами, и я предан им всей душой и оттого-то всегда свободен, открыт и правдив.
При подобных обстоятельствах я не забываю того, чем я был несколько лет перед этим, я не забываю, что мой отец был не князь и не граф, но купец второй гильдии, человек честный и достойный, постоянно пользовавшийся уважением в своем кругу. Высокий чин, прекрасное положение в жизни, блестящий мундир – это одна лишь мишура. Ниспошли мне Господь и впоследствии такое положение в жизни, в котором я мог бы быть полезен, и средства, которые доставили бы мне возможность существовать скромно, но прилично, и дать хорошее воспитание дорогу сыну. Этим ограничились бы все мои желания.
Великий Князь Николай Николаевич руководит теперь работами на Северной стороне, которая до сих пор еще не подвергалась атаке, но может в ближайшем будущем быть атакованной. По удалению Северной стороны от оборонительной линии Севастополя я только редко могу пользоваться счастьем посещать Великого Князя. Третьего дня я распорядился таким образом, что мог весь день провести у Великого Князя; мы объехали новые укрепления, которые он заложил. Я радуюсь его знанию дела, его практическому уму и неутомимому рвению. При этом высказывает он редкую скромность и при всяком случае требует моего совета.
Я обедал у него за столом; как обыкновенно, сидел подле него и мел с ним очень интересный разговор, который долго буду помнить.
Дал бы нам Бог только счастливо окончить эту войну, был бы я тогда верным помощником Великого Князя и мог бы содействовать его благородным намерениям возвысить инженерный корпус в России. Если теперь наши военные инженеры не уступают иностранным, то мы обязаны этим Государю, который сам, будучи Великим Князем, стоял во главе нашего корпуса и доныне сохраняет особенное предпочтение к инженерному искусству. Все наши практические работы в Петергофе, как оказывается теперь, принесли громадную пользу.
13-го февраля 1855 г.
Все неделю был я очень занят и большей частью ночевал в поле. Вчера лучшие французские войска атаковали наш новый редут, который не был еще окончен, и были отбиты со значительным уроном. 13 офицеров, частью раненых, частью убитых, осталось в наших руках. Один тяжело раненый, умирающий французский офицер, схватил меня за руку и сказал: «Sur le champ de bataille nous sommes des camarades». Я сделал все, что в моих силах, чтоб оказать ему помощь, но он прожил все-таки короткое время.
Я провел ночь в редуте, в котором одержали мы победу над французами.
Вчера прибыл из Петербурга флигель-адъютант и передал мне поклон от Государя Императора. При подобных обстоятельствах я обязан делать более, чем требует простое исполнение долга. Дай Бог только здоровье.
14-го февраля 1855 г.
У нас со вчерашнего дня ничего особенного не произошло; все обстоит благополучно, как в большинстве случаев доносят мне все офицеры. Пошли нам Господь только дальнейшего успеха, и в особенности скорого, счастливого исхода войны, которого, к сожалению, нельзя еще предвидеть. Совсем перестали говорить о мире, который пророчили с такою уверенностью газеты.
Я сейчас спешу на 4-й бастион. Ночь снова провожу на новом победоносном редуте.
20-го февраля 1855 г.
Из писем узнал я несчастную весть, что мой добрый дорогой отец расстался с этим миром. По окончании тяжких обязанностей, возложенных на меня Проведением, было бы для меня великой радостью обнять дорого отца и поблагодарить его за все то, что сделал он для меня и для моих братьев и сестры; действительно редко встречаются такие отцы как мой: он отказывал себе во всем, лишь бы мы не терпели нужды в необходимом. Как заботился он о нашем воспитании, о нашем благосостоянии; он любил детей беспредельно. Все кто бы не знал его в Риге, все любили и уважали его, как строго честного и почтенного человека; он во всех сердцах, без сомнения, оставил о себе добрую память. Милостивый Бог да примет душу его в селениях праведных. Я желал бы быть своему дорогому сыну таким же отцом, каким он был для меня. Великие Князья выразили мне свое глубокое сочувствие по поводу печального известия, полученного мною из Риги.
Наша война идет по-прежнему. Дело все еще не решенное. Вчера взорвал я с отличным успехом третий, четвертый и пятый горн. Французы три раза пытались взорвать свои горны, не причинив нам ни малейшего вреда, ни потерь. Каждый раз разрушали они свои же собственные галереи. Великий Князь наблюдал с башни за взрывом и радовался, что наши минеры так отличаются. Я не потерял в минах ни одного человека.
23-го февраля 1855 г.
К сожалению, наши дорогие Великие Князья покинули нас теперь. Я посещал их постоянно раз в неделю и чувствовал себя среди них так свободно и непринужденно, что в их приятном обществе я совсем оправлялся от трудов, которые должен был нести. Даже при прощании обошлись они со мной, как с братом; они поцеловали и обняли меня так чистосердечно, что я был совершенно тронут и позабыл, что предо мной сыновья Государя. Невольно я позволил себе проститься с ними как с друзьями, которым предан всей душою. Да поможет милостивый Бог отцу каждого семейства так воспитать своих детей, как удалось нашему великому Государю образовать в своих детях ум, сердце и душу.
Нам скучно без них. Я очень привык к Великим Князьям; они оживляли тут всех, их человеколюбие расположило к ним все сердца. Но мы не падаем духом, и будем продолжать действовать, как начали. Как кончится дело – это в руках Божьих; но мы с своей стороны должны сделать все, что находится в наших силах. Самый тяжелый период осады был первый, когда неприятель приближался с превосходными силами, а в неукрепленном Севастополе находилась только небольшая горсть храбрецов. В настоящее время на наших пушках можно играть как на фортепьянах; гарнизон также усилился. Дай Бог дальнейшего успеха! Не следует только падать духом. Действуя смело, дело уже на половину выиграно. Да продлит Господь только дни нашего великого Государя. Боже, Царя храни! Да сохрани дни Его.
Наша минная война идет до сих пор превосходно. Дал бы Бог и дальше такой же успех. Если бы я был человек богатый, как наградил бы я моих солдат! Все саперы – герои; при этом страдает, однако их здоровье, многие больны, а не хотят уходить. «Хочу остаться здесь и работать до самой смерти», отвечают мне, когда я забочусь о ком либо и хочу освободить на несколько дней кого-нибудь со впалыми щеками, чтоб дать ему оправиться. Боже! Какие воспоминания оставит во мне Севастополь!!!
2-го марта 1855 г.
Внезапная кончина нашего возлюбленного Великого Государя опечалила всех Его верноподданных. Вчера принесена была присяга в верности Наследнику – теперешнему Императору. Да даст Ему Бог сил, бодрости и мудрых советников; мы будем служить сыну, как служили отцу. Жаль, что в Бозе почивший Государь не дожил до счастливого исхода войны. В последние минуты жизни, говорят, выказалось все величие Его характера и Его благородных взглядов, которые должны были признать даже враги Его. Имя его в истории будет стоять высоко и сделается бессмертным. Да упокоит Господь Его великую душу и ниспошлет благословение Наследнику-Императору и всему царскому дому для счастия страны и каждого верного подданного.
Я очень сожалею бедных Великих Князей; как оплачут они кончину отца. Они оба обладают таким нежным сердцем. Я могу представить себе их настоящую глубокую печаль.
Однако мы не позволим неприятелю воспользоваться нашей утратой. Мы дело ведем так же как начали и стараемся поддержать в солдатах бодрость и энергию, что удается при помощи религии. Французский парламентер засвидетельствовал нам о великом сочувствии всей французской армии, возбужденной кончиной нашего великого Государя.
Одновременно я лишился двух отцов: Государя и моего батюшки. Как сожалел я, что не имел счастия представиться ему после назначения моего флигель-адъютантом. Говорят, Он принял бы меня милостиво.
Третьего дня я совершил небольшую поездку в окрестности Севастополя, чтобы осмотреть неприятельскую позицию при Балаклаве и укрепить горы, которые мы должны удержать. Погода замечательно хороша, тепла и солнечна. Миндальные деревья в цвету; в долинах прекрасная зелень доставляет наслаждение для глаз.
6-го марта 1855 г.
Я, слава Богу, здоров и постоянно занят, теперь даже более чем прежде.
Я снова заложил новое, сильно укрепление. В настоящее время оно строится и вооружается. Неприятели, по-видимому, очень недовольны этим, потому что кроме существующих, им предстоит брать еще один новый форт, что вовсе не входило в их расчеты. Они всячески стараются помешать нашей работе, и решились даже предпринять несколько атак, но были с уроном отброшены назад; мы ведем упорную борьбу, чтобы удержать за собою столь важный пункт, который потребует от атакующего больших пожертвований при дальнейшем движении их подступов.
Минная война ведется с необычайным успехом; третьего дня мы снова разбили неприятельскую мину. Мы уже более не действуем оборонительно в минах, но атакуем под землею французов и овладели частью их галереи. Дай Бог лишь здоровье нашим храбрым войскам и сохранение их физических сил. Нравственное настроение их духа – геройское. Кончина нашего возлюбленного Государя, благодаря Бога, не произвела на войска удручающего впечатления; они были очень огорчены, однако мы ежедневно их ободряли. Теперь они уповают на Императора Александра, и все идет по-прежнему.
Мы ожидаем ежедневно прибытия князя Горчакова и рассчитываем вместе с тем на улучшение нашего положения.
Француз остается французом, будь это на войне или в мирное время. Вчера пленные забавляли нас живыми и веселыми рассказами о том, как они защищались, как были взяты в плен; можно было подумать, что находишься в театре. Мы, конечно, обращаемся с ними хорошо, и они тотчас дружатся с солдатами. Русских они считают людьми с хорошим сердцем. Они, французы, сражаются против нас потому, что их к этому принуждают и это есть обязанность как солдат. Но среди войск, говорят они, нет против нас раздражения, потому что мы также сражаемся храбро и обращаемся человечно с их соотечественниками. С французами весело воевать, но англичан мы ненавидим.
Третьего дня (10-го марта) имели мы кровавое дело перед третьим новым редутом, благодаря которому мы отвоевали от неприятеля часть местности, и которое увенчалось полнейшим успехом. Французы потеряли от 2 до 3.000 человек; пленные с одушевлением говорят о храбрости наших войск. Хотя наши потери простираются до 1.000 человек, однако мы достигли своей цели; ближайшие неприятельские работы, которые выдвинулись к нашим слишком дерзко, разрушены и уничтожены. Дух наших войск, благодаря этому делу, значительно поднялся. Солдат готов идти, куда угодно.
12-го марта 1855 г.
В то время как с обеих сторон вышли парламентеры для погребения русских и французов, оставшихся после 10-го марта на поле сражения, перед нашим вновь заложенным редутом (названным Камчатским), у меня произошел разговор с французскими офицерами. Новый редут был просто бельмо на глазу французов. Они направили против него чрезвычайно сильный огонь, рассчитывая его совершенно уничтожить. Только ничего, мы выдержали. Выстроили и побили их. Один французский офицер спросил меня; как называется новый форт; ему ответили Камчатка. «Il parait, Monsieur, qu’il n’y fait pas froid» — возразил француз.
После отъезда обоих очаровательных Великих Князей, которые здесь все воодушевляли, мы на некоторое время как бы осиротели. Прибытие князя Горчакова снова внесло в Севастополь новую жизнь и новые надежды. Этот великий патриот олицетворял в себе Россию. Нам кажется, как будто Россия прибыла к нам.
Князь Горчаков принял меня весьма ласково и, при осмотре Севастопольских укреплений, высказал мне свою особую признательность; вчера я у него обедал. Я приглашен раз навсегда к его столу, но занятия позволяют мне воспользоваться лишь раз в неделю этим милостивым приглашением. Сегодня обедаю я в 12 часов, завтра в 4, а после завтра, быть может, в 9 ч. вечера. Как случится, как время позволит – есть всегда дела, которые не терпят отлагательства.
У меня нет недостатка в хороших товарищах; я настолько счастлив, что со всеми нахожусь в отличнейших отношениях. Но я нуждаюсь в своем деле в хороших помощниках, так как многие хорошие офицеры пали жертвами войны или же по случаю полученных ими ран обречены на бездействие.
20-го марта 1855 г.
Наша осада и оборона медленно идут своим чередом; мы оспариваем у неприятеля каждый шаг, который он хочет сделать вперед, и отбрасываем его, большей частью, назад, но это не обходится без постоянных потерь и жертв. Пишут о мире, но не решаюсь я верить дипломатам, слишком часто обманывали они наши надежды. Дай нам Бог вскоре почетного мира! Как счастливы мы будем тогда.
Погода стоит необыкновенно хорошая, все зелено, фруктовые деревья находятся в пышном цвету уже 14 дней. Чудная страна этот Крым. Положение Севастополя величественно, окрестности его живописны, гавань восхитительна. Неужели эта гавань и эта чудная страна должна быть достоянием врагов! И как же не должно стремиться и не жалеть никаких средств для сохранения отечеству этой страны.
30-го марта 1855 г.
Князь Горчаков со своим штабом присутствовал на заутрене в Михайловской церкви, против моей квартиры. Я в первый раз для этого одел эполеты и аксельбанты. Во время пения «Христос Воскресе», князь Горчаков и все присутствующие целовали меня с особенной сердечностью; я был вполне тронут столь лестным вниманием и благорасположением всех, потому что при этом случае я мог заметить, что все начальники и подчиненные очень расположены ко мне.
На второй день праздника началось вновь бомбардирование, как и 5-го октября, и продолжается еще в настоящее время. Число орудий с обеих сторон увеличилось вдвое против тогдашнего; с нетерпением ожидаем мы штурма, который надеемся отбить. Не смотря на постоянные потери, настроение войск отличное. Наши матросы, кажется, железные; наша артиллерия без сомнения принудила бы к молчанию неприятельские батареи на всех пунктах, если бы мы не были принуждены очень расчетливо обходиться с порохом. Недостаток пороха приносит нам большой ущерб. Но мы должны полагаться на благость и милосердие Бога. Несколько уже раз были мы в отчаянном положении, и Он спасал нас.
6-го апреля 1855 г.
Я должен чистосердечно сознаться, что во всех своих заслугах я решительно не вижу чего-либо особенного; работаю я здесь, как работал и в Петергофе, стараюсь устранить все могущее повредить успеху общего дела, и не перестаю быть деятельным. Вот и все – ничего особенного нет. Издали все кажется прекраснее и лучше, чем в действительности. Меня хотят совершенно избаловать, однако, я нахожу, что хвалят меня много, слишком много.
Великие Князья постоянно приказывают передавать мне привет (Сверить) му что если я не объезжал укреплений, то осаждали меня дома; один является за другим, с каждым приходиться говорить, и я должен говорить со всеми, чтобы дело не затормозилось в своем ходе. Вечером часто пропадает у меня голос, но терпение – никогда.
7-го апреля 2855 г.
Сегодня 12-йдень сильного бомбардирования – однако, мы выдерживаем его. Неприятель, кажется, не мало удивлен этим. Вчера удалось нам предпринять небольшую вылазку.
10-го апреля 1855 г.
Бомбардирование продолжается, однако менее сильно; дела много.
12-го апреля 1855 г.
Война продолжается упорно; о мире, кажется, и думать нечего; скоро должен наступить решительный период. Бомбардирование все продолжается, хотя значительно слабее, чем в начале. Неприятель взорвал шесть больших мин, не причинив нам большого вреда, однако он подвигается постоянно все ближе. Теперь не должны щадить мы никаких усилий, никаких жертв, чтобы задержать его; с обеих сторон сражаются отчаянно. До сих пор Господь поддерживал меня, мы должны надеяться и дальше на Его милость.
Здесь приходится переносить тяжкие труды, выдерживать бессонные ночи; я привык ко всему, все переносит моя натура. Как скоро после долгого времени просплю я одну ночь, вновь становлюсь свеж и бодр.
16-го апреля 1855 г.
Сегодняшний день вышел очень разнообразный. Рано утром вошел ко мне князь Горчаков, поцеловал меня и поздравил с производством в генералы; я поехал с ним к 4-му бастиону, которому теперь главным образом угрожает неприятель, и окончил свой обход, возвращался домой позднее один. Все приходили ко мне. Все целовали и обнимали меня. Мне совершенно не дают работать.
Радость, которую возбудило производство Васильчикова и мое, сделало нам его нам вдвойне приятным.
Я получил также письмо от Великого Князя Константина Николаевича, в котором он сообщает мне завещание покойного Государя относительно своих адъютантов. Он благодарит всех за верную службу, и просит также дальше служить своему сыну верой и правдой. Да ниспошлет Бог нашему царствующему дому свое обильное благословление для благоденствия страны. Я думаю, что ни в одной стране не существует подобной симпатии и любви между монархом и народом, как в нашей дорогой России.
Перед 5-м бастионом я опять пошел на встречу неприятелю траншеями. Это показалось уже слишком дерзко французам; они четыре раза атаковали нас, однако каждый раз бывали отбиты. Вот если б могли прислать нам из России 50.000 человек, то мы сразу покончили бы все это дело! Бомбардирование почти совсем прекратилось! Новорожденные или, по крайней мере, дети рожденные во время осады, сперва лепечут не папа или мама, а бом-ба. Скорого мира, увы, нельзя и предвидеть.
27-го апреля 1855 г.
Великий Князь Николай Николаевич исполнил все мои малейшие заявление и просьбы: Гарднер прислан, равно как девять офицеров из Инженерного училища, другие, которых требовал, переведены, Тидебель переведен в гвардию, матери Фолькмута назначена ежегодная пенсия в 300 руб. сер. Все, чего коснулся я лишь вскользь, все Он сделал, поэтому предан я ему всею душою верно и искренно, и почувствую себя счастливым, если мне представится случай сделать что-нибудь хорошее для инженерного корпуса, начальником, представителем которого Он. Никакое честолюбие, никакие мелочные расчеты личных выгод, как к несчастью имеет место в большинстве случаев, не должны сбить меня с толку; я буду служить делу, как всегда я это думал и как поступал. Поддержал бы меня Господь лишь своею помощью! Высокий чин и богатство в здешней жизни считаю я одной лишь мишурой. Даровал бы нам Бог только честные помыслы и верное сердце, чтоб быть в состоянии делать добро, тогда чувство душевного спокойствия и удовлетворения доставит нам величайшее счастье на земле.
Молодые офицеры служат превосходно; они соревнуют друг с другом в храбрости и в строгом исполнении своих обязанностей. Я радуюсь всегда, когда вижу добрые намерения и готовность этих молодых людей, которые со временем, после практического опыта, будут превосходными. К сожалению, двое из них, именно Чередеев и Эвертц уже ранены, но к счастью не опасно.
4-го мая 1855 г.
Великий Князь прислал мне 144 нагрудника для моих саперов, с надписью: «Молодцам саперам». Я роздал их, в виде награды, храбрейшим от имени Его Высочества; они теперь на бастионах щеголяют.
Погода прелестная; через амбразуры наших батарей виднеются роскошные долины, украшенные чудной зеленью и тенистыми деревьями. Не для театра войны, но для счастья, для наслаждения человеку казалось, создана эта прекрасная страна! Когда канонада прекращается, и живописные окрестности радуют сердце, невольно забывается и война, и все невзгоды настоящего.
Во дворе дома у меня есть большой сад; там цветут прелестные розы, олеандр, левкои. Когда имею свободную минуту времени, я сажусь в саду и выкуриваю сигару. Растительность производит на меня какое-то особенное чарующее влияние; они успокаивает мне душу, когда взволнована она множеством забот.
14-го мая 1855 г.
Жара в настоящее время в Севастополе невыносима; солнце немилосердно жжет. Осадные работы все продвигаются вперед. Третьего дня мы снова имели упорное дело. Потери с обеих сторон были значительны. Французская гвардия обратилась в бегство. Мы удерживали позицию; на следующий день, однако, она была взята превосходными силами неприятеля. Нам не доставало резервов, чтобы поддержать храбро дравшиеся войска.
19-го мая 1855 г.
Все офицеры, которые составляют мой штаб, обедают у меня ежедневно. Стол накрывается постоянно на 10 лиц; я должен также приглашать тех офицеров, которые являются ко мне. У меня обедают Гарднер, Тидебель, барон Корф, лейтенант Скарятин (оба последние мои ординарцы), поручик артиллерии Гейнц, саперный капитан Гештовт, и еще несколько других офицеров, случайно заходящих ко мне.
Раненые инженерные и саперные офицеры обыкновенно велят нести себя прямо ко мне в дом. Для них я отделил две комнаты, и конечно стараюсь доставить им лучшую врачебную помощь и хороший уход.
Вчера скончался инженер-поручик Есипович, который прибыл вместе с Рербергом; пуля через бок прошла сквозь спину. Доктора тотчас же объявили, что рана смертельна; я хотел приободрить и утешить его, но он отвечал мне: «Я чувствую, что отправляюсь в Елисейские поля». Он продекламировал стихи Андрея Шенье, в которых последний, вступая на эшафот, выражал, как он, еще молодой, полный сил, способностей и ума, конечно, мог бы быть полезным отечеству, а между тем должен умереть. Окончив последние слова стихотворения, Есипович скончался, сожалеемый и оплакиваемый всеми своими товарищами.
Подобные сцены повторяются часто; особенное сострадание возбуждает во мне преждевременная смерть молодых способных людей. На войне должно пренебрегать всеми потерями и сохранять при этом энергию и силу воли, но, однако нельзя принудить к молчанию чувствительное сердце.
Молодой Рерберг выделяется своим особенным рвением; вчера на 5-м бастионе, куда сопровождал я князя Горчакова, представил я его последнему, как отличного офицера; князь подал Рербергу руку и поблагодарил его.
Бесцельно я не подвергаю себя опасности, потому что в Севастополе опасно повсюду, даже в той комнате, где пишу; вчера пробила здесь окно ружейная пуля. Люди, которые очень берегут себя, часто падают первыми жертвами. Все находится в руках Божьих. Как Богу угодно. До сих пор я был счастлив и в будущем надеюсь на милосердие Божие.
Сюда из Петергофа пастор Сталь; в Духов день я принял у него святое причастие.
Жара в настоящее время здесь невыносима и воздух так тяжел и удушлив, что постоянно чувствуешь себя усталым и утомленным. Морские купанья, которыми я пользуюсь с некоторого времени, на столько укрепляют меня, на сколько ослабляет вслед за тем жара.
Взятие Керчи и вход союзников в Азовское море принесет России неисчислимый вред. Мы не имели у Керчи ни войск, ни флота для защиты пролива.
24-го мая 1855 г.
Жара здесь почти нестерпима; в 6 часов утра я купаюсь в море у Карантинного форта (№ 10), потом вскакиваю на лошадь и объезжаю работы на оборонительной линии. В последнее время здесь мало стреляют днем, ночью же в отдаленнейшие части города попадает множество бомб, ракет и брандкугелей, но к счастью потери от них незначительны; кажется, неприятель намеривается вновь открыть интересное бомбардирование, потому что необычная тишина заставляет предвидеть скорый штурм, а быть может и не штурм города, но только продолжительную канонаду.
1-го июня 1855 г.
Я получил из Митавы письмо за подписью многих лиц, имена которых мне известны, но знать их лично я не имел, однако чести. Бумага эта есть доказательство большого сочувствия моих сограждан к положению дел в Севастополе и признание моих усилий для пользы общего дела, которому сочувствует вся Россия. С чувством задушевной благодарности и истинного почтения к общему мнению принял я этот адрес. Пусть впоследствии будет собственностью моего сына. Содержание каждой строки убедит его, что честные убеждения и верное исполнение возложенных обязанностей рано или поздно, но найдет свою награду в жизни. Исполняй долг и не опасайся никого – пусть это будет его девизом.
У нас здесь порядочная кутерьма; последние происшествия причинили обороне большой вред; делаем, что только в наших силах, а там как Богу угодно. Чувствую себя совершенно здоровым, хотя страдаю душевно; я принимаю дело слишком близко к сердцу, чтобы оставаться бесчувственным; но нечеловеческих деяний никто не может от нас стребовать.
Небо чудесным образом охраняло меня до сих пор среди всех опасностей; я был во всех делах и не получил ни малейшей царапины. Надеюсь на Бога, он защити меня и далее.
6-го июня 1855 г.
Сегодня около 3 ½ часов французы штурмовали Севастополь, штурм был отбит на всех пунктах с блистательным успехом. Солдаты исполнены храбрости и энергии: «Пожалуйте, гг. французы, не угодно-ли к нам; мы рады дорогим гостям», слышны крики повсюду. Легко раненые спешат к бастионам и сгорают от нетерпения сцепиться с врагом. Солдат страшится не свалки, но беспрерывного бомбардирования, где падают тысячи, не будучи в силах защитить себя; постоянное разрушение наших брустверов и бастионов, требующее для своего исправления напряжения всех сил солдат, с лишением сна и отдыха – вот что совершенно доконало нас. Мы девять месяцев ждали понапрасну штурма, чтобы сцепиться с врагом. Сегодня французы были настолько любезны, что исполнили наше желание. Мы с нетерпением ожидаем вновь штурма второго, третьего и т. д.; прекратилось бы только ужасное бомбардирование, при котором платятся жизнью столько храбрых, не видя даже врага и не имея возможности оказать ему сопротивление. При штурме я отделался незначительной царапиной в лице и тотчас отправился вновь на бастионы. Я приложил английский пластырь, который поправит всю историю.
Сегодняшний день я никогда не забуду; мы чувствовали наше превосходство в нравственной силе.
9-го июня 1855 г.
У нас в Севастополе все как-то необыкновенно спокойно, после того как неприятели были отбиты при штурме с незначительным уроном. Вчера приключилась со мной небольшая беда; на Малаховом кургане, где отдавал я новые приказания, чтобы в ожидании второго штурма быть в состоянии оказать еще большее сопротивление неприятелю, штуцерная пуля ранила меня в правую ногу на вылет. Это очень счастливая рана; кость оказалась нетронутой; штуцерная пуля оставила большое отверстие. Я просил тотчас отослать пулю обратно англичанам.
Профессор Гюббинет, пользующийся прекрасной репутацией, мой личный друг, оказался доволен этой раной; пуля прошла на вылет и канал свободен. Мне постоянно прикладывают холодные компрессы, чтобы не возрастала раздражительность. Все идет превосходно. В добрых заботах недостатка совершенно нет. Сегодня посетил меня князь Горчаков и поздравил, что я так счастливо отделался. Одно, что неприятно, это то, что должен лежать и не смею много двигаться. Мухи беспокоят меня более чем моя рана; нигде не встречал я такого неисчислимого множества мух, как здесь.
Первая рана, которую я получил под правый глаз от куска жестянки картечного выстрела, залечивается очень хорошо. Она продержала меня в комнате лишь один день, потому что глаз и щека опухши.
Только немногие из тех, которые находились эти девять месяцев в беспрерывной деятельности, отделались счастливо, и я один из числа этих счастливцев. Бог знает, что могло бы произойти во время часто повторявшихся бомбардирований.
Хотя я должен оставаться неподвижным, но все-таки чувствую себя в состоянии руководить делом из своей квартиры. Гарднер и Тидебель ежедневно разъезжают верхом, чтобы по моим указаниям на месте объяснять работы инженерным и саперным офицерам, и наблюдать за их исполнением.
12-го июля 1855 г.
При подобных ранах на 2-й, 3-й, 4-й день наступает обыкновенно травматическая лихорадка, и я до пропуска заволоки должен был переносить довольно сильные боли. Теперь чувствую себя значительно бодрее, и рана, должно быть, находится в хорошем положении. Гюббинет посещает меня ежедневно утром и вечером, и сам с величайшей тщательностью делает мне перевязку. Я удивляюсь его ловкости; он впрочем, имел здесь большую практику.
В доме, в котором я живу против Михайловской церкви, часто разрываются бомбы. Одна из них лопнула именно в тот момент, когда Гюббинет делал мне операцию, т. е. расширял рану, глубиной 3 дюйма, чтобы пропустить заволок и увеличить канал для стока. Операция близилась к концу, но ее должно было начать сызнова вследствие этого случая. В нашей кладовой было разбито 8 бутылок вина. Вследствие этого перенесли меня в казематированную Николаевскую казарму; здесь я живу подле барона Сакена, и в этом сводчатом строении менее страдаю от жары, которая теперь невыносима. В моем каземате стоит орудие, и амбразура выходит к морю.
При мне постоянно находятся два чередующихся фельдшера и два солдата. Офицеры дежурят при мне попеременно.
13-го июня 1855 г.
Гарднер и Тидебель приходят ко мне каждое утро. Сегодня я был уже в состоянии говорить о делах и сам, не утомляясь, сделал главные распоряжения.
Вчера прислал мне князь Горчаков 1.000 руб. сер. с просьбой употребить их на свое лечение. Я благода (Сверить) но получаемые 500 руб. сер., то представил себе право поделить эту сумму с моими ранеными саперами.
18-го июня 1855 г.
Лихорадка совершенно исчезла, рана между тем очищается и процесс выздоровления готов наступить. Боли гораздо менее сильны. Воспаление совершенно прекратилось. Гюббинет признал рану совершенно замечательной. Третьего дня были у меня князь Горчаков, генерал Коцебу и барон Вревский. По утрам я всегда вижу Гарднера, Тидебеля и моего адъютанта и, в полном спокойствии, обсуждаю с ними важнейшие дела. Потом читаю и мечтаю о будущих счастливых временах.
Рассказывают, что Пелисье на другой день после отбитого штурма сильно разбранил собранные войска; они же отвечали ему криками «a’ bas Pelissier, a’ bas Napoleon». Пелисье, как известно, отставлен. Французам и англичанам война кажется становится очень скучна, особенно после того, как положительная надежда овладеть Севастополем не оправдалась на деле. Один французский офицер, взятый в плен во время штурма, сказал мне: «Je vous donne ma parole d’honneur que dans une demi heure Sebastopol sera a nous». Они не сомневались в успехе. Бог весть, что будет дальше: о мире нечего и думать, и военные действия с обеих сторон, кажется, еще очень далеки от решительного результата.
23-го июня 1855 г.
С моей раной все идет хорошо. Гюббинет необыкновенно доволен, он каждый вечер делает мне перевязку; при этом у меня бывают незначительные боли, и я могу уже несколько двигать ногой в постели. Через неделю я буду в состоянии сидеть. Хорошего аппетита мне также не недостает. К постоянному лежанию в постели я уже привык. В первое время было это для меня нестерпимо, потому что переход от полной деятельности к неподвижному спокойствию был слишком резок.
Е. В. Государь Император с первым же курьером, по получении им известия об отбитии штурма, прислал мне тотчас в Севастополь орден Георгия 3-го класса. Во всем инженерном корпусе только двое имеют этот орден: старик Ден и я; генерал получил его за штурм Варшавы.
В Севастополе в настоящее время довольно спокойно; стрельбы мало. Неприятель бросает бомбы в середину города, а по оборонительной линии поддерживается сильный штуцерный огонь. Пушечные выстрелы редки, и большей частью ночью. Бог весть, чем все это кончится? Положение союзников, кажется, также не блестяще, впрочем, мы обоюдно сильно укрепились и вооружены огромной артиллерией. Как со стороны союзников, так и с нашей, трудно предпринять что-либо, для достижения решительного результата. Мы вновь ожидаем решительного бомбардирования, а быть может последует вторичный штурм. Если нам опять удастся отбить его, на что мы надеемся, то не понимаю, что будут делать потом союзники перед Севастополем. Мы ждем из России подкреплений; если они прибудут, то неприятель потеряет все шансы одержать успех в открытом поле и блокировать Севастополь. Дай Бог, чтобы они сняли осаду и отправились бы во свояси, потому что ничто так не утомительно, как осадная война.
По словам пленных, французам и англичанам вся эта история надоела кажется еще более, чем нам. Все распоряжения по усилению наших укреплений делаю я в постели; если б мог, так охотно вскочил бы на лошадь и объехал бы все сам, по обыкновению, однако должен терпеливо покориться своему положению. Слава Богу, еще, что так счастливо ранен.
25-го июня 1855 г.
Вчера весь день просидел в кресле, больную же ногу держал вытянутою на подушке стула. Теперь я на пути к скорому выздоровлению. Гюббинет положительно обещал мне, что хромать не буду.
Все устраивается к моему счастию. Эта рана доставляет мне покой, отдых и очищает соки. Может быть, я заболел бы от постоянной напряженной деятельности и многих бессонных ночей, потому что в последнее время я настолько устал и изнурился, что можно было опасаться полного изнурения сил. Я не могу, поэтому достаточно отблагодарить Бога за его чудесную помощь; во время моего легкого поранения собираю я новые силы для предстоящих трудов.
От африканской жары, скопления больших масс войск, больных и раненых воздух в Севастополе ужасный. В моем каземате он довольно чист, потому что я постоянно днем и ночью держу закрытым окно, выходящее в город, и открытым – выходящее на море; кроме того, несколько раз в день я приказываю окуривать уксусом и держу в комнате химические составы, выделяющие кислород и поглощающие миазмы.
В развлечениях и посещениях недостатка нет. Ко мне часто заходят мои офицеры и многие знакомые. В первое время, по приказанию врача, ко мне допускались только немногие; теперь не задерживают никого, и большую часть дня у меня находятся гости. Я читаю «Аугсбургскую газету» и часто невольно бываешь недоволен ложными известиями, распространяемыми союзниками; всюду-то мы остаемся в дураках, всюду-то нас отбивают. А правда-то вот где: при всех наших вылазках, французы оказывают нам в большинстве случаев сильное сопротивление и дерутся почти так же хорошо, как и наши войска. Англичане, напротив того, скоро обращаются в бегство, и наши солдаты нередко хозяйничают в их траншеях, как у себя дома. Англичане – плохие солдаты и обращаются с пленными очень худо. Французы, наоборот, заслуживают полного уважения; они храбры, любезны и человечны; должно отдать справедливость и нашим врагам.
Мне любопытно было бы узнать, во что превратят союзники отбитый штурм? Это, пожалуй, было лишь ложное нападение, при котором потеряли они от 12 до 15.000 человек?
29-го июня 1855 г.
Рана моя в прекрасном положении; но эти дни я должен был опять помучится, так как Гюббенет нашел необходимым сделать надрез в ноге, чтобы дать свободный сток гною. Попечения Гюббенета обо мне необыкновенны; он посещает меня два раза в день, делает мне перевязку и строго следит за малейшими переменами. Очень немногие здесь имеют подобный уход, как я; при большом числе раненых и невозможно заботиться о всех одинаково, и не один врач здесь так не искусен, как Гюббенет. При самом начале берется он за дело рукою знатока, я вполне доверяю ему и вполне убежден, что он меня совершенно вылечит.
Князь Горчаков посетил меня сегодня утром и советовал мне оставить Севастополь, чтоб в деревне, в окрестностях, воспользоваться чистым воздухом; но так как я не могу там иметь столь хорошей медицинской помощи, как здесь, то решил я остаться в Севастополе до тех пор, пока не наступит окончательный процесс выздоровления и не будут устранены все затруднения. Вчера вечером Нахимов был опасно ранен на Малаховом кургане штуцерной пулей в голову; до сих пор он находится в бессознательном состоянии, надежды на выздоровление мало. Прискорбное это происшествие меня ужасно потрясло. Я любил Нахимова, как отца. Этот человек оказал большие услуги; он был всеми любим и очень уважаем; благодаря его влиянию на флот, мы сделали многое то, что казалось бы невозможно осуществить. Он был искренний патриот, любящий Россия безгранично, всегда готовый всем пожертвовать для чести ее, подобно некоторым благородным патриотам древнего Рима и Греции и при всем этом какое нежное сердце; как заботился он о всех страждущих; он посещал всех, помогал всем. Вчера еще прислал он мне букет олеандров и гвоздики; какая внимательность от человека, день и ночь занятого! Да сохранил бы его Господь отечеству! К сожалению надежды немного. Нахимов не выходит у меня из головы; немного таких людей, которые неудержимо влекли бы к себе наши сердца. Между Нахимовым, Васильчиковым и мной существовало редкое единство и дружба. Крепкой связью в нашем сотовариществе было искреннее желание действовать для успеха общего дела. Ни честолюбие, ни какие либо другие интересы, не омрачали наших стремлений и действий.
Ожидаю Гюббинета; какое-то известие принесет он мне о Нахимове?
Гюббинет только что был у меня; старый герой в безнадежном положении. Всякое искусство бессильно!
3-го июля 1855 г.
я должен признаться, что сильно страдал эту неделю, но это более или менее случается со всеми ранеными. Причина моих страданий чрезмерная раздражительность нервов. Я всегда был очень нервен, и это еще более увеличилось от 10-ти месячной напряженной деятельности.
6-го июля 1855 г.
Моя рана, хотя медленно, но постоянно идет к лучшему; я должен держать ногу неподвижно в одном и том же положении, и пролежать в постели еще несколько недель; но силы мои все-таки возрастают, и я свеж и весел.
На предшествующей неделе положение мое было опасно, но кризис я перенес благополучно. Восемь дней ко мне никого не допускали, но теперь Гюббинет опять разрешил посещать меня друзьям и позволял разговаривать спокойно о делах. Все посещающие меня находят, что с каждым днем я выгляжу лучше. Гюббинет два раза в день сам делает мне перевязку очень искусно и заботливо. Я не знаю, как должен буду отблагодарить Гюббенета за его участие и заботы; он спас меня. Как много умирает раненых, потому что недостает заботливой медицинской помощи и искусства.
Может быть, в конце этой недели я оставлю Севастополь, чтобы в его окрестностях, в здоровом месте, пользоваться свежим воздухом. Гюббенет ожидает только, чтобы можно было пронести меня несколько верст на кровати, и когда перевязка будет настоль проста, что не потребует большого искусства от врача. Гюббенет даст мне для сопровождения молодого опытного врача и сам будет посещать меня через день. Полковник Геннерих и Гарднер между тем будут руководить работами и посещать меня по обыкновению, чтобы решать все предстоящее. Здоровье Тидебеля пострадало от упорной лихорадки, которая от времени до времени повторяется. Я намерен взять Тидебеля с собою, чтобы он поправился, и чтоб я имел возможность пользоваться его приятным обществом.
В Севастополе все идет довольно спокойно; несмотря на это, мы имеем ежедневно, по крайней мере, 200 челов. ранеными и убитыми. Я не думаю, чтобы я себя особенно выставлял. Где рубят, там и щепки летят! В обыкновенный день можно быть раненым точно так же, как и в день битвы. Истомин, Нахимов и многие другие пали в обыкновенный день, потому что никогда не перестают стрелять, а ружейный огонь вследствие близости неприятельских подступов постоянно силен.
12-го июля 1855 г.
С моей раной дело идет значительно лучше; страдаю гораздо менее. Гюббенет очень доволен общим ходом. Завтра рано утром, по совету врача и по желанию князя Горчакова, намереваюсь переехать в долину Бельбека, поместье Сарандинаки, в 11 верстах от Севастополя. Воздух должен быть там очень хорош; для меня приготовлено две комнаты. Тидебель будет жить у меня, а кроме него один врач и фельдшер. Гюббинет будет навещать через день.
Однако переезд туда будет несколько труден, потому что я не могу оставлять постели; впрочем, для меня приготовили удобную коляску, на подобие постели, и припасли пару лошадей, идущих очень спокойно.
На последней неделе я был вновь в состоянии развлекаться делами. В Бельбеке буду ежедневно получать все рапорты, чтобы всегда знать точно все происходящее в Севастополе. Генерих и Гарднер будут посещать меня раз или чаще в неделю, чтобы через них я мог делать дальнейшие распоряжения. Севастополь я знаю наизусть, помню направление каждой пушки и все подробности местности, так что мне будет возможно руководить делом с некоторого отдаления, иначе я не мог бы решиться покинуть город.
Долина Бельбека в 11-ти верстах от Севастополя. 15-го июля 1855 г.
Третьего дня я переехал; полдороги меня несли на кровати матросы, а другую половину сделал в моей покойной коляске шагом.
По прошествии нескольких часов прибыл я без всяких приключений в имение Сарандинаки, где было приготовлено для меня две прекрасные комнаты. Дом лежит в прелестном парке, живописно раскинутом среди высоких гор. Воздух чудесный; он без сомнения укрепит меня и ускорит мое выздоровление. С раной моей в последнее время значительно лучше. Силы мои начали уже было возрастать, как вдруг в прошлый вторник внезапно случился со мной сильный припадок лихорадки и появилось новое замедление в залечивании моей раны.
На следующий день Гюббенет дал мне несколько сильных доз хинина. Вчера, к счастию, лихорадка прекратилась, и так как я продолжаю принимать хинин, то надеюсь, что она потом более не возвратиться. В настоящее время мне лучше. Очень естественно, что после сильных напряжений при Силистрии и десяти месяцев, проведенных в Севастополе, я утомлен физически, и что при подобных обстоятельствах выздоровление не может подвигаться вперед так же быстро, как у человека совершенно здорового. Хотя медленно, но, в общем, идет оно хорошо. Гюббенет теперь снова доволен раной. Я сожалею только, что рана удерживает меня от непосредственного участия в обороне Севастополя.
Тидебель при мне; здоровье его плоховато; для него необходим отдых и свежий, укрепляющий воздух. Он прочитывает мне «Augsburger Zeitung», «Le Nord» и «Journal des Debats». Кроме того, живет у меня молодой врач, который два раза в день делает мне перевязку. Гюббинет навещает меня два раза в день.
У меня здесь как-то странно на душе; я вовсе не слышу стрельбы: во всей окружности сельская, мирная тишина. Мне кажется, что я здесь на даче. Через несколько дней меня будут носить в сад, чтобы в тени дерев наслаждаться прекрасным воздухом.
Васильчиков страдает сильно лихорадкой; его трудно узнать. По утрам он заходит ко мне на некоторое время, и мы взаимно заботимся друг о друге.
Однако, к сожалению, ничего не слышно о мире; тронная речь ненавистного Наполеона состоит из громкой наглой лжи, в которой, в которой выставляет он большое миролюбие Франции, снисходительную уступчивость союзников и надменное упрямство России; потом истощает свое красноречие на тему о том, что честь Франции, достоинство союза двух великих держав (но не его личные расчеты) должны побудить нацию доставить все средства для энергического продолжения и почетного окончания войны. Таким образом, нельзя предвидеть скорого конца, но мне кажется, что это долго продолжаться не может – неожиданное случается часто.
Бельбек, 22-го июля 1855 г.
Меня сегодня на балкон; погода благоприятная, довольно, довольно тепло и не ветрено; я любовался видом прекрасного фруктового сада, который граничит с горами, замыкающими долину.
В посещениях у меня недостатка нет; третьего дня у меня был князь Горчаков, генерал Вревский и Коцебу. Каждое воскресенье бывает у меня Гарднер; полковник Генрих, также товарищ мой по Инженерному училищу, приходит по средам, а в течение недели бывают молодой Ден, Корф (мой адъютант) и множество знакомых из главной квартиры. Мне присылают газеты, которые прочитывает мне Тидебель; днем я читаю все донесения из Севастополя и спокойно обдумываю, что предпринять далее. Так в постоянной деятельности и в приятных развлечениях проходит время. Рана залечивается очень упорно.
Все молодые офицеры из Инженерного училища очень выделяются; но венцом всех служит Рерберг; я редко встречал молодого человека, который в своем возрасте был бы так серьезен, образован, надежен и деятелен, за свои особые старания заслуживает он и особого поощрения. Я одного его представил в штабс-капитаны – он повысился. Раньше, в одно время со своими товарищами, получил он Анну 3-й степени с бантом.
Бельбек, 28-го июля 1855 г.
Взятие Керчи и безбожное поведение союзников произвели на меня такое тяжелое впечатление, что мне и в голову не могло придти заговорить с французами во время перемирия о Керчи и о благородном поведении французского флота. «Moniteur» сочинил о всем от первой до последней строчки. Я разговаривал с французами о пустых вещах, и так как они были со мной очень вежливы и любезны, то и я старался быть с ними любезным и говорил с ними, как с храбрыми товарищами.
Во время перемирия, после кровавого дела 12-го мая, один французский генерал позволил себе принять со мной тон победителя, и был при этом очень притязателен; по-видимому, он был раздражен большими потерями, понесенными французами. Потери наши были тоже значительны, неприятель потерял 5.000, а мы 3.000 человек. Он был даже груб и невежлив относительно меня. Сначала я держал себя скромно, но так как это не помогло, то я ответил ему так грубо, что французский генерал и голову потерял. Право было на моей стороне; французы постыдились за своего генерала; весь присутствовавший французский генеральный штаб перешел на мою сторону, и генерал остался один.
С генеральным штабом я скоро подружился, и мы расстались с желанием сойтись где-либо по окончании войны, чтобы взаимно сообщить друг другу о том, что пережили.
Выздоровление медленно продвигается вперед, поэтому третьего дня Гюббинет был принужден сделать прорезы в трех метах, чтобы облегчить отделение материи. Он уверяет, что предвидеть положительно скорое выздоровление. Однако я надеюсь быть совершенно здоровым едва ли раньше сентября. Вчера вновь случился со мной припадок лихорадки, длившийся только пять часов, следовательно, далеко не так сильный, как первые пароксизмы.
Тидебель в Севастополе; в настоящее время я один с моим врачом; впрочем, в посетителях недостатка нет, даже более чем следует, потому что продолжительные разговоры и рассуждения других действуют на мои нервы.
Бельбек, 4-го августа 1855 г.
Гюббинет раной моей вполне доволен; как и раньше, я надеюсь ходить не хромая. Всем этим обязан я искусству и заботам Гюббинета. В конце июля положение мое было действительно опасно, но Гюббинет спас меня, энергически и искусно взявшись за дело. Ну, что про это говорить; что нужно было, я протерпел, теперь я выздоравливаю и более не страдаю. Скучно только лежать.
Силы мои значительно укрепляются, поэтому я опять в состоянии много заниматься и входить во все подробности относительно обороны Севастополя. Полковник Геннерих, Гарднер приезжают ко мне еженедельно. Через них я делаю все распоряжения и охотно желал бы окончить начатое трудное дело. Дай Бог мне успеха. Один Господь может решить все это; наша обязанность – сделать все, что в наших силах и не терять бодрости.
Сегодняшний день – роковой день. Ранним утром началась битва; наши войска напали на французов, англичан, сардинцев, турок и других по ту сторону Черной речки. Гром орудий не смолкает; не знаю, в каком положении находится дело. Ниспошли, Господи, нашим помощь и победу!
Бельбек у Севастополя. 9-го августа 1855 г.
Теперь давно уж не был я в огне и только слышу издали гром орудий. Сражение 4-го числа было для нас, увы, несчастливо; большие надежды возлагали мы на этот желанный день, но да будет воля Господня!
Рана моя, слава Богу, значительно лучше. Все заволоки вынуты. Нагноение почти наружное. В 7 или 10 дней надеюсь совершенно поправиться и тогда буду в состоянии ходить с костылем. Васильчиков чувствует себя лучше, и поэтому опять в Севастополе.
Третьего дня был у меня врач от имени Великой Княгини Елены Павловны, которая поручила ему дать самые точные сведения о моем положении; он нашел рану в хорошем состоянии. Все спрашивают, не нуждаюсь ли я в чем-либо. В участии ко мне решительно нет недостатка.
Бельбек, 16-го августа 1855 г.
Здоровье мое значительно лучше, рана совсем залечилась.
При помощи костылей хожу я из одной комнаты в другую и на балкон. Гюббенет полагает, что пройдет несколько недель, прежде чем я буду в состоянии ступать больною ногой. Я чувствую себя совершенно здоровым, и очень желал бы принять во всем личное участие, все самому видеть и осматривать, поэтому меня сильное стремление к большой деятельности вне дома, между тем как должен довольствоваться занятиями в комнате. Мысли мои не покидают, впрочем, Севастополя ни на минуту. Отсюда я делал общие распоряжения и дальше, таким же образом буду руководить работами до тех пор, пока буду в состоянии ходить с палкою. Я обязан Гюббенету безграничной благодарностью; его искусству, знанию дела и заботам обязан я сохранением жизни. В конце июля лучшие врачи потеряли все надежду, потому что образовалось внутреннее очень опасное воспаление сухожилия, которое быстро стало распространяться, но Гюббенет вдруг остановил его. Теперь забыл я все страдания и благодарю моего Творца, что опять здоров.
Третьего дня был у меня князь Горчаков и радовался, видя меня бодрым и здоровым. Я не могу только ходить; как охотно отправился бы я осматривать работы!
Бельбек, 17-го августа 1855 г.
Никогда я не мечтал и не предъявлял ни малейших притязаний на то участие, которое высказывается мне отовсюду и даже за границей. Все в свете зависит от случая; мне была дана обширная сфера деятельности там, куда обращены взоры всего мира, поэтому и имя мое известно.
На Кавказе, под Силистрией, я руководил делом так же, как и в Севастополе; я был точно так же неутомим, и ни один человек не говорил о моих заслугах, между тем то же знание дела, тот же труд, приложенные в Севастополе, произвели фурор. Имена многих заслуженных, полезных офицеров остаются неизвестными, между тем как меня так превозносят. Но меня не собьет с толку, эта игра счастия; я постоянно любил свою специальность, занимался ею с охотой, и впредь буду следовать тому же пути, постоянно стараться делать все, что в моих силах и не буду при этом представлять себе, что сделал больше, чем требовал того мой долг.
Севастополь. Северное укрепление. 1-го сентября 1855 г.
Севастополь пал; мы находимся на Северной стороне бухты и горюем. Штурм 27-го августа был блистательно отбит на всех пунктах – однако французам удалось овладеть Малаховым курганом; 30.000 человек было направлено на этот пункт, который вследствие ужасной бомбардировки потерял свою артиллерию и превратился в развалину. Не смотря на это, наши несколько раз опять проникали в это укрепление. Французы вначале подались назад, но были опять поддержаны сильным резервом.
С потерею Малахова кургана невозможно было удерживать более город, потому что этот пункт господствует над Севастополем. Отступление было совершено ночью. При наступлении дня весь гарнизон был на Северной стороне, и только несколько охотников осталось, чтобы зажечь город и взорвать мины и пороховые погреба.
Два дня неприятель не мог проникнуть в Севастополь, потому что весь город стоял в полном пламени, и громадное количество пороху, производившее ужасные взрывы и разрушения в пороховых погребах и в укреплениях делало город неприступным. Чудное, но страшное зрелище представлял из себя Севастополь в пламени, и величественные взрывы, выбрасывавшие высоко к верху с ужасным треском огромные массы земли и камней и образовавшие черные тучи порохового дыма, сквозь которые ярче блистал огонь.
Отступление совершилось счастливо по мосту и на пароходах; с наступлением утра были затоплены остатки некогда столь славного Черноморского флота. Пусто и глухо в Севастополе, лежащем перед нами в развалинах, и в прекрасной бухте. Неприятель показывается в городе мало; третий день уж забавляется он там перезвоном в колокола. Я испытываю чувство, как будто от семейства был отрезан всеми любимый дорогой член его, и вот оставшиеся собрались и оплакивают умершего.
Севастополю держаться долее было невозможно. Оба неприятельские флота давали союзникам средство выставить громадную артиллерию, с которою наша не могла соперничать. В четыре дня бомбардировки потеряли мы 8.000 человек, а в последний день при штурме и бомбардировании лишились 9.000 человек. Если бы мы даже овладели вновь Малаховым курганом, и неприятель продолжал бы бомбардирование, то теряли бы мы ежедневно до 2.000 человек, и Севастополь сделался бы могилой всей армии. 11 месяцев обороны Севастополя составляют честь нашего оружия. Даже враги, и те удивляются нашему упорству и искусству. Воля Господня исполнилась, мы сделали все, что мы обязаны исполнить в отношении к царю и отечеству. Никто не смеет требовать невозможного при превосходнейших, чем наши, средствах союзников.
Очень легко обвинять то того, то другого, спокойно сидеть в Петербурге, в своем уютном кабинете, а здесь смерть потеряла свое значение, перед не уступает никто. Все готовы допустить изрубить себя в куски, и тысячи, да, многие тысячи, добровольно пожертвовали собою, не ропща и не жалуясь. Русские, одним словом, совершили в Севастополе невероятное. История не откажет в удивлении защитникам Севастополя.
В настоящее время Северная сторона укрепляется по моему проекту.
Здоровье мое вполне хорошо. Лихорадка совсем прекратилась; в долине Бельбека все жившие в доме были больны. Дом, который я занимал, находился в низменной местности, у самой речки; с переменой места пропала лихорадка. Не смотря на это, могу я ходить на костылях лишь по комнате. Я не мог воздержаться, чтобы посмотреть на штурм и пожар Севастополя с валов Северного укрепления. Ходьба несколько повредила мне, и Гюббенет потребовал, чтобы я просидел спокойно весь день на диване и совсем не ходил бы, что я и исполняю совершенно точно. Утром еду в Симферополь, и там буду ожидать полного выздоровления.
Васильчиков едет в Петербург. Князь Горчаков только что был у меня и просил остаться вблизи армии, но как только позволят обстоятельства, он конечно даст мне свое разрешение на поездки в Петербург. Желание князя служит для меня приказанием. Я очень желал бы возвратиться домой, но не иначе как с чистою совестью и при внутреннем убеждении, что исполнил до последней минуты свой долг вполне добросовестно. Это прекрасное время еще наступит.
Четверо офицеров исчезли во время штурма; я очень беспокоился и думал, что они убиты, но как раз написали мне они из неприятельского лагеря, где находятся в плену. Это все отличные офицеры; они были обойдены неприятелем на Малаховом кургане, некоторые из них ранены. При этом известии, что они живы и здоровы, распил я с некоторыми завтракавшими у меня офицерами бутылку шампанского.
Наши инженерные офицеры приобрели в Севастополе всеобщее уважение; во время штурма вели они батальоны на встречу врагу; всюду были они деятельны, полезны. Где падал начальник, к ним переходило командование; слабая саперная рота оттеснила неприятеля с Малахова кургана до половины; из этой роты осталось 20 человек. Офицеры и солдаты выказали себя героями.
Образованные офицеры всегда лучшие офицеры в армии. Образование – первое условие, могущее сделать армию непобедимой. Время кулачного права уже миновало. Теперь успех можно предвидеть только там, где могут развиваться свободно способности и сердце, преисполненное благородными чувствами. К этому убеждению привел меня тот опыт, который приобрел я на этой войне.

Опубликовано: Граф Эдуард Иванович Тотлебен. Его жизнь и деятельность. Биографический очерк. / Составил Н. Шильдер. – СПб, 1885. – Т. 1. — Приложение к главе 5-й. – С. 49 – 87.