Н. Сокальский.

Рассказ матроса Антона Майстренко
март 1856 года.

(*) Во время синопского дела ему были выжжены глаза разорвавшеюся пушкою. Необходимо прибавить, для пояснения слога рассказчика, что он родом малороссиянин и семнадцать лет провел на службе в Севастополе. Прим. Сок…

— Послушай, служивый, ты, кажется, матрос?
— Так точно, ваше благородие, матрос первой статьи: настоящее (точно) так, что рулевой.
— Какого экипажа?
— 2-й роты 30 флотского экипажа, корабля «Ягудил».
— А прозванье твое?
— Антон Майстренко.
— Где же это тебе такое несчастье приключилось, что потерял ты глаза свои?
— Под Синапом, ваше благородие: там уже мне так Бог дал.
— Значит, ты ходил в компании с адмиралом Нахимовым?
— Так точно.
— На каком же корабле?
— На «Ростиславе», ваше благородно. Тут, значит, нас стодвадцать человек было выборных; ато, известно, есть всякие: и лентяи, и напримерича такие, что часом не тямлет (не понимает), как на пушке; действовать, как банить (чистить ствол орудия после выстрела) или навесть (наводить орудие), как должно быть. У нас, я вам скажу, прежде того приказ такой был: кочермы (лодки) ловить, что порох передают в турецкую землю; ну, бить не бить, а ловить — значит, осмотреть настояще. А тут стоим мы на рейде с осени, и вышло так, что в поход собираться; на два месяца взять провизии и иттить — кто его знает куды! Известно, нижние чины не знали; слух такой был, что будто бы для клейсерства под Синап,—одначе, настоящее не знали. Ходют господа , спрашивают матросов: —Что у вас там слыхать? на кораблях, значит.
— Да так, поход!
— Куда?
— А кто его знает!
Ну, с тем, что и снялись в море, в восемь часов утра. Шли мы спервоначала на зюйдер-вест, на перевал моря (к горизонту), день и ночь шли; только что к утру берега показались на левой стороне, так только мигает из воды. Одначе, Нахимов на правый галс повернул в море, и ходили мы по этому морю, то к берегу, то в море, пока не пришло настоящее повеление такое от Государя (Бeccapa6ия (1) привезла), под Синап итти и взять его непременно. Тут сейчас Нахимов по сигналу потребовал всех командиров:
— Ну, говорит, господа, пакет такой есть, чтобы, значить, Синап истребить! Потом молебен отслужили, опросили команду: «Прежде, говорить, мы держались клейсерства, а теперь настоящее такое приказание — Синап идем воевать. Ребятушки! говорить, старайся хорошо: не бояться, не робеть! друг пред дружкою катай, чтоб не было фальши , за веру христианскую служи! Ребятушки! согласны, что вам сказано?» А мы, известно : «согласны, ваше высокоблагородие!» и до трех раз.

С тем и пошли. было у нас шесть кораблей и два фрегата, а «Бессарабия» и «Владимир». — значит, пароходы, — уж напоследок пришли. Ну, никто не боялся; известно, холостые: «убьют, что Бог даст»; а другие тоже и женатые: жонки, дети есть — клопота человеку: «слава Богу; может, домой скорее поспеем»—вот что!… Туг сейчас мы как, пришли, а суда ихния стоят в одну линию, как солдаты на шпрюйтах (2); он не ожидал, что черноморский флот будет. Ну, и спрашивает ихний паша-значит, генерал: «что нужно? Теперь у нас, говорит, праздник!» Ну, праздник, так, праздник; дали мы поворот, в море, походили дня два, пока праздник прошел; оттого, у них тогда вся команда на берегу гуляет; а там как пришли уже: паша с корабля своего бубух (значит, с приходом поздравил), и как принялся жарить, настоящие, как горобцы, эти ядра посыпались. А Нахимов!— вот смелый, Боже мой!— ходит по юту (3), да как, свиснет ядро, —только рукой, значит, поворотить: «туда тебе и дорога!» Другой ходил бы по юту? Нет, я вам скажу, насчет орудий зевать не приходится. Нахимов не дал никому и палить спервоначала, а командира с «Марии» (4) послал (Барановский, значит, командир: «смотрите, заряжены ли пушки, есть ли картузы?» И ходить, он поверху и приказание такое дал: «покуда не будет, повеления, чтоб паруса не убирали, а на гитовы (5), значить, подняли.» Такая у него думка была, как пошлёт на марс (6) (там человек шестьдесят, восемьдесят на одну мачту идет, оттого три реи (7) и бушкварок, (8) убрать нужно) да по вантам (9) : тут только что и бить народ. Того, видно, и турок смотрел, оттого все картечью паруса дырявил: одначе, плохо. Мы как шпрюиты завезли с кормы, а там, кабельтов (10) с носу, и ошвартовились так, значит, чтобы корабль никакого движения не имел, а стоял как бы батарея; а тут ещё бог дал, как баркавы—то шпрюйты завозили, так ни одного не положили с наших. А он сыплет.— Боже мой! — сыплет, да и шабаш. Ну, одначе, смотрим, и у нас красный флаг на грот-брам-стенге (11): значит, открыть огонь Черноморскому флоту. Тут уж, как зачали жарить наши, такой калечи, понаделали, что и не дай Господи! Два фрегаты наши «Кагул» и «Кулевичи» всё на часах ходили от косы до косы; а мы действовали: какому кораблю ихнему мачты посбивали, какой на боки положили, а другой и совсем побили — и шабаш. Вы ходить так, что один на одного спотыкается; часом запалишь фрегат или бриг, а тут ещё ядрами начнёшь осаживать; смотришь, упадет на другой, и тот запалит. Такой пожар, сделался: беда! огнь, дым; чисто всю бухту как жаром хватило, а ветер все в город подносит, все в город подносит, и звук такой пошел, что некоторых матросов у пушки и позаглушило.

— И ты не испугался?
— Не испугался, ничуть, ей — Богу, нет. Сначала так, пока становились еще на места, так страху было, а то, как сигнал уже дали — открыть огонь, никакого страху,— только помолился, что Бог даст, ну и в дело. Там объявление такое было, как будет подходить неприятель, и будет, значит, так что неудержка, так на воздух живому подняться, а не даться ему в руки. Нельзя, чтобы войску Белаго Царя отдаться в плен! Там, значит, у крюйт-камеры (12) уже и настороже стоит один с фитилем: что полагаете, ведь пудов с сот восемь пороху там будет — вот как!.. Ну, да и наш брат не хоронился: разъярились так, что потом обдает; куртки поснимали прочь — оттого в куртке тесно работать, да и кость лучше ходит; рукава, значит, позасучивали: вот, вот победим, один перед одного рвет. Только насчет того, чтоб колдыбахнуть (13), так нет. Прежде, напримерича, придет матросик. «Майстренко! » — «Что?» — «Пойдем колдыбахнем.» — «Рано», говорю. А тут хоть и рад бы выпить, так приказание такое было, чтоб не напиваться, потому часом, чтоб друг дружку с ног не сбить. Ну, жарим мы да жарим, — ничего , всё хорошо идёт; только, я вам скажу, стоить одна батарея, так над самым бы морем, стоит да в шабаш! и все это у «Марию», значит, палит, так что позастрочала (покромсало) все борта. Народу-то мало побил, оттого зашита есть—борты: если ударить в сетку —пробьет, а в борт— не пробьет насквозь, а угрузнет (застрянет): там и обшивка и бимсы (14) : а насчет рей, так попортили боканцы (15) , бушкварки —это чисто все по¬вредили. Ну, где дырку пробьет—плотники тут же зали¬вают: пробки, смола,— все это наготове. Только, я вам скажу, и «Mapия» ловко действовала: фрегат, один, значит, сразу подняла на воздух, другим — так рули, мачты, — все это перебивала так, что не способно уж и действовать: а тут «Париж» (16); ( 35 экипажа) , как потянулся, залпом как дал (60 орудий сразу), батарею так и разбил— только пыль, значит, пошла. Она стояла, так бы, напримерича (специально), над самою водою; а тут , значит , как обварила , так в море и повалилась, со всем запасом: и орудия, значит, и турки, которые там были, так и те туды— Боже мой! что там того народа покалечило! Часом, бывало, увидишь какого увеченного, жалость тебя так и берет; а тут уже в действии, известно , какой жаль, когда разгоришься: и-и-и , не дай Бог! не то, я вам скажу, чтоб жаловать, еще кричишь: «возьми его, чтоб не мешал»: просто швабры некогда взять, чтоб чистоту возле себя придержать. Тут работаешь,— хлысть! и сам не жив. Хуже разбесишься: просто, стараешься наводить так , чтобы, значит, без промашки прямо у него бить. Там уж думка тебя не берет: известно, палят. Только и дела, что ж-ж-жъ в корабъ, а товарищ другой раненый кричит: предай его смерти, какой только стогнет, а другому так и внутренность повылазила; как станет дыхать, только свист. Был, я вам скажу, у нас, на 32-м, экипаже матрос: музыкант, значит, солдатский сын, лет двадцати-двух; пушку он баннил. Ну, баннил и банинл. Только ударило это ему так ядро, что обе руки сразу оторвало.
И что ж? ведь в горячке и не слыхал: банник выпустил -оттого, рук нет, а всё баннит, только пример. значит, показывает, что баннит. Тут комендор подскочил на градусы смотреть:«Уйди, говорит, прочь! Ты без рук.» Ну, его сейчас понесли в лазарет, завязали ему кожу, жилы повыймали, стали давать, известно, примочки; однак, дарма, что опухль сделался, таки вылечили; только, известно, приставлен, человек такой, что кормить его. Ну. кабы ещё перста, ато ведь правую руку отняло так у косточки, а левой, сказать бы, и чети (четверти) не осталось.

Князь Meншиков, как был в Севастополе, у госпитали заходил и его видел. «Ну, говорит, Царь обещал тебе руки прислать: заказ такой в Англию сделан, что будут руки твои с пружиною. Только ты, говорит, обожди: теперь нельзя, а до замирения дела.» Там его возьмут, должно, в Англию (без человека, говорят, нельзя приделать рук) , и будет он поднимать пуд весу и перстами действовать. Еще и хрест Eгopгиeвский ему привесили и 100 рублей дали…. На «Мария», так там, значит, командиру- Барановскому несчастие такое, приключилось: когда шпрюйт уж, значит, завезли, и пальба это пошла уж , как должно быть , пошёл он распорядиться, как действовать, и бежал, известно, в горячке — зацепился за кабельтов, обшаркнул (ободрал) себе; ногу, тоже кожу задел. Только не могу сказать настояще: тут он получил контузию или, может, в другом каком месте, — только слыхать было так у нас, что командир Барановский контужен. Вот что! Веселый был бой, добрый бон!
— А «Ростислав»-то как отличился!
— Да и «Ростислав» также. Каждый , значит, корабь сам себя смотрел, как бы лучше действовал; а то кто его знает! Мы — то спервоначала, как ахнули разом, так все мачты у одного фрегата разбили чисто. А то, я вам скажу, пришлось нам сражаться с нашим — таки фрегатом « Арфаилом» (17). Может, изволили слышать, что был у нас такой бриг—прозывался «Меркурий», а фрегат так «Арфаил»? Известно, в военное время ходим мы, так сказать бы, на клейсерство, часом, кочермы ловить, а то таки неприятелю розыск делаешь.
Это еще не за мою память было. Говорили так, какие старые есть матросы, что этот, значить, бриг и фрегат ходили в море. Ну, и повстречали они весь Турецкий флот. «Арфаил»—командир у него был Стройников — сдался, а бриг так отбился от шести ихних кораблей. Тут, значит, начали палить, а Козырский (18) приказал, чтобы орудия зарядить, и опросил команду : «неприятеля нам, говорит, не бежать: что Бог, даст, говорит, ребята !» и ундер-офицера поставил с фитилем у крюйт-камеры. Дал же Бог ему такое счастье—повредил у них много, рули поотбивал, пощелкал боки, а там видит, что нет уже силы, — под веслами и парусами и отошёл в море. Так слышно было, что султан ихний, еще старый, отписал нашему Царю: «Ничего! может еще, значит, действовать Ваш флот когда отбился один бриг от всего моего флота.» Малый человек этот был Козырский, да, значит, хвабрость такую он имел у себя. И говорит, что « Арфаила» этого не было с того время и слухом слыхать, только, значит, под Синапом и показался в первый раз: нос у него и с кормы, сказать бы, позолочено, работа чистая, статуй прибитъ; ну адначе, не помиловали. Он, значит, спервоначала от «Марии» отбивался, а потом и в нас стал действовать ядрами и кинпелями («острое такое сделано, настояще, значит, как бритва»), а мы батальным огнем, как кто может зарядить, и действуй, не по команде. Ну, как попал наш брамсбугель (19) ему в крюйт-камеру, где склад пороха, как хватило его на воздух, так, пока на воде стоял, верхнюю палубу сажень (1, 83 м) на пять подняло разом; какие дрибьязги, так те в Синап понесло, как жар; а люди с верхней палубы все наверх пошли, как снопы; только, значит в горе, как жайворонки, стало видать. Много одним духом чисто порвало, а которые на барказы уходили, так с «Mapии» ударили картечью: только колпаки пооставалисъ, а турки все в море пошли; буль-буль-буль только и видать. Всех раненых, сказать бы вам, на «Ростиславе» было 117 человек. Ну, убит — неприятель не убил ни одного, а когда пушку свою разорвало, так двадцать-четыре человека убиты — ноги и руки прочь, а какого и совсем, пополам разорвало. Мое дело, известно, наводить; пушка стоит на стану; скажут: «право пушку!» ну, и задвинишь аншпругом. А тут, известно, как хватило, так только в глазах, будто солнце заблишало; я с горячки ничего, только назад меня, значит сунуло, а там, как хватило пузырём. Ну, тут-то и я и глаз своих лишился. Боже мой! пошла тревога: загорелась кокора (20), искра посыпалась туда к крюйт-камере! Ну, сейчас по распоряжению затушили огонь и пошли опять в действо. Меня, одначе, поволокли к гошпиталю (21), и сначала я так еще, хочъ следу своего видал, а теперь, Боже мой, тьма да тьма, хоть ты, что хошь…
— Как же вы покончили?
— Били мы четыре часа: тут, известно, кто боком лежит, а от какого так лохмотья одни плавают, батареи побили справились как должно быть: собаки одни брешут, да и шабаш. Тут у нас отбой бьют—не слыхать! А Кузнецов, молодец, зачёс! значит, хвабрый человек! Вбежал в первую батарею: «смирно, ребята ! шабаш!» Как перестало палить одно орудие-, а там другое, вот и звуку меньше, и передаешь, что «шабашь». Вот «шабаш», «шабаш», и пошло.

А то не слыхать! известно, стараешься до поту, хоть рубаху выкручивай: не хотели поддаться, значит, неприятелю. Только жидкий народ эти турки! на руссля (22) повылезали, какие здоровые — сказать бы, как мухи, колпаки поснимали: «Алла!» значит, просят. А наши — бойкая смола! — как резники. Тут послали барказы, чтоб здоровых, значит, забрали: оттого, какие так и в трюмах похоронились, как волы: может, думали в ночное время на берег уйти; так нет: наши, значит, чисто вышарили скрозь, какие здоровые были, оттедова вытащили и забрали к себе на корабли, а труп, так завезли на Синап, около батареи и поскидали. Ну, насчет того, чтоб грабить, есть и у нас такие, что полезет на спичку, так не спускали всех: а иные так, поживились: кто ружье с серебряною оправою вытаскал, кто одеяло; один так и часы снял с полковника ихняго.
Ему, значит, отбило ногу; ну, как на барказъ становили, боль, нога телипается, аж в лице заменился; а тут уж, как высаживать на корабль, один бойкий фать себе часы и снял, значит, у паши — прозывался он Осман. Только, хочь неверя, головой покачал: «э-э не карошь!» значить, грабитель. И зачем брать! грех; разбогатеть, что ли? Нахимов, я вам скажу, не хотел, чтоб грабовали, так народ уж такой бывает жадный—вот что!
— Говорять, ихний пароход-таки ушел из-под Синопа?
Ушёл, анафемский, прямо с бухты. Как начали палить, пары у него были уже готовы: уперед «Mapии» корабля и пролетел. Фрегат пока-пока паруca поворотил, а он своим курсом идет, все силы и уступил: ну и Корнилов с своими пароходами не догнал. Ушел он, значит, прямо в Буюкдер—дать знать, что Синап разбил Черноморский флот. После того генерал послал до губернатора до ихняго лейтенанта своего, чтобы фрегат, адмиралтейство, бриг, что строился, запалить всё. Ну, губернатор и запалил, что делать!
Тут греки пришли, значит, с священниками, с образами, с хлебом и солью, чтобы взять их отсюда: одначе, Нахимов не взял: «не могу, говорит, по управлению дела!» с тем, что и остались. Вот дал Бог ночь. Снялись мы с под Синапа; тут, кто убитый, сейчас его к образу, погребенье отслужили.
A, пo артели , значит, видно, чьей артели: если голову оторвёт, так по одежде только узнаешь; если лось , лицо—по глазу узнают. Ну, сейчас моей артели. Рубаху достанешь, с позволения сказать, штаны, подвяжешь косынку, башмаки ему наденешь, а потом на люк. Тут ему под голову положишь пеньки, что ли; потом идут, прощаются. Ну, принесут ведро песку, что палубу, значит, чистим : священник засыпает ему за пазуху, по ногам, по рукам скрозь.
А там уже, известно, зашьём его в простыню: кажный берет простыню в поход, на всякий случай, и умрёт, так чтоб было. Оно, я вам скажу, часто бывает так, что и упадёт с марсу: как попадет на спасителя (боченок такой), ну, так хорошо, а то так и того… Ну, потом, известно, 36-ти-фунтовое ядро такое есть, привяжешь ему за ноги, а там два человека отнесут его в зад корабля, потом отслужат: «вечная память, покой душе», и в окно его: как рыбка, так и пошел. Когда вода стоит чистая, далече видно: саженъ на пять в глыбь, так и идет в глыбь, все глыбь… А тут уж, значит, как подошли мы в Севастопольский рейд
— Господи! и-и, Боже мой. глазом окинуть — народу такого на берегу собралось! Кабы не боль моя, и-и-и, радость была.
— И была вам награда?
— Как же. Меня свезли уже в гошпиталь, так, в то время по жеребкам кидали. Хрестов Егоръевских (Георгиевские кресты) тридцать-сорок на корабль досталось. Другой два, три года послужил, а другой лет девятнадцать,—ничего! — по жеребкам, кому Бог даст. У нас, я вам скажу, 700 человек было: все, как бы сказать, в огне были, — не то, чтоб, хоронились; два боцмана — такие зачесы!—и ничего по достали. Нахимов приказал так, чтоб не давать любимцам, — оттого есть такие, что на своего же брата наялыжничает, — «а по жеребкам, говорит, у меня все равны: рекрут, так рекрут,— кому Бог даст!» — Есть ябедников довольно! Не умеет у кошки хвоста завязать, просто, в рожу плюют, а ябедничать умеет: плюй, не плюй, а хрест получит. Только Нахимов не любить язычников. «Может, он доносит на тебя, говорит, лишние кляузы?» — «Лишние, говорю, ваше превосходительство!»

— «Мерзавец!» — Он такой : « Со дна моря, говорит, выведу в люди, если знаю хорошего человека!». Правда, сечет, —только насчет службы не обижает. Нахимова, я вам скажу, любили: как два часа дня, сейчас команде отдыхать; потом боцмана в дудки свистят: значит, «собирайся; ну, сейчас докладывают генералу : «команда просит покурить», — «пускай, говорит, покурят!» Чудесный был начальник!… Его, значит, как воротились уже из Синапа, требовал Синод: хотел узнать, что такой за воин? одначе, Нахимов отписал: «нельзя теперь разъезжается, говорит, оттого — военное время!» — Э, был генерал: он, значит, знает, как начать и как кончить с Черноморскими флотом! Тогда, после этого, когда жеребки вышли, Меншиков приказал; всех кавалеров, — значит, матросов , что получили хресты, — собрать в собрание. Господа сделали балы, купцы жертвовали много, один Волохов 200 карбованцев (23) пожертвовал; обед, известно, xopoший, напитки xopoшиe были, и сам Корнилов по рюмке водки подносил каждому матросу.
— А что, каковы моряки-то турки?
— Дрянный народ такой, что, напримерича, в Одессе два брига ихние были: они, значит, высматривали, как какия места. Ходил ихний генерал, и бумага у них была такая от министра. И у Севастополя были, — так народ мелкий, молодой: не годится против наших. Видали, как и учение идёт: у нас, значит, две, три минуты убирают паруса, а они ми-путь восемь, десять; у нас, так, как бы сказать, как муха — паук посмеётся, а они и на берегу такие: пока опеуна напьется, так еще ничего, а там — хоть кинь…. Нет, куда! и я вам скажу: они боязливы, — так точно. Ну, англичане чище, а француз шельмовский — тот еще смелей.
— А слыхал ты, любезный, какую штуку эти англичане да французы хогели было сделать в Крыму?
— Слыхал, — как не слыхать! Атаковал так, что и Боже сохрани. Он, значит, находил на Севастополь,
— ну, и высадился у Евпатории и Балаклавы. Наша сила малая на кораблях, так лучше на чистое поле — что Бог даст! Мне, значит, пришлось еще проваляться в гошпитале с месяц, как он подошел под Севастополь: а уж после доставили меня с этапом в Одессу. Ну. я вам скажу, как по время: часом такой звук подымет, что ухами не слыхать, как должно быть: часом, известно, и смирно живут в батареях
— Много поделали калечи, да и поделают еще — там еще будет большое кровопролитие! Только, я вам скажу, не возьмут они Севастополя , — куда им! — не такие люди приставлены к орудиям, чтоб стребить скоро. Ну, наших там семнадцать тысяч будет матросов (значить, семнадцать экипажей): теперь они на батареи приставлены. Не сдадутся они неириятелю, с тем, что кажный и умрет : а армии там теперь с миллион будет: настояще, так его отделают, что и хвоста некуда будет подогнуть. Тут уже слыхал я, что не дают ему корму, и матросики наши отличаются…. Эх, жалко было расставаться с 30-м экипажем! Что море! идешь на практику, шапку на бочек, вот что! Семнадцать лет служил и еще бы семнадцать прослужил, и Боже мой, какой бы я был рад, если бы света видел. Есть охота служить, да только никуда уж негожий. Значит, как я пришёл из Синапа, свет еще так будто белый, и солнце еще блещет; а теперь вижу только, что хожу, только та и слава, — и шабаш. Люди радуются, праздника дожидают (*), а тут тьма да тьма. Кислинский Петр Иваныч, так тот, еще говорил мне: «ну, брат, ты, говорить, ищи бабку такую — оттого лаписом совсем спортят тебе глаза, и вот тебе трид¬цать целковых; а как выпользует, еще тридцать целковых дам». Так не нашел я бабки такой….

(*) Рассказано было в четверг на Страстной неделе, 24 марта 1853 года.

Н. Сокальский.
Март 1853 года.
Современник №3 1856 г.

Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое.