С.Ченнык (Симферополь)

«Москов-таш» — камень московитов. Памятник на азиатском берегу Босфора

8 (20) февраля 1833 г. эскадра Черноморского флота под командованием адмирала М.П. Лазарева вошла в Босфор и стала на рейде Стамбула в виду иностранных посольств.

Эта операция была произведена под формальным предлогом помощи турецкому султану против восставшего на него египетского наместника. На деле же русское правительство произвело демонстрацию силы в регионе, предназначенную оказать давление не только на Турцию, но и на Англию с Францией, которые стремились усилить здесь свои стратегические позиции.

После окончания русско-турецкой войны 1828—1829 гг. на южных границах Росси сложилась напряженная политическая обстановка.

Англия, опасаясь дальнейшего усиления России на Балканах и в Турции, стремилась подорвать ее военно-морскую мощь на Черном море, уничтожить Черноморский флот, а при возможности — отторгнуть Крым и Кавказ. В этом ее поддерживала и Франция.

Правительство России, в свою очередь, стремилось установить более твердый контроль над черноморскими проливами, чтобы надежно обеспечить безопасность южных районов страны со стороны Средиземного моря.

Ситуация на Балканах и Ближнем Востоке еще больше обострились, когда в 1832 г. вспыхнула война между Турцией и вассальным ей Египтом, которому оказала поддержку Франция.

Египетский паша Мухаммед Али поднял восстание, намереваясь отделиться от Османской империи и создать собственное государство. Его войска разгромили турецкую армию, заняли Сирию и угрожали Малой Азии и самому Стамбулу.

В этой обстановке Николай I отправил турецкому султану предложение о военной помощи и, не дожидаясь ответа, принял решение об отправке военных кораблей к турецким берегам.

Эскадра под командованием контр-адмирала Михаила Петровича Лазарева, совершившего уже к тому времени три кругосветных плавания, первооткрывателя Антарктиды и героя Наваринского сражения, стремительно вошла в пролив, застав врасплох и турок, и иностранные миссии.

Ошеломленный султан под давлением французов и англичан, пытался приказать Лазареву покинуть Босфор. На что М.П.Лазарев ответил: «Русский адмирал выполняет приказы только русского царя!» И корабли остались на месте.

Скоро к ним подошли из Севастополя и Одессы еще две эскадры. На азиатском берегу пролива был высажен русский десант в 10 000 штыков.

Русское вмешательство имело решающее значение для дальнейшего развития событий. Сказались и силовое давление, и умелые переговоры, которые вел в Стамбуле со всеми заинтересованными сторонами прибывший вместе с эскадрой Лазарева специальный посланник императора Н.Н. Муравьев-Карский.

Опасаясь столкновения с русским экспедиционным корпусом, египетский паша отказался от похода на Стамбул. Такому решению способствовали и активные уговоры со стороны французов и англичан, которые стремились как можно скорее лишить Россию предлога для дальнейшего военного присутствия у берегов Стамбула.

26 июня 1833 г. Россия с Турцией подписали Ункяр-Искелесийский договор, по которому турецкое правительство предоставляло русскому флоту свободу плавания в Босфоре. Соглашение включало также секретный пункт, по которому Турция обязывалась не допускать прохода через Дарданеллы кораблей государств, враждебных России.

Из воспоминаний Муравьева Николая Николаевича (Карсского):  

«Теперь о памятнике. Я давно располагал и нужно было, оставить какой-либо знак пребывания нашего на Босфоре, по коему поздние потомки могли бы вспомнить о знаменитом походе нашем. Вычерчены были сперва проекты красивых, небольших монументов. Не решаясь приступить к сооружению его без разрешения графа Орлова, я просил на то позволения его. Он находил, что это могло служить неприятным воспоминанием Туркам и возбудить кичливость и неудовольствие иностранцев, и по этим причинам, или под этими предлогами, отказал мне. Не оставляя намерения своего, я представил ему, что так как перед отплытием надобно будет отслужить молебен при собрании всех войск, то находил приличным поставить, по крайней мере, необделанный камень на месте служения. Необделанный камень он позволил мне поставить, и как размер камня не был определен, то во мне возродилась мысль избрать его такой величины, какой только силы наши позволяли, имея в виду если не искусством, то хотя размерами памятника свидетельствовать потомству о намерении поставивших его. Больше я не говорил никому о тем в Беюг-дэре, и втайне принялся за работу, не испрашивая на то никакого постороннего пособия. Пущенною по лагерю подпискою собрано было более 800 рублей, добровольно пожертвованных на это сооружение. Сперва исполнение дела было поручено инженер-подполковнику Бюрно; но он требовал много средств, всякого рода мастеровых, устроения машин, а всего более времени. Видя затруднения эти, обер-квартирмейстер наш, подполковник Менд, вызвался на место Бюрно. Он объездил окрестности и, не найдя на нашем берегу камня твердого свойства, отправился на европейский, где отыскал около селения Балта-Лиман, почти на половине расстояния между Беюг-дэре и Царемградом, скалу желаемых свойств. Надобно было отделить от нее камень. Отправили туда до 400 человек рабочих солдат, трудившихся беспрестанно несколько суток попеременно, кирками и железными клиньями, с помощью пороховых взрывов. Люди эти там и ночевали. Громада отвалилась. Ее протащили еще сажен 70 до берега, но тут предстояли новые затруднения: как перевезти ее на наш берег? Просить баркасов у Лазарева было бы безуспешно, и этим можно было обнаружить производившиеся работы. Я обратился заблаговременно к Капитан-паше, от коего получил два больших гребных судна; мы сплотили их вместе и настлали палубу. Камень взвалили на них, и по долгом плавании, прибуксировали против течения к пристани, где я его застал.

На другой день работы продолжались. Пристань обвалилась под тяжестью, и мы, после многих усилий, с опасением затопить дорогое произведение трудов своих, вытащили наконец на берега Азии отломок скалы, оточенной в Европе. Сего не было еще достаточно,— надобно было втащить громаду на бугор Сельви-Бурну. Сделан вызов желающим участвовать в предстоящем деле. Я сам явился к работе для примера; вскоре собралось более 1000 человек, и с ними многие из старших и младших начальников войск. Между нижними чинами пришло много и турецких солдат, коих офицеры также усердствовали к исполнение моего желания. Тут же явился и старый приятель мой дервиш, громким голосом своим подвизая Мусульман к работе, Все машины наши состояли из канатов и больших блоков, которые привязывали к деревьями Разработали обводную дорогу на бугор, и камень двигался в гору на небольших катках, вершка по два и по три в каждый толчок, даваемый ему силою тысячи рук. Сперва был поставлен на него барабанщик для подания знака, когда надобно было всем разом тащить; рабочие сначала забавлялись им, потому что он при толчках не мог держаться на ногах; по мере же того, как камень приближался к назначенному месту, сила и охота у всех увеличилась.

Когда встащили громаду на гору, то выложили в самом возвышенном месте бугра, на фундаменте, чистую каменную площадку, на которую поставили памятник без всякой обработки, в том виде, как он отделился, направив его ребром и легкою наклонностью к юго-западу. Один только низ камня был тщательно выровнен, чтобы он мог твердо стоять на основании. Этот отломок скалы имеет почти вид несколько наклоненного параллелепипеда, вышиною в 1½ сажени, шириною в 2 аршина, а толщиною в 1½ аршина. По сделанному исчислению тяжести его, в сравнении с вывешенным отломком скалы того же свойства, оказалось, что он должен иметь 1500 пудов весу. У подножия камня поставили старинную мраморную капитель, которая лежала на улице подле квартиры моей, и до того служила вместо колоды для поения лошадей, в углублении высеченном с одного конца ее. Нам же служила эта капитель сидением, для отдыха под тенью памятника.

Я успокоился, когда все было кончено. Опасения или недоброжелательства не могли простираться до такой степени, чтобы разрушили памятник, о появлении коего узнали в Европе уже по сооружении его. Оставалось легчайшее — украсить его надписью. Мысль моя была высечь на камне: «В память Олега, полки Николая». Я сообщил ее графу Орлову, когда он уже знал о поставлении камня; он находил это неудобным, говоря, что такая надпись может возбудить недоверие к нам турок; казалось однако же, что она не имела ничего оскорбительного для них, ибо напоминала только об историческом событии, случившемся еще во времена греческих императоров. Обратились к стихотворцам отряда: генерального штаба капитану Вронченке, недавно прибывшему от Киселева, и поручику Болдыреву, и мы получили следующие стихи:

«Где щит Олега пронесла

Славян дружина боевая,

Там днесь десница Николая

Знамена дружбы развила».

И другие:

«Залогом дружбы Николая,

На страх Мехмудовым врагам,

Дружина Русских боевая

Примкнула здесь к его полкам».

Первого четырехстишия граф Орлов также не захотел, а второе не нравилось мне от того, что при могущей случиться перемене в политических обстоятельствах, надпись осталась бы неуместною, а потому решился я сделать простую в прозе: «Воздвигнут русскими полками июля 25 дня 1833 года». Когда же стали рассчитывать время, нужное для чистой вырезки всех букв, то оказалось, что надпись не успели бы кончить до нашего отплытия, а потому, сократив ее, ограничились высечкою числа рождения Государя, около которого времени камень был поставлен: «Июня 25 дня 1533 года». Надпись высечена выпуклыми буквами на небольшом четырехугольном пространстве, ровно углубленном на одном из боков камня.

По возвращении нашем в Петербургу полковник Менд хотел издать литографированную картину бугра Сельви-Бурну с изображением памятника и присутствии главных лиц. Едва он успел оттиснуть несколько экземпляров этой картины, как запретили издание ее под предлогом, что Французы и Англичане могли принять в дурную сторону такое гласное обнаружение действий наших в Турции, — как будто мы боялись сделанного нами, как будто иностранцы могли забыть одержанную над ними в сем случае победу и как будто сам памятник, стоящий перед дворцами миссий их на Босфоре, не напоминал им ежедневно об участии нашем в делах Турции! Запрещение сие можно отнести или к ограниченным видам столичных властей, обращающих внимание только на происходящее под глазами их, или к зависти некоторых лиц, опасавшихся этою картиной дать слишком гласную известность моим действиям. Запрещение печатать картину снято, года три только спусти после того.

По отплытии нашем из Босфора, Турки высекли на смежной с нашею надписью стороне камня свою надпись, коей и буквы позолотили. Вот она:

«Сей отломок скалы воздвигнуть в память пребывания русских войск гостями в этой долине. Да уподобится дружба между обеими державами твердости и постоянности камня сего, и да будет она долго воспеваема устами друзей».

20 мая султан Махмуд II назначил смотр Российскому флоту. Погода в этот день стояла холодная, дул сильный северо-западный ветер и шел проливной дождь.

Сразу же после смотра российского флота и десанта султан Махмуд, узнав о том, что здоровье русского солдата и матроса «сберегается чаркою водки», приказал немедленно прислать в лагерь и на эскадру 500 ведер водки.

24 июня 1833 года в Константинополь пришло известие о том, что после заключенного 22 апреля мира между Турцией и Египтом последний солдат египетской армии Ибрагима покинул Малую Азию и перешел за Таврские горы.

Россия выполнила свою миссию. Столица Османской империи и трон султана Махмуда II были спасены. Граф А.Ф. Орлов подал турецкому султану официальную ноту с запросом о возвращении войск и флота в Россию.

26 июня 1833года султан назначил прощальный прием высшим российским офицерам, на котором выступил с официальной речью. Он поблагодарил Императора России Николая I “за поданную Порте Оттоманской великодушную помощь и за образцовую дисциплину морских и сухопутных сил во время пребывания на Босфоре”, и вручил всем присутствовавшим офицерам золотые медали с бриллиантовыми украшениями.

Всего было изготовлено по велению султана для русских участников этой операции 250 золотых и 11 тыс. серебряных медалей. На одной стороне этой медали изображалась личная тугра (монограмма) Махмуда II, а на другой- исламский полумесяц и дата -1833г. Некоторая часть медалей была изготовлена с бриллиантами.

Вот что писал М.П. Лазарев — А.А. Шестакову 7 июля 1833 года:

“ В моей медали один камушек порядочный и ценят его до 12000 руб, но мне что-то не верится…Медаль выбита при мне на монетном дворе. Чеканка дурная, но зато золота много не дураки ли турки, выбили медали, в которых весу по 46 червонцев! Великолепный обед, данный мне Тагир –пашою состоял из 112 блюд… Пить же они научились порядочно и шампанское тянут лучше нашего…Тагир старый мой знакомый (наваринский), он имел свой флаг на трехдечном корабле “Махмуд” и разбит был с “Азова” (командир “Азова” в этом сражении капитан 1 ранга М.П. Лазарев – sad39) числе некоторых других”.

Николай I также наградил турецких союзников – нижних чинов и офицеров, стоявших с русским десантом одним лагерем.

Учреждена была в 1833 г. Серебряными медалями, награждались рядовые турецких войск, находившиеся в одном лагере (Гаух-Кер-Искелеси — «Султанская пристань») с русским десантным отрядом на Босфоре в 1833 году. Выдано 2265 экземпляров. Золотыми медалями награждали генералов и офицеров, всего выдано 168 золотых медалей (из них 8 украшенных бриллиантам для высших чинов).

Военно-исторический журнал «Military Крым» уже писал о другой медали – для русских войск и утверждена в июле 1833 г. султаном Турции Махмудом II для награждения чинов русского десантного отряда на Босфоре в 1833 г. Золотыми медалями награждали генералов, адмиралов и офицеров, серебряными — солдат и матросов. Генералам и адмиралам были выданы медали с бриллиантами. Выдано награжденным: золотых — 596, из них украшенных бриллиантами  — 10 и серебряных порядка — 21000 медалей.

Лицевая сторона (аверс). В лавровом венке, перевитом внизу лентой, многоугольная звезда с вензелем (тугрой) султана Махмуда 2; под венком, в овале цифры: «1249».

Реверс. В лавровом венке, перевитом внизу лентой, влево обращенный полумесяц и восьмиугольная звезда; под венком, в овале- «1833».

Медали изготавливали без ушка. Для ношения на медали пробивали дырку.

О памятнике. Сведения о судьбе памятника противоречивы: «…»Москов-Таш», камень московитов, не простоял и одного века. Лет через двадцать лет после установки, его перестало быть видно с воды — египетский правитель … А в 1914-м году, после вступления Османской империи в Первую мировую войну, патриотично настроенные студенты сбросили «Москов-Таш» в Босфор.