Menu
С.Ченнык (Симферополь)
Севастопольский опыт использования «автоматических» противопехотных минно-взрывных заграждений во время обороны Порт-Артура
Современные исследователи Крымской войны часто пытаются найти исключительные моменты в ее истории, в той или иной степени оказавшие влияние на ход дальнейшего развития военного искусства. Когда речь заходит об опыте инженерной обороны Севастополя то, на слуху, как правило, оказывается имя ее организатора генерала Э.И.Тотлебена, а также нескольких наиболее талантливых русских военных инженеров: Гарднера, Тидебеля, Геннериха, Мельникова и др.
Это вполне обоснованно, заслуженно и справедливо, потому, что 50-е годы XIX столетия имели огромное значение для дальнейшей эволюции военно-инженерного искусства в России и за рубежом.. Период этот ознаменовался знаменитой обороной Севастополя, представляющей блестящую страницу в истории оборон крепостей вообще и давшей много интересных выводов для дальнейшего развития крепостного дела в частности. Другие боевые эпизоды Восточной войны 1853-1856 гг., равно как деятельность двух выдающихся по таланту русских военных инженеров Шильдера и Тотлебена, относящаяся к этому же периоду, также оставили глубокий след на развитии русского военно-инженерного искусства.[2]
Мины наземные: боевое средство (специальные боеприпасы), предназначенное для поражения живой силы и техники противника, а также для разрушения дорог и различных сооружений с целью снижения темпа продвижения и затруднения маневра его войск.[3]
Противопехотные мины: поражают живую силу противника действием продуктов взрыва (фугасные) или осколками (осколочные).
Заграждения военные, искусственные препятствия и преграды, создаваемые заблаговременно или в ходе военных действий в целях нанесения потерь противнику, воспрепятствования продвижению или маневру его войск по суше, кораблей и иных плавучих средств по воде… В зависимости от места применения бывают наземные, морские (озёрные, речные) и воздушные; по способу действия — взрывные, невзрывные и комбинированные. Заграждения военные могут использоваться во всех видах боя и операций. Наибольшее применение имеют взрывные заграждения.[4]
Использование энергии взрывчатого вещества при устройстве заграждений или для их разрушения не было исторической новацией к началу Крымской войны. Большинство исследователей считает официальной датой изобретения и применения мины, как взрывного оружия 1403 г.[5] В этот год проект великого итальянского ученого и гуманиста Леонардо да Винчи был успешно апробирован под стенами Пизы. «Советская военная энциклопедия» относит дату первого применения пороха в минных камерах в целях обрушения крепостных стен к более позднему времени — 1453 г. во время взятия Константинополя турками. Примерно в тоже время начали применяться и пороховые заряды не только как средство разрушения, но и для борьбы с живой силой противника. Более вероятно, что, все-таки, подобные примеры, относятся к более раннему периоду.
Конечно, надежность старинных «противопехотных мин направленного действия» была весьма невелика. Порох в земле быстро отсыревал, да и невозможно точно угадать момент поджигания заряда, чтобы «минная пушка» выстрелила тогда, когда надо. Но, за неимением лучшего, такими минами пользовались. Нередко вместо дорогостоящей свинцовой, или чуть более дешевой чугунной шрапнели использовали, с не меньшей эффективностью, дробленый камень. При всех присущих им недостатках, камнеметные фугасы вызывали у солдат мистический ужас.
Очередным этапом в развитии минного оружия стали автоматически срабатывающие противопехотные мины и полевые фугасы. В их основе лежал принцип инициирования подрыва путем механического воздействия. Они позволяли в течение длительного времени контролировать определенное пространство, а при массовом применении в виде минных полей — значительную часть местности, препятствовать появлению и действиям противника в местах установки мин, не расходуя при этом дополнительных сил и средств, кроме тех, которые первоначально были задействованы при их установке. Это преимущество автоматически срабатывающих противопехотных мин привело к тому, что они оказались самым дешевым оборонительным оружием и вследствие этого стали применяться в массовом количестве. В русской армии они впервые были использованы в ходе войны с Турцией 1768-1774 гг., когда их использовали для подрыва мостов на Днестре в качестве сплавных мин. В этот период они были универсальными и применялись как для борьбы с живой силой, так и против сооружений разных типов.
В России первые опыты использования противопехотных мин начались еще в 1812 г. Но практическое применение так называемых «бомбовых фугасов» тормозилось по причине отсутствия удовлетворительного приспособления для их взрывания.[6] В конце концов был выбран так называемый химический способ инициирования взрыва. Его принцип состоял в том, что «…для возбуждения взрывчатого превращения в дымном порохе достаточно искры или луча пламени».[7] В 1824 г. адъюнкт-профессор Главного инженерного училища К.П.Власов впервые в мире изобрел химический способ воспламенения зарядов с помощью специальной трубки, вошедшей в историю минно-подрывного дела под названием «власовской».[8] Она состояла из внутренней стеклянной ампулы с серной кислотой в картонной гильзе, в которой свободное пространство между ампулой и картонными стенками заполнялись смесью из бертолетовой соли и сахарной пудры. При механическом повреждении ампулы серная кислота вступала в реакцию с бертолетовой солью и сахарной пудрой, вследствие чего возникало пламя, приводящее к подрыву заключенного в деревянный или металлический корпус порохового заряда.[9] Принцип действия основывался на воспламенении в результате специальной химической реакции взрывчатого вещества со смесью из 1 части сахара и 2,86 частей бертолетовой соли. Причина же этого явления состоит в том, что бертолетова соль с серной кислотой выделяет двуокись хлора, а в двуокиси хлора такие органические вещества, как сахар, тотчас загораются при прямом прикосновении, не требуя предварительного подогревания. В этом же году во время минных опытов новый способ взрывания прошел проверку.
В 1826-1828 гг. «трубка Власова» была усовершенствована и нашла широкое применение при минировании, как на суше, так и в море.[10] Новые способы взрывания подняли на более высокую степень минно-подрывное дело в русской армии, что позволило значительно опередить достижения иностранной техники в этой отрасли военно-инженерного искусства. К недостаткам «власовской трубки» можно отнести повышенную опасность при неосторожном обращении с ней.
Первый опыт практического создания комплекса минно-взрывных заграждений в виде минных полей в русской армии был получен на Кавказе, где в 1848 г. у Навагинского и Головинского фортов было установлено два ряда противопехотных фугасов.
Оборона Севастополя в 1854-1855 гг. вошла в военную историю не только как пример продуманной и системно ведущейся активной инженерной обороны (хотя и не была первой, вопреки некоторым утверждениям). Опыт Крымской кампании стал началом создания системы противопехотных минно-взрывных заграждений, который в дальнейшем использовался русскими саперами при обороне крепости Порт-Артур в период русско-японской войны (1904-1906 гг.). Помимо этого, из частностей чисто инженерного характера, примененных в обороне Севастополя, обращают на себя внимание вошедшие затем в теорию крепостной борьбы широко распространенные, так называемые контрапрошные[11] работы, выразившихся, прежде всего, в создании выдвинутых вперед укреплений — Селенгинского и Волынского редутов и Камчатского люнетов. Система этих сооружений брала во фланг осадные работы противника и заставляла его вести против них предварительные осадные работы. Своевременное развитие обороной мощной контрминной системы, приведшей к 7-месячной грандиозной минной войне, было регламентировано и введено не только в русское, но и в иностранные наставления по специальному образованию инженерных войск.[12]
В Крыму минно-взрывные заграждения впервые были применены русскими войсками при обороне Севастополя в виде различных фугасов и подготовленных к взрыву объектов. Комплекс новых фортификационных новшеств Крымской войны повлиял на дальнейший ход развития инженерного искусства и артиллерии, вынудив искать новые формы обороны и атаки. В обороне крепости активно применялись противопехотные мины. Большое исследование этого вопроса было проведено несколько лет назад одним из лучших историков Крымской войны севастопольцем Павлом Ляшуком. Оно было опубликовано в Материалах исторической конференции к 140-летию Крымской войны (1994 г.) и газете Черноморского флота Российской Федерации «Флаг Родины» (1998 г.). Целью же моей статьи является дальнейшее изучение развития севастопольского опыта в ситуации, аналогичной сложившейся в Крыму в 1854-1855 гг.
Примером активной минной войны в Крыму стало массовое использование, очевидно первое в мировой военной истории, противопехотных мин контактного действия. Говоря о противопехотных минно-взрывных заграждениях периода севастопольской обороны, следует отметить, что подрывные инженерные средства середины XIX — начала ХХ вв. имели своей целью борьбу не только и не столько с живой силой противника. Минная война, производимая путем прокладывания подземных галерей, была ориентирована главным образом, или на разрушение возводимых фортификационных сооружений, необходимых для производства осадных работ, или на изменение рельефа местности, делая его труднопроходимым. В этих случаях поражающее воздействие на личный состав противника было косвенным. Это значит, что потери несли в основном подразделения, волею судьбы оказавшиеся в момент подрыва заряда в его эпицентре или рядом с ним.
Но под Севастополем активно стали апробироваться и новые методы целенаправленной борьбы с живой силой противника. Не все они были новыми, но то, что они стали объединяться в систему – это поистине революционно. Оговоримся, хотя и массово, но системно подобные средства в Крыму не применялись. Как правило, они были следствием мысли непосредственных участников обороны, при этом использовали и достижения отечественной военной научной мысли.
С чем это было связано? При атаке противника главным было разрушить боевые порядки его пехоты, нанести ей потери и, что очень важно, лишить неприятеля нравственной веры в успех атаки. Если ружейный или артиллерийский огонь, каким бы сильным и плотным он ни был, в достаточной мере предсказуем, и атакующий может найти для себя укрытия от него в так называемых «мертвых зонах», то скрытые, заранее установленные заряды, могли стать тем неожиданным сюрпризом, который в самое неподходящее время психологическим воздействием на пехоту неприятеля позволял если не сорвать атаку, то сделать ее перспективу сомнительной. В данном случае значительную роль играла неожиданность взрыва, притом произведенного желательно в тот момент, когда противник чувствовал себя в относительной безопасности. На примерах подобного мы остановимся несколько ниже.
В ходе боев за Севастополь, особенно в начальный период, выяснилось, что артиллерийская оборона крепости имеет ряд серьезных недостатков. Не смотря на энергичные меры, предпринятые Э.Тотлебеном, ситуация была крайне сложной. Это вынудило русских саперов, а в некоторых случаях артиллеристов и пехотинцев, искать новые формы обороны. Нужно отметить, что исторически русские считались непревзойденными мастерами полевой фортификации. Севастополь – одно из тому подтверждений. Творчество севастопольских военных инженеров, казалось, не имеет границ. Проблемы артиллерийской обороны компенсировала созданная инженерами система заграждений, которая в Севастополе полностью соответствовала своему предназначению – остановить и задержать наступающего противника, создать в его рядах замешательство, чтобы нанести ему максимальные потери огнем своих средств и сорвать его наступление.[13] При последнем штурме города французским пехотинцам на одном из участков пришлось преодолевать пространство «…в пять сотен метров, изобилующее завалами, волчьими ямами, фугасами и рогатками».[14] Еще в первые дни обороны перед позициями русских войск разбрасывались утыканные гвоздями доски – простое и надежное заграждение.
Свой вклад в развитие минной борьбы внесли многие талантливые русские военные инженеры. Если мы считаем генерала Тотлебена создателем инженерной обороны Севастополя, то наследие его учителя Карла Андреевича Шильдера легло в основу минной обороны крепости. Электрический способ подрыва, разработанный П.Л.Шиллингом в первой половине XIX в. стал технической базой минной войны в Крыму. Еще до ее начала в 1845 г. русский академик Б.С.Якоби изобрел автоматический замыкатель для противопехотных фугасов. Благодаря этому изобретению в дни севастопольской обороны «…возможно было вести столь беспримерную в летописях инженерного искусства подземную войну, более полугода задержавшую перед слабою крепостною оградой инженеров двух передовых наций Запада».[15] Генерал К.А.Шильдер к середине XIX в. разработал новую более эффективную систему контрминной борьбы (вместо вертикальных колодцев горизонтальные и наклонные трубы), противопехотные мины, камнемётные и картечные фугасы и др.[16] Эксперименты, проведенные в Киеве в 1844 и 1845 гг. окончательно подтвердили рациональность идей генерала Шильдера.[17] Многие из его проектов были практически апробированы во время Крымской войны, и, в частности, под Севастополем.
По мнению генерала М.И.Богдановича «…продолжительной обороне Севастополя более всего способствовали превосходный дух наших войск и искусство наших инженеров, создавших в короткое время сильные преграды».[18]
Действительно, обладающие природной сметкой русские солдаты и прекрасно образованные саперные офицеры императорской армии вели действия так, что в Крыму для наступающей союзной пехоты всегда были приготовлены несколько неприятных неожиданностей. На средних и дальних подступах это были фугасы с каменной начинкой (камнеметные фугасы) и, так называемые, «волчьи ямы». Если первые для нас интересны, то тема применения последних выходит за рамки этой статьи и требует отдельного исследования. Мы же пока поведем речь только о взрывных заграждениях. Камнеметные фугасы устанавливались у оснований эскарпов, под стенами, обращенными к неприятелю. Ими прикрывались подступы почти ко всем батареям и бастионам. Предполагалось, что именно в этих местах противник в ходе атаки будет накапливаться для решающего броска и потому вовремя произведенный подрыв может нанести большие потери. Трудности применения были сопряжены с применение несовершенных систем подрыва. Так, подожженный, пусть даже и во время, огнепроводный шнур мог быть легко обнаружен неприятелем и потушен. Решить проблему мог контактный, приводимый в действие от механического или физического воздействия на него, способ взрывания.
С началом войны было принято решение срочно и в массовом порядке начать производство взрывных устройств для защиты севастопольских укреплений. Таковыми стали самовзрывные устройства, предложенные «штаб-офицером по искусственной части» Киевского арсенала полковником А.Н.Савиным, названные автором «фугасными аппаратами».[19] Они представляли из себя деревянный просмоленный ящик кубической формы, начиненный 20-30 кг. пороха и снабженного «власовской трубкой». Они вкапывались в землю и срабатывали в результате механического воздействия на них. По сути дела — это современная противопехотная мина нажимного действия.
Некоторые исторические называют еще один образец противопехотных мин, примененных в Крымской войне — мину осколочного действия, которая была разработана в 1855 г. саперным офицером Сущинским. Однако, примеров ее практического применения при обороне Севастополя найти пока не удалось. Известно, что для инициирования взрыва применялся химический взрыватель Власова. Очевидно, что это усовершенствованный вариант изобретения полковника Савина.
Уже в марте 1855 г. первая партия «фугасных аппаратов» в количестве 2,5 тыс. шт. была отправлена из Киевского арсенала в Крым. В Севастополе в апреле-мае 1855 г. их установкой занимался личный состав 6-го саперного батальона под руководством подпоручика Преснухина. Устройства были установлены в районе Волынского редута, Камчатского люнета и 3-го бастиона. Общее число их неизвестно.[20] Противопехотные фугасы устанавливались, как правило, линиями по 10-30 штук на удалении 100 м. от русских позиций.[21] Это было вполне логично, ибо расстроенные взрывом и потерявшие на таком расстоянии от цели порядок штурмовые колонны неприятеля, будут отбиты с меньшими усилиями обороняющихся.
Впоследствии поручик, а затем штабс-капитан П. В. Преснухин сменил на 4-м бастионе контуженного и тяжелобольного легендарного севастопольского «обер-крота» — штабс-капитана А. В. Мельникова, руководя подземными минными работами до окончания обороны.
П.Ляшук приводит обнаруженные им отрывочные сведения из английских и французских источников сведения об эффективности действия противопехотных фугасов. Так, 1 июня 1855 г. двое англичан «…наткнулись на самовзрывной фугас и взлетели на воздух». Чуть позже, перед 3-м бастионом сработало 2 или 3 «ящика», при взрыве которых было убито несколько британских солдат. В апреле 1856 г. «погиб при взрыве мины на дороге» английский лейтенант 46-го пехотного полка Мессенджер.[22]
Противопехотные фугасы добавили «головной боли» английским и французским саперам, заставив заниматься рискованной работой по их обезвреживанию.
Кроме фугасных аппаратов на ближних подступах использовались орудия, которые постоянно были заряжены или картечными пулями или металлическими осколками ядер и гранат, которые в изобилии валялись повсюду. Как правило, в этих случаях использовались стволы орудий с неисправными лафетами или с другими неисправностями, позволявшими произвести выстрел. Это были уже более совершенные и более новые средства борьбы. В отличие от камнеметных фугасов они могли быть использованы в наиболее выгодное для обороняющегося время. Ими прикрывали ближние подступы к батареям, и предотвращали внезапный прорыв неприятеля на позицию, особенно через заранее подведенные траншеи. Умелое сочетание противопехотных заграждений, как взрывных так и нет, привело к тому, что во время первого штурма Севастополя двинувшиеся на штурм 3-го бастиона британцы мало того, что нарушили порядок и «…штурмовые колонны, превратившиеся в толпу, смешались с подошедшими резервами», но и были вынуждены в ходе атаки разбирать засеки, рубить палисады, неся тяжелые потери.[23]
При последнем штурме крепости после того, как французы прошли 5-й бастион по глубокому оврагу и залегли в 40 шагах от люнета Белкина, сосредотачиваясь для решительного броска, там были взорваны камнеметные фугасы, которые «скоро обратили его в бегство».[24] В этот же день при атаке 2-го бастиона взрыв фугаса пор свидетельству французского офицера Анри Лавуазьона «…внес в наши ряды панику, которая могла иметь самые серьезные последствия».[25]
К августу 1855 г. система заграждений перед Севастополем достигла своего апогея, и союзники трезво оценивали ее возможности. Для сардинцев она казалась вообще непреодолимой. К. Манфреди считал, что она только набрала прочности, не смотря на длительную бомбардировку, и доставит много хлопот при попытке ее преодолеть.
«Союзникам, готовящимся к штурму, было известно, что за ближними пострадавшими батареями русских имеются другие – бастионные, специально для поражения штурмовых колонн; что если последние достигнут определенного рубежа, то подвергнутся обстрелу артбатарей крупнокалиберных орудий с Северной стороны; что в оборонительных порядках имеются разные укрытия с капонирами и пушками для стрельбы картечью; волчьи ямы, рогатки, различного рода препятствия, ловушки, чтобы держать штурмующих под огнем как можно дольше».[26]
Не меньший ужас внушал страх подрыва на проивопехотных фугасах и англичанам. Начала развиваться «минная болезнь».[27] Были случаи, когда британцы отказывались двигаться вперед, мотивируя это наличием мин. Один британский офицер, описывая борьбу за третий бастион, писал: «К несчастью, запасные отряды, которые располагались вдоль пятой, самой передовой параллели, состояли из прибывших мальчишек, новобранцев: опровергнуть их заблуждение, что Редан заминирован по всем направлениям и заставить их двигаться вперед не могли ни слова, ни слезы, ни мольбы офицеров».[28]
Уже войдя в Севастополь, французы свидетельствовали о продолжавшихся подрывах на минах.[29] С утра 28 августа французы и англичане «…в город не заглядывали, боясь, что улицы его подминованы».[30] Сведения об эффективности минных заграждений крайне скупы. Но страх о боязни перед ними со стороны солдат и офицеров союзных войск лучшее подтверждение правильности мышления и действий русских саперов. Прусский военный историк Вейгельт отмечал по этому поводу в своем сочинении «Описание осады Севастополя в 1854-1856 гг.», вышедшем в 1858 г.: «Сколь подобные средства не покажутся ребяческими и недейственными, необходимо, однако, обратить на них внимание, ибо нет никаких сомнений, что одно только знание, даже одно только предположение о существовании таких вспомогательных препятствий достаточно, чтобы встревожить неопытного солдата и ослабить его самоуверенность: он идет вперед с несвойственным ему обыкновенно напором, если он должен опасаться наткнуться на подобные ящики и погибнуть при взрыве».[31]
Таким образом, нельзя не согласиться, что «…беспримерная оборона Севастополя, доказала на какой высокой степени стояло уже и тогда у нас инженерное искусство».[32] После событий в Крыму при организации подготовки для обороны любой из крепостей считалось необходимым иметь все средства «…для устройства всякого рода фугасов и других пороховых взрывов».[33]
Успешное, хотя и эпизодическое, использование противопехотных взрывных заграждений под Севастополем дало толчок их дальнейшему развитию. Опыт русских военных инженеров не остался незамеченным. В 1860 г. в США по докладу комиссии майора Делафилда, подводившей итоги работы американской военной миссии в Крыму и выбиравшей все лучшее для перспективного использования в американской армии, было отмечено, что русские стали первой нацией, применившей систему минирования и минных полей. Хотя в большей степени это относилось к морским минам, в тоже время нельзя отрицать первенство русских во внедрении системы противопехотных заграждений в условиях крепостной войны.
Противопехотные мины эволюционируя приобретали все более и более современные очертания. Массово их применили американцы в ходе Гражданской войны в США (1861-1865 гг.). Тогда минное оружие нашло самое широкое применение, хотя, в основном, всякий раз это носило характер самодеятельности и импровизаций. Причем заметно, что использование мин носило чаще всего вынужденный характер, и к ним прибегали тогда, когда не находили иного способа остановить противника; или же случайный характер. Хотя, во многих случаях, результаты были замечательные. В 1862 г. при обороне Йорктауна солдаты генерала Габриеля Райнса, собрав несколько десятков неразорвавшихся пушечных бомб и гранат, приспособили их в качестве импровизированных противопехотных мин перед редутом №4. Потеряв на этих минах более двух рот, 50-й Нью-Йоркский полк армии США был вынужден отступить. Райнс, организуя отступление войск Конфедерации из Йорктауна, на путях отхода установил несколько десятков им изобретенных мин, что сорвало преследование северянами и позволило конфедератам без потерь достичь Ричмонда. К концу войны южанами вокруг городов Ричмонд, Чарльстон, Мобиль, Саванна, Уилмингтон было выставлено несколько тысяч мин, которые с полным правом можно назвать противопехотными. Широко мины применялись войсками генералов Ли, Стюарта, Мосби. Чаще применялся подрыв мин с помощью шнуров, пропитанных селитрой и натертых пороховой мякотью, но применяли и нажимной, и натяжной способ взрывания.
Один из типов, применявшихся мин представлял собой несколько измененную 24-фунтовую (183 мм.) пушечную бомбу, которая засыпалась порохом, иногда вперемешку с осколками металла и вместо ударной или запальной трубки в нее ввинчивался простейший терочный нажимной взрыватель.
Известно, что в 1862 г. генерал северян Мак-Келлан (кстати, бывший начальник военной миссии США в Крыму), а в 1864 г. генерал Шерман заставляли пленных солдат армии конфедератов заниматься обезвреживанием минных полей, составленных из этих мин.[34] Генерал Райнс был отстранен от командования войсками своим начальником генералом Джеймсом Лонгстритом, полагавшим минное оружие варварским и недостойным честного солдата, и послан руководить обороной второстепенного направления.
В Европе после Крымской войны опыт противопехотного минирования местности был забыт или применялся вновь эпизодически. Во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг. русские саперы уже использовали для устройства минных заграждений противопехотные самовзрывающиеся мины – фугасы конструкции А.Ф.Плюцинского. Опыт инженерной науки, полученный в ходе кампании под Севастополем и в Крыму оказался вновь востребованным.[35] Однако эта война не стала столь ярким этапом в использовании минно-взрывных средств, как последовавшая за ней русско-японская. Русские военные инженеры отмечали, что опыт минной войны стал постепенно забываться. По их мнению, затормозился процесс прогресса развития минного оружия.
«…мины, представляющие главным образом, по своему моральному влиянию, могущественное средство, как бы забывались в период усиленного усовершенствования артиллерии и фортификации, и минное искусство, не смотря на успешное употребление мин в некоторых войнах, например, в Севастополе, а также не смотря на давность его существования, находится в настоящее время почти в том же состоянии, что и двести лет назад. Лишь в самое последнее время начали опять вспоминать о минах…».[36] В Европе русский опыт противопехотного минирования местности при обороне долговременных сооружений был тщательно изучен. На основании изучения в том числе и практики применения «фугасных аппаратов» в Севастополе, капитаном австрийской армии Э.Штрандером в 1886 г. было написано высоко оцененное русскими военными инженерами сочинение «Крепость будущего, как минная крепость». В ней он предлагал устанавливать целые ряды взрывных заграждений, с заглублением зарядов на глубину до 30 см. Таким образом, по мнению австрийца, атакующий был затруднен в создании 1-й параллели и 2-й артиллерийской позиции.[37] В конце XIX в. в России «устройство противоштурмовых мин» было отнесено к одному из слагаемых успешной обороны крепости.[38] Говорилось и о необходимости их усовершенствования и упрощения устройства противопехотных фугасов, так как «…большинство существующих, требуя много времени на свое изготовление и благоприятных условий для взрыва, большей частью не удовлетворяют тактическим требованиям».[39]
Однако хотя говорилось много, делалось далеко не все. Через полвека после Крымской войны в истории России грянул «второй Севастополь», на этот раз на Дальнем Востоке – Порт-Артур, который «…в историческом отношении явился повторением севастопольской трагедии и вместе с тем — повторением одних и тех же ошибок, но на более высоком техническом уровне».[40]
В начале XX века в связи с мощным развитием промышленного производства, с появлением новых средств военной техники, в корне изменилось оружие нападения и прежде всего увеличилась разрушительная сила осадной артиллерии. В это же время кардинально усилились и средства обороны: инженерное искусство, мощность крепостной артиллерии. Место мешков с песком занял цемент и т. п. Порт-Артур был укреплен несравненно лучше, чем Севастополь в 1854–1855 гг., но, как показала оборона, и он имел много недостатков, которые в известной степени облегчали противнику осаду и, с другой стороны, ослабили обороноспособность и сопротивляемость крепости. Австрийский майор Целль в своей статье в военном журнале «Mitteilungen uber Gegenstande des Artillerie und Geniewesens» в 1912 г. утверждал, что «…жертвы кровью и временем в крепостной войне под Порт-Артуром не находятся ни в каком соответствии со слабостью самой крепости, как военно-инженерного сооружения».[41]
Оборона Порт-Артура внесла много нового в военное искусство. Новые средства борьбы существенно изменили характер ведения боевых действий, как на суше, так и на море.[42]
Здесь, впервые русскими был не только в полной мере использован опыт Крымской войны, но и сделан гигантский шаг вперед. Это отмечали не только русские участники событий. Б.Норригард, корреспондент лондонской газеты «Дейли Мэйл», в своей книге «Великая осада. Порт-Артур и его падение» обобщил выводы, сделанные им во время пребывания в японской армии генерала Ноги, ведшей осаду Порт-Артура. Касаясь инженерной обороны крепости, он отмечал: «… с военной точки зрения осада Порт-Артура имеет огромный интерес, так как является первой правильной осадой за последние полвека, предпринятой против современной крепости. Военно-инженерное искусство в его современном развитии, новейшие усовершенствования фортификации и средств разрушения подверглись здесь первому практическому испытанию, а вопрос о преимуществах наступления сравнительно с обороной при нынешних условиях до известной степени разрешен. Специалисты по артиллерии и военно-инженерному искусству следили за прогрессом осадных операций, специалисты морского дела наблюдали за морским сражением, первые, быть может, с большим интересом, потому что современные броненосцы, крейсера и миноносцы в очень недавнее время подвергались практическому испытанию, тогда как со времен Севастополя, пятьдесят лет тому назад, не было осады крепости и в этом отношении предстояло разрешение многих важнейших задач, не имевших прецедента, которое могло осуществляться лишь путем практики».[43]
По аналогии с Севастополем, военно-морская крепость Порт-Артур не была к началу войны с Японией шедевром искусства военной фортификации. По мнению польского военного историка Юзефа Дисканта основными были следующие «…недостатки фортификационной системы Порт-Артура: слишком малое количество долговременных укреплений, которые к тому же не были замаскированы на местности, расположение их на одной оборонительной линии, отсутствие хороших дорог для осуществления маневра войсками и артиллерией; отсутствие средств воздушного наблюдения (привязных аэростатов); ненадежная телеграфная связь (только наземная), которая легко могла быть прервана во время артиллерийских обстрелов».[44]
Недостатки пришлось устранять под огнем японской артиллерии. Как и полвека назад в Крыму, техническое мышление русских военных инженеров стало одним из факторов, способствовавших длительной обороне крепости Порт-Артур. «Благодаря этому были использованы на оборону богатые технические средства портовых мастерских, технические познания офицеров-моряков. В крепостной войне, да еще при столь развитой современной технике, какова была у противника, — использовать технические средства Артура было очень важно для обороны крепости. Например, Высокую гору (203 м.) мы отстояли в сентябре, благодаря минам лейтенанта Подгурского». Гарнизону Порт-Артура, как и гарнизону Севастополя, пришлось своим трудом исправлять стратегический провал собственного командования. Для артурцев это облегчалось тем, что «…недостатки в фортификационной системе крепости должен был восполнять сам гарнизон, к счастью, состоявший в основном из солдат срочной службы в возрасте до 30 лет, которые отличались крепким здоровьем и высоким боевым духом».[45]
Умелое использование выгодных свойств местности помогало русским войскам при длительной и упорной обороне Севастополя и Порт-Артура.[46] Во время боев за крепость Порт-Артур у русских саперов возникла идея ставить мины уже не управляемые дистанционно, а, как они их назвали «автоматические пороховые фугасы». Это был настоящий прообраз современной противопехотной мины нажимного действия. Идея эта возникла не случайно. Если видимые участки местности могли перекрываться огнем артиллерии и, пулеметов, то с «мертвыми зонами» было сложнее. Их было очень много. «Большим недостатком обороны явилось то, что подступы к горам со стороны противника недостаточно полно просматривались с основных фортов и укреплений крепости, а поэтому и не могли быть поражаемы их огнем. Перед горами находилось много мертвых пространств, где японские войска обычно накапливались перед атаками и откуда их саперы начинали рыть свои сапы. Гаубичной артиллерии в крепости, как уже отмечалось, было мало».[47] Со временем проблема «мертвых зон» стала настоящей «костью в горле» для русских пехотных командиров. Атакуя рассыпным строем, японцы использовали эти места для сосредоточения и таким образом сохраняли боевой порядок и управляемость. Необходимо было разрушить стройную систему управления пехотными подразделениями и заставить их выйти из укрытий под пулеметный и ружейный огонь. К сожалению, это было не просто. Генерал Фок докладывал на заседании совета обороны крепости Порт-Артур, что японская пехота «…пользуясь готовым мертвым пространством, подступает к самым укреплениям и, устраивая наскоро траншеи, обстреливает их ружейным огнем и делает невозможным какие-либо исправления по ночам; тем более, что для противодействия противнику и обстреливания подступов к другим скатам у нас не имеется полевых мортир, которые в данном случае могли бы оказаться очень полезными».[48] Добавлю – в Севастополе они (мортиры) действительно доказали свою эффективность при стрельбе по английским и французским траншеям. Японцы грамотно использовали тот, что большинство фортов Порт-Артура было плохо применено к условиям местности и не имели возможностей обстреливать ближайшие подступы. «Как на общий недостаток всех укреплений, можно указать на массу мертвых пространств, что вызывалось сильно пересеченной местностью», — писал впоследствии один из участников порт-артурской обороны, военный инженер, полковник Григоренко».[49] Задача борьбы с ними легла на плечи саперов.
В поисках способов эффективной борьбы с умело атакующей японской пехотой порт-артурские саперы обратились к опыту обороны Севастополя. В частности лейтенант Подгурский, один из самых талантливых и инициативных инженеров крепости Порт-Артур, по его воспоминаниям, обратил внимание на интересный, на его взгляд, факт из истории обороны Севастополя. Он заключался в том, что во время последнего штурма крепости «…все частные попытки выбить неприятеля, уже многочисленного, оставались тщетными, хотя для решительного удара представился удобный момент, когда на левом фасе Малахова кургана взорвало среди массы неприятеля ящик с патронами, и враг было поколебался».[50] Это произошло в то время, когда штурм был отбит по всей линии, кроме Малахова кургана. Взрыв произошел в результате попадания снаряда, выпущенного с одной из русских батарей 3-го отделения.
«Французы, испуганные этим взрывом, бросились оттуда толпами, так что начальники насилу воротили их. Этот взрыв и несколько других произвели такое впечатление на неприятеля, что он не решился нас преследовать из опасения быть взорванным на воздух. Французы боялись встретить повсюду мины и полагали, что они заложены под каждым из укреплений».[51] Примеров удачного использования противопехотных мин в Севастополе было множество.[52] Во время того же последнего штурма города, «…отбитию штурма на люнет Шварца много содействовал картечный огонь нескольких орудий люнета Белкина. Сам Трошю повел одну из своих колонн на штурм этого укрепления и был тяжело ранен в ногу. Многие офицеры его бригады выбыли из фронта. Несмотря, однако же, на страшный урон, Французы прошли глубокою лощиною мимо 5-го бастиона и залегли в обрыве, откуда им оставалось до люнета не более 40 шагов. Там, еще весною, были заложены, на случай штурма, три камнеметных фугаса с гальваническим приводом. Как только неприятели столпились на этом пункте, то фугасы были взорваны. Когда же Французы, устрашенные неожиданным взрывом и поражаемые картечью с 5-го бастиона, укрылись во рву люнета, подпоручик Банковский, с ротою Подольского полка, и поручик морской артиллерии Назаров, с шестью матросами, выбили неприятеля из рва, захватив в плен 6 офицеров и 78 нижних чинов. Атака на 5-й бастион была ведена довольно вяло, потому что Французы опасались контрмин, и, дойдя до вала исходящего угла, завязали перестрелку».[53]
Страх перед возможностью подрыва на минах был таким, что перед атакой «…в 8 часов утра, осаждающий бросил на 5-й бастион два бочонка, заряженных каждый ста килограммами (более пяти пудов) пороха, и тогда же взорваны под гласисом Малахова кургана три горна, каждый в 500 килограмм (тридцать пудов). От этого взрыва, в расстоянии около 10-ти сажен от контрэскарпа, образовались воронки, которые не причинили никакого вреда нашим галереям, но камнями и глыбами земли у нас было перебито несколько человек, и часть бруствера от сотрясения обвалилась в ров; впрочем, неприятель, производя эти взрывы, преимущественно имел целью успокоить солдат, между которыми ходили слухи, будто бы на всем пространстве впереди Малахова были устроены контрмины, на случай штурма».[54]
Вывод был прост, как и само решение. Для того, чтобы надежно воздействовать на психику неприятеля во время его движения в атаку, морально подавить его, сбить темп и дезорганизовать, возможно устройство замаскированных взрывных устройств, которые могли приводиться в действие не дистанционно, а взрывались неожиданно и непосредственно при контакте с противником. Причем, мощность заряда не имела существенного значения. Главным было нарушить порядок и выгнать японцев из мертвых зон. Появилась возможность реально применить те выводы, к которым пришли защитники Севастополя уже в последние дни его обороны. Лейтенант Подгурский писал: «Мнение о таком действии неожиданных взрывов не ново; в Артуре оно только подтвердилось… Вероятно, в истории обороны Севастополя есть много подобных примеров, но я взял только этот, как случайно, только что попавшийся мне на глаза.
Такое, подчас решающее значение имели раньше, имеют и будут иметь средства, действующие на нравственную сторону человека».[55] В Порт-Артуре японцы, как и французы, и англичане под Севастополем «…останавливались, расстраивались и даже бежали, благодаря какому-нибудь удачно взорвавшемуся фугасу, или нескольким фунтам пироксилина, в том или другом виде, пропавшем в середину их.
Привыкли ли мы больше японцев за осаду к всяким взрывам, или же по натуре, но на наш гарнизон они производили меньшее впечатление».[56]
Нужно отметить, что лейтенант Подгурский использовал опыт Севастополя не только в отношении применения самовзрывающихся фугасов. Он разработал и наладил производство ручных гранат, использовал ракетное оружие. Но на этом нужно останавливаться в отдельных исследованиях. Они еще впереди. Сейчас мы будем говорить исключительно о практике применения противопехотных мин под Порт-Артуром в контексте севастопольского опыта их использования.
28 сентября 1904 г. начальник крепости Порт-Артур генерал-лейтенант Стессель утвердил меры по укреплению обороны. Среди прочих, предложенных генералами Смирновым, Кондратенко, Белым, Горбатовским, полковниками Рейсом, Григоренко и подполковником Хвостовым было указание о необходимости «…для обороны форта II применять в самых широких размерах фугасы и мины всевозможных систем».[57] В этом же документе обращалось внимание, что в условиях чрезвычайно плотного грунта «…широкое пользование фугасами и минами» — единственное из инженерных средств, применимых в данном положении.[58]
Это было разумное решение. Но одни только дистанционно управляемые фугасы не могли справиться с этой задачей. Хотя применялись взрывные заграждения из них в Порт-Артуре активно. Например, в ходе боя 13 июля 1904 г. удалось с большим эффектом, как и в Севастополе союзников, «…угостить наступавших японцев камнеметными фугасами».[59] Но в отличие от Крыма имели место как минимум две причины, которые в Порт-Артуре этому мешали и весьма значительно.
Во-первых, постоянные дожди и не менее постоянные сопровождавшие их сильные грозы. Это атмосферное явление стало бичом минных заграждений, которые использовали электрический способ подрыва. Из-за них «…в Артуре около 70% фугасов взорвались сами во время грозы. Все средства, принимаемые нами против этого, были недостаточны».[60]
Во-вторых, плохое качество средств электрического взрывания, особенно провода, что создавало дополнительные трудности как при устройстве так и при использовании. Более того, провод был в дефиците. Каждый метр был на вес золота (учитывая платину, применявшуюся в электрических взрывателях, пожалуй, более правильным будет говорить – на вес платины).
«Все запасы, бывшие на судах, были уже израсходованы на сухопутном фронте. У саперов их также не было. Единственно у кого были хорошие провода, это у минной роты, но им они более необходимы для мин заграждения».[61]
По этому было принято решение применить так называемые «автоматические пороховые фугасы». Принципиальное их отличие от всех типов, применявшихся ранее, в том числе и в период обороны Севастополя, состояло в значительно меньшем весе взрывчатого вещества (в данном случае уже пороха, а более мощного ВВ на основе пироксилина). Общим был способ приведения в действии при механическом воздействии на него неприятелем. Предполагалось, что, наступив на мину и инициировав взрыв, японские солдаты будут вынуждены покинуть укрытие и попадут под пули стрелкового оружия. Потому требовалось не выносить фугасы всех типов «…далеко от позиций… так они должны действовать при начале или в середине атаки.
Пользуясь паникой, произведенной их взрывами среди неприятеля, можно уничтожать его пулеметами, противоштурмовыми орудиями и ружейным огнем».[62]
Овладев 7–9 августа передовыми русскими позициями на Сягушани и Дагушани, японцы прекратили на этом направлении активные действия. 14 августа началась борьба за передовые позиции на левом фланге крепости на горах Угловой, Трехголовой, Боковой и предгорьях хребта Панлуншань. Японский главнокомандующий генерал Ноги предполагал, захватив горы, поставить там батареи, необходимые при подготовке генерального штурма для поражения крепостных позиций с фланга.[63]
По указанию генерал-майора Кондратенко было предложено продлить линию обороны от Угловых гор и хребта Панлуншань на запад до бухты «Луиза» (1¾-9 верст), «…чтобы предотвратить внезапный прорыв противника к нашему западному форту, здесь, … приказано было возвести две линии фугасов».[64] Взрывные заграждения были усилены траншеями для пехоты. Перед траншеями устанавливались проволочные заграждения. Первые противопехотные фугасы нажимного действия были установлены в районе горы Угловой Квантунской саперной ротой прапорщика Берга. Прапорщик запаса Оскар Берг оказался одним из наиболее талантливых порт-артурских саперов. Впоследствии он был награжден орденом Св.Георгия 4-й ст.[65] Кавалером этой награды стал и лейтенант Подгурский.[66] Приоритет «самовзрывным» минам был отдан и при создании системы заграждений у II форта. Общее руководство осуществлял инженер капитан Зегенидзе,[67] погибший 2 декабря 1905 г. вместе с «порт-артурским Тотлебеном» — генералом Кондратенко при прямом попадании японского снаряда на II форте. Контролировал работы командир 5-го Восточно-Сибирского стрелкового полка полковник Н.Третьяков и комендант района подполковник Лисаевский.
Сразу же была отмечена простота их установки и громадное преимущество перед дистанционно управляемыми фугасами выраженное в «малом количестве времени, требуемому на их укладку».[68] Это было очень существенным, так как стало очевидно, что японцы очередной штурм поведут в направлении Угловой и ее предгорий – высот Передовая, Трехглавая и Боковая. Работы по минированию велись в сумерках, в светлое время японцы «…сбивали пулями замеченных ими на склонах людей».[69]
Как недостаток отмечалась невозможность их извлечения. Кроме того, порох, используемый в качество взрывчатого вещества и в Севастополе и в некоторых случаях под Порт-Артуром, был не самым удачным выбором. Он имел свойство легко воспламеняться от удара, трения, искры, прострела пулей, терять способность к взрывчатому горению при сравнительно небольшом его увлажнении (до 5%).[70] Потому в японскую войну стали применяться иные, более совершенные взрывчатые вещества, уже не метательные (как порох), а с повышенной бризантностью (динамит, мелинит, и др.). Хотя полностью избавиться от присущих этим веществам недостаткам не удалось, тактически их применение было вполне оправданным.
«Но зато местность, минированная ими, становится нейтральной, представляющей одинаковую опасность, как для неприятеля, так и для себя.
Отыскивать их, выкапывать трудно, очень опасно и долго».[71]
Взрыв производился простейшим образом. Заряд, помещался в деревянный ящик кубической формы и устанавливался в небольшой специально вырытой яме. В центральное отверстие запальной шашки вкладывался капсюль с гвоздем, не доходящим до гремучей ртути. Применялись два типа мин. Первая: (рис.2) в этом случае заряд накрывался деревянным щитом с одним концом, закрепленным на слабых пружинах. Вторая: (рис.3) накрывалась сверху обычной доской, которая под тяжестью человека должна была прогнуться и вогнать гвоздь в капсюль. Во всех случаях производилась тщательная маскировка применительно к местности
Практическое апробирование волею судьбы и по «старой доброй» русской традиции прошло на своих. Естественно, что как чаще всего происходит в подобных случаях, именно оно доказало эффективность изобретения.
«Не смотря на предупреждение всех команд, находившихся в этом районе, о минировании местности влево от дороги, на следующий же день случилось несчастье. Патруль, возвращаясь на рассвете с поста, пошел не по дороге, как было приказано, а, для сокращения пути, по минированному месту.
Первый, наступивший на фугас, унтер-офицер и один рядовой были разорваны в куски. Третий отделался ожогами всего тела и потерей обеих глаз.
Он сильно стонал, но держался на ногах». [72]
Результаты эксперимента оправдали себя полностью. Бои за г. Угловую были одними из самых тяжелых за время осады. Они начались конце июля и завершились в начале августа 1904 г. Японцев несколько раз отбрасывали, но 7 августа им удалось ворваться на гору и прилегающие высоты. Лейтенант Н.Подгурский поднялся к позициям русских пехотинцев 5-го Восточно-Сибирского полка в районе этой высоты. Военному инженеру было необходимо уточнить эффективность действия взрывных заграждений против наступавших японцев. Ему удалось узнать, что, выпустив в течение 2-х суток на позиции, занятые ничтожными силами русских (350 чел.) около 30 тыс. артиллерийских снарядов, японцы вывели из строя всю систему подрыва электрических фугасов и ни один из них не сработал.
«Под этим дождем снарядов обращались в обломки все сооружения, с таким трудом возводившиеся гарнизоном в течение 2-х месяцев; были перебиты все провода от фугасов и повреждено телефонное сообщение».[73]
Груды трупов японских пехотинцев, свидетельствовали об упорной обороне Угловой и прилегавших к ней высот. Среди русских распространились слухи, что японский генерал, командовавший штурмом, отдан под суд за неоправданно высокие потери.[74] Подполковник Лисаевский был тяжело ранен в рот и в руку. Не смотря на свои раны, он не уходил с горы, а продолжал отдавать распоряжения.
«Поддерживаемый солдатами он все время бродил по горе, не желая оставлять свое детище. Сколько труда, энергии вложил в оборудование Угловой горы Лисаевский, — я был сам свидетелем. Несмотря на то, что ему было уже 50 с лишком лет, он по несколько раз в день спускался и поднимался по крутой горе, стараясь всюду внести свое воодушевление, опыт и энергию».[75]
Подгурский искал своего минера поручика Богданова, который был оставлен на Угловой для наблюдения и подрыва заложенных фугасов. Богданова ему удалось найти в одном из окопов пехоты, куда он перешел, вооружившись винтовкой, «…убедившись, что из наших фугасов ничего не выйдет, т.к. все провода были перебиты».[76] Из слов последнего стало ясно, что к обиде электрические мины пропали зря, хотя места для них были выбраны удачно – японцы были именно там. В тоже время, к великой радости минера, «…несколько автоматических фугасов взорвались под японцами и произвели большой эффект».[77]
Одним из очевидцев этого подрыва стал Н.Побилевский, описавший, увиденное во время отражения штурма неприятеля в своих воспоминаниях — «Дневнике артурца».
«Японцы бросились на Угловую густыми колоннами в несколько тысяч. Наш артиллерийский и ружейный огонь производил в их рядах страшное опустошение.
В довершение всего под самой густой колонной взрываются один за другим 2 фугаса; в воздухе замелькали люди, разные предметы снаряжения, камни, оторванные руки, ноги и проч. Картина ужасная. Противник не выдержал, — остатки поспешили укрыться за ближайшими возвышенностями».[78] Командир 5-го Восточно-Сибирского полка полковник Б.Н.Третьяков видел тоже самое: «Один за другим начали взрываться фугасы, и черные столбы земли, камней и человеческих тел высоко взлетали на воздух, но японская пехота продолжала настойчиво продвигаться, цепляясь уже за первые скаты русской позиции…».[79]
За эти дни потери японцев убитыми, ранеными и пропавшими без вести доходили до 6 тыс. человек. Для русских саперов практическим выводом из опыта этих боев стала очевидная необходимость минировать местность, удаленную от собственных позиций.
«Что касается автоматических фугасов, то их нужно избегать ставить, как слишком связывающих самих себя. Их роль аналогична с ролью морских мин заграждения, которые следует ставить исключительно в водах неприятельских».[80] Основной принцип воздействия мин, по мнению инженера, должен был направлен на психологическое воздействие, учитывая, что «…как бы не были совершенны разнообразные орудия войны, человек остается человеком и подвержен всегда таким явлениям, как паника».[81]
Командир 5-го Восточно-Сибирского стрелкового полка полковник Третьяков отметил, что после подрыва на противопехотных минах у Угловой, «…эти фугасы наводили большой страх на японцев». Доходило до того, что с этого времени неприятельская пехота всячески избегала попыток прорыва долинам, а «…предпочитала лезть по самым неприступным скатам».[82] Как это похоже на моральное состояние и страх союзников перед русскими противопехотными фугасами в Севастополе, о котором мы говорили выше!
Такая же мина сработала среди японских пехотинцев, во время атаки ими форта Эрлунг 26 октября 1904 г. По свидетельству очевидца в результате взрыва «…пара несчастных взлетела на воздух среди дыма и земли взрыва, чтобы через мгновение при падении разбиться о гласис».[83]
Таким образом, оборона Порт-Артура лишний раз подтвердила ставшую аксиомой истину Севастополя, что «…пальма первенства в этом роде военных действий принадлежит русским».[84] Успехи отражения первых штурмов были столь обнадеживающими, что командующий обороной Порт-Артура генерал Стессель позволил себе в ответ на предложение о капитуляции, поступившее со стороны его японского оппонента генерала Ногу, отправить ему изображенную на бумаге фигуру из комбинации трех пальцев, более известную в народе как «фига». Правда, не знакомый с национальными обычаями и традициями Страны восходящего солнца Стессель не знал, что таким жестом в Японии принято зазывать проституток.[85]
Результатом применения противопехотных мин под Порт-Артуром стало то, что в отличие от Севастополя, где подобные мины являли плод творчества отдельных специалистов, они поступили на вооружение русской армии. В промышленное производство была запущена шрапнельная мина капитана Карасева – предшественник современных выпрыгивающих противопехотных мин. Однако массовое ее применение несколько запоздало. Эффективность противопехотных фугасов оценил и противник. Вскоре подобную практику стали использовать и японцы, прикрыв линией взрывных заграждений занятые ими позиции у Кумирнинского редута.[86] Для расчистки заграждений разных типов, установленных перед русскими позициями, японцы вынуждены были применять полевую артиллерию, подтягивая ее на 1000 м. к цели атаки и обстреливать местность гранатами.[87]
Надеюсь, что прочитавшему эту статью читателю станет более понятным, сколь революционными оказались некоторые из уроков Крымской войны, и сколько нововведений появилось после нее искусстве войны. В данном случае севастопольский опыт, помноженный на мышление русских инженеров — одно из лучших тому подтверждений. По крайней мере, это не тот, отрицательный пример длительности севастопольской обороны, который хотел использовать генерал Стессель для собственного оправдания сдачи крепости на заседании совета обороны Порт-Артура 25 ноября 1904 г. В этот день, считая для себя этот вопрос решенным, он вопреки мнению собственного начальника штаба Рейса, предложил поднять вопрос о капитуляции по истечению срока в 11 месяцев, «…когда продолжительность осады сравняется с продолжительностью осады Севастополя».[88]
После войны с Японией стало ясно, что системы заграждений, успешно применявшиеся в годы Крымской войны безнадежно устарели. Например, так называемые «волчьи ямы», способствовавшие расчленению атакующей пехоты, равно как и опоясывающие рвы из заграждений постепенно превратились в места для укрытия и накопления противника. Зато гораздо более легкая в установке система проволочных сетей доказала свою эффективность.[89]
«Оборона Порт-Артура наглядно продемонстрировала технические возможности вооружения будущих войн. Несравненно увеличилась дальнобойность и разрушительная сила осадной артиллерии, но и оборонительные сооружения стали совсем другими. Севастопольские бастионы, состоявшие из мешков с песком и земляных фашин, сменили мощные железобетонные форты с бронированными полевыми сооружениями…
Впервые при обороне Порт-Артура было применено новое грозное оружие…».[90]
Примечание:
Подгурский Николай Люцианович
Родился в семье капитана 1-го ранга корпуса инженеров-механиков. Л. М. Подгурского в 1877 г.. В 1894 г. поступил в Морской корпус, который окончил в 1897 г. Служил на канонерской лодке «Гремящий» (1898-1899 гг.), миноносце № 120, эскадренном броненосце «Император Александр Второй» (1899-й 1900 гг.), крейсере «Баян» (1903-1904 гг.). В 1900 г. награжден кавалерским крестом греческого ордена Спасителя. Во время русско-японской войны в звании лейтенантa, старший минный офицер на крейсере «Баян». Награжден: Орден Святого Георгия 4-й степени за мужество и отвагу во время четырехдневного штурма Порт — Артура (6-10.9.1904 r.), орден Святой Анны 4-й степени «За храбрoсть» за спасение экипажа миноносца «Страшный» под oгнём шести японских крейсеров и четырех миноносцев (21.4.1904 г.); золотая сабля «За храбрoсть», за отличие в действиях против неприятеля (10.1.1905 г.), орден Святой Анны 3-й степени с мечами и бантом а также орден Святого Станислава 2-й степени с мечами за мужество проявленное во время обороны крепости Порт – Артур (15.12.1904 г.), орден Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом за участие в действиях против неприятеля (12.12.1905 г.), прусский Орденом Короны 3-й степени с мечами. Конструктор различного самодельного оружия на фронте под Порт — Артуром (метательных мин, выбрасываемых из снятых корабельных торпедных аппаратов). Использовал их при отражении сентябрьского штурма горы Высокой. Руководил мастерской по изготовлению «ручных бомбочек» (прообраза современных ручных гранат) с 27.11.1904 г. Командир миноноски № 74 (1905 г.). Офицер стратегической части военно-морского учебного отдела Главного Морского Штаба с 9.1.1906 г. Помощник старшего офицера крейсера «Богатырь» (1906-1907 гг.). Окончил курсы подводного плаванья (1907 г.). На Балтийском флоте командовал: подводной лодкой «Дракон» (1908-1909 гг.), эсминцем «Ретивый» (1909-1910 гг.). Флагманский минный офицер штаба командующего отрядом судов для плаванья с гардемаринами (1910 г.). Старший офицер броненосного крейсера «Россия» с присвоением звания капитана 2-го ранга (6.12.1911 г.). Командир эсминца «Генерал Кондратенко» (1913-1914 гг.), броненосного крейсера «Россия» (1914-1915 гг.), бригады, дивизии подводных лодок (1915 г.). В 1916 г. командует отрядом судов в Ботническом Заливе. Контр-адмирал (8.7.1917 г.) Скончался 1.11.1918 г. в Ревеле (Таллинн) от «испанского гриппа». Похоронен там же, на кладбище Александра Невского. По воспоминаниям современников: «…Лихой офицер, любил выпить и команда его любила…» (Белобров А. П.); «…Исключительно инициативный, находчивый и храбрый человек… но не согласный тянуть монотонную лямку выслуживания» (Дараган Д. И.).
[1] Чаще в XIX-начале XX вв. использовался термин «самовзрывающиеся».
[2] Яковлев В.В. Эволюция долговременной фортификации. М.1931 г.
[3] Иволгин А. И. Развитие и применение минноподрывных средств, 2 изд., М., 1956
[4] Иволгин А. И. Развитие и применение минноподрывных средств, 2 изд., М., 1956
[5] Известны факты и значительно более раннего применения мин.
[6] Ляшук П. Фугасные аппараты на Камчатском люнете//Флаг Родины, 8.02.1998 г.
[7] Эпов Б.А. Основы взрывного дела, М., 1974 г., С.12
[8] Ляшук П. Фугасные аппараты на Камчатском люнете//Флаг Родины, 8.02.1998 г.
[9] Ляшук П. Фугасные аппараты на Камчатском люнете//Флаг Родины, 8.02.1998 г.
[10]В 1828 году профессор К.П. Власов предложил в качестве взрывателя для морских мин стеклянную, запаянную по концам трубку с серной кислотой, которая располагалась между металлическими кулачками, выходящими за корпус.
[11] Противоподступных
[12] Яковлев В.В. Эволюция долговременной фортификации. М.1931 г.
[13] Левыкин В.И. Фортификация: прошлое и современность, М., 1987 г., С.104
[14] Орехов В.В. Французская армия у стен Севастополя. 1854-1856 гг. Симферополь, 1996 г., С.146
[15] Мазюкевич М. Н., Жизнь и служба генерал-адъютанта К. А. Шильдера, СПб. 1876 С. 174
[16] Мазюкевич М. Н., Жизнь и служба генерал-адъютанта К. А. Шильдера, СПб. 1876 С. 179
[17] Мазюкевич М. Н., Крепостная ограда, удовлетворяющая условиям упорной обороны//Военный сборник, №7,8, СПб, 1888 г., С.294
[18] Богданович М.И. Восточная война 1853-1856 гг. СПб., 1908 г. С.586
[19] Ляшук П. Фугасные аппараты на Камчатском люнете//Флаг Родины, 8.02.1998 г.
[20] Ляшук П. Фугасные аппараты на Камчатском люнете//Флаг Родины, 8.02.1998 г.
[21] Ляшук П. Фугасные аппараты на Камчатском люнете//Флаг Родины, 8.02.1998 г.
[22] Ляшук П. Фугасные аппараты на Камчатском люнете//Флаг Родины, 8.02.1998 г
[23] Зайончковский А.М. Восточная война 1853-1856 гг. Осада Севастополя//История русской армии М., 2004 г., С.136
[24] Зайончковский А.М. Восточная война 1853-1856 гг. Осада Севастополя//История русской армии М., 2004 г., С.153
[25] Орехов В.В. Французская армия у стен Севастополя. 1854-1856 гг. Симферополь, 1996 г., С.146
[26] Матвеев В.Д. Негостеприимная Таврида. Сардинское королевство в Крымской войне. Севастополь, 2005 г., С. 100
[27] Ляшук П. Фугасные аппараты на Камчатском люнете//Флаг Родины, 2.09.1998 г
[28] Аннет М.Б. Минкин «Россия. Путешествия и исследования//Историческое наследие Крыма, № 16, Симферополь, 2006 г., С.196
[29] Орехов В. Французская армия у стен Севастополя, Симферополь, 2003 г., С.179
[30] Заметка к письмам кн. А.С.Меншикова//Русская старина, Том. XII, СПб., 1875 г., С.461
[31] Ляшук П. Фугасные аппараты на Камчатском люнете//Флаг Родины, 2.09.1998 г
[32] Карл Андрееви Шильдер. 1785-1854// Русская старина, Том. XII, СПб., 1875 г., С.318
[33] Мазюкевич М.Н.Крепостная ограда, удовлетворяющая условиям упорной обороны//Военный сборник, №7,8, СПб., 1886 г., С.274-275
[34] Малль. К. Гражданская война в США 1861-1865 гг. М., 2002 г., С.105-106
[35] Иволгин А. И. Развитие и применение минноподрывных средств, 2 изд., М., 1956
[36] Случевский К. О крепостной войне// Военный сборник, №7, СПб., 1889 г., С. 89
[37] Случевский К. О крепостной войне// Военный сборник, №7, СПб., 1889 г., С. 89-91
[38] Случевский К. О крепостной войне// Военный сборник, №8, СПб., 1889 г., С. 281
[39] Случевский К. О крепостной войне// Военный сборник, №8, СПб., 1889 г., С. 282
[40] Колчигин Б., Разин Е. Оборона Порт-Артура в русско-японскую войну 1904-1905 гг. М., 1939 г. С.78-79
[41] Библиография//Военный сборник, №7, СПб., 1912 г., С. 190
[42]Сорокин А.И. Оборона Порт-Артура. Русско-японская война 1904-1905 гг. М., 1952 г., С.19-21
[43] Норригард Б.В. Великая осада. Порт-Артур и его падение СПб., 2004 г., С.4-5
[44] Дискант Юзеф Веслав Порт-Артур. 1904. М., 2002 г., С.162
[45] Дискант, Юзеф Веслав Порт-Артур. 1904. М., 2002 г., С.162
[46] Левыкин В.И. Фортификация: прошлое и современность, М., 1987 г., С.8
[47] Сорокин А.И. Оборона Порт-Артура. Русско-японская война 1904-1905 гг. М., 1952 г., С.193-194
[48]К Порт-Артурскому судебному процессу. Журналы совета обороны крепости Порт-Артур. Журнал №4//Военный сборник № 2, 1908 г., СПб., С. 309
[49] Укрепления Порт-Артура. Хрестоматия по русской военной истории. Под ред. Л.Г.Бескровного. М., 1947 г., С.540-541
[50] Подгурский Н. Из воспоминаний об осаде Порт-Артура// Военный сборник № 3, 1907 г., СПб., С. 230
[51] Дубровин Н.Ф. 349-дневная защита Севастополя. 2005 г., СПб., С.278-279
[52] Кстати, описание взрыва в действительности напоминает подрыв на «фугасном аппарате Савина», особенно если учитывать, что русские патронные ящики в первой линии не находились, а то, что французы несли их с собой во время атаки – маловероятно. Но это только версия…
[53] Богданович М.И. Восточная война 1853-1856 гг. СПб., 1908 г. С.578
[54] Богданович М.И. Восточная война 1853-1856 гг. СПб., 1908 г. С.590
[55] Подгурский Н. Из воспоминаний об осаде Порт-Артура// Военный сборник № 3, 1907 г., СПб., С. 331
[56] Подгурский Н. Из воспоминаний об осаде Порт-Артура// Военный сборник № 3, 1907 г., СПб., С. 331
[57] К Порт-Артурскому судебному процессу. Журналы совета обороны крепости Порт-Артур. Журнал №5//Военный сборник № 2, 1908 г., СПб., С. 311
[58] К Порт-Артурскому судебному процессу. Журналы совета обороны крепости Порт-Артур. Журнал №5//Военный сборник № 2, 1908 г., СПб., С. 311
[59] Лилье М. И. Дневник осады Порт-Артура. М. 2002. С.119
[60] Подгурский Н. Из воспоминаний об осаде Порт-Артура//Военный сборник № 3, 1907 г., СПб., С. 229
[61] Подгурский Н. Из воспоминаний об осаде Порт-Артура//Военный сборник № 3, 1907 г., СПб., С. 227
[62]Подгурский Н. Из воспоминаний об осаде Порт-Артура// Военный сборник № 3, 1907 г., СПб., С. 228-229
[63] Сорокин А.И. Оборона Порт-Артура. Русско-японская война 1904-1905 гг. М., 1952 г., С.133-134
[64]К Порт-Артурскому судебному процессу. Журналы совета обороны крепости Порт-Артур. Журнал №1//Военный сборник № 2, 1908 г., СПб., С. 304
[65] Прапорщик запаса инженерных войск Оскар Берг представлен к награде за «…успешное заложение при защите крепости Порт-Артур в капонир форта №3 камуфлета, который будучи взорван в ночь с 12 на 13 октября 1904 г., парализовал наступательные действия неприятеля, и за взрыв 8 октября заложенного им же фугаса, который способствовал отбитию штурма неприятеля на форт №3». См. Военный сборник №2, 1907 г., СПб., С. 292
[66] Кстати, Георгий 4-й степени получил и подпоручик П.В.Преснухин в Севастополе.
[67] Так в тексте документа. В некоторых источниках – Зангенидзе.
[68] Подгурский Н. Из воспоминаний об осаде Порт-Артура// Военный сборник № 3, 1907 г., СПб., С. 227
[69] Подгурский Н. Из воспоминаний об осаде Порт-Артура// Военный сборник № 3, 1908 г., СПб., С. 249-250
[70] Эпов Б.А. Основы взрывного дела, М., 1974 г., С.50
[71] Подгурский Н. Из воспоминаний об осаде Порт-Артура// Военный сборник № 3, 1907 г., СПб., С. 227
[72] Подгурский Н. Из воспоминаний об осаде Порт-Артура// Военный сборник № 3, 1907 г., СПб., С. 228-229
[73] Подгурский Н. Из воспоминаний об осаде Порт-Артура// Военный сборник № 3, 1908 г., СПб., С.251
[74] Побилевский Н. Дневник артурца//Военный сборник № 4, СПб., 1910 г., С.44
[75] Подгурский Н. Из воспоминаний об осаде Порт-Артура// Военный сборник № 3, 1908 г., СПб., С.253
[76] Подгурский Н. Из воспоминаний об осаде Порт-Артура// Военный сборник № 3, 1908 г., СПб., С.253
[77] Подгурский Н. Из воспоминаний об осаде Порт-Артура// Военный сборник № 3, 1908 г., СПб., С.253
[78] Побилевский Н. Дневник артурца//Военный сборник № 3, СПб., 1910 г., С.67
[79] Порт-Артур. Воспоминания участников. Нью-Йорк, 1955 г., С.233
[80] Подгурский Н. Из воспоминаний об осаде Порт-Артура// Военный сборник № 3, 1907 г., СПб., С. 331
[81] Подгурский Н. Из воспоминаний об осаде Порт-Артура// Военный сборник № 3, 1907 г., СПб., С. 331
[82] Третьяков Н. 5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк на Кинджоу и в Артуре//Военный сборник, № 6, СПб., 1909 г., С.75
[83] Джемс Д. Осада Порт-Артура//Военный сборник № 2, 1907 г., СПб., С.192
[84] Рубан И.Ю. Электрическая мина штабс-ротмистра Павла Шиллинга//Новый часовой, №4, СПб., 1996 г., С.119
[85] Широкорад А. Русско-японские войны. 1904-1945. Минск. 2004 г. С.380
[86] Подгурский Н. Из воспоминаний об осаде Порт-Артура// Военный сборник № 3, 1907 г., СПб., С. 330
[87] Тактика японцев в кампанию 1904-1905 г.//Война и мир. №7, М., 1906 г., С.143
[88] К Порт-Артурскому судебному процессу. Журналы совета обороны крепости Порт-Артур. Журнал №6//Военный сборник №2, 1908 г., СПб., С.316
[89] Исаков К. Инженерные наставления//Военный сборник №6, 1911 г., СПб., С.116-117
[90] Куличкин С. Кондратенко М., 1987 г., С.278