М.Нечитайлов (Ставрополь)
Русское «кепи» на Кавказе и в Крыму

Пехотные части русской армии, действовавшие на Кавказе в период Восточной войны, в качестве головных уборов использовали фуражки и папахи. Третий, и «престранный» (по выражению офицера Бутырского полка Д. Никифорова) тип головного убора являлся особенностью Московского и Бутырского пехотных полков (17-я дивизия 6-го корпуса), стоявших на Кубани и Черноморском побережье с апреля 1854 г.
В соответствии с обычной практикой отправки полков на Кавказ в Восточную войну, бригада сдала по пути каски и осталась в одних фуражках. В письме подпоручика М. Мерчанского (офицер Московского полка, вскоре – бригадный адъютант) к отцу от 25 февраля 1854 года (из Ростова) встречаем: «…Наша офицерская форма мало отличается от солдатской: у нас белые фуражки и солдатские шинели. В следствие этого полку велено было сдать каски в Ростове…»
Поскольку фуражки были сочтены неподходящими для черноморского климата (Никифоров подтверждает, что «жара стояла сильная, днем было невыносимо»), начальство решило «осчастливить» подчиненных новым головным убором. Он был разработан (в июле или августе 1854 г.) командующим войсками в Черномории и Приазовье, генералом от кавалерии и наказным атаманом Донского казачьего войска М.Г. Хомутовым 1-м и командиром бутырцев полковником Д.П. Федоровым. И представлял собой «что-то среднее между австрийским кепи и прежним кивером», высокую фуражку «гречневиком» (или «гречушником»), в чехле. К ней вместо козырька пришили солдатскую подошву, теоретически для защиты от солнца – «как предохранительное средство от болезни головы во время сильных жаров» в экспедициях, как пишет П.В. Алабин. Изготовили эту «махину» в полковых швальнях. Что послужило прообразом этой шапки, остается лишь догадываться, поскольку прямые указания источников на прототип отсутствуют. Наверное, им стали французские головные уборы (а для тех, соответственно, фески).
Современники отзывались об этой шапке весьма противоречиво. Одни называли ее нелепой и некрасивой, тяжелой, давящей на голову (Никифоров), другие считали, что шапки «придавали людям бодрый вид» (Панаев). Довольно странно, что в записках солдат и офицеров Московского полка об этом головном уборе ничего не говорится.
В сентябре 1854 г. бригаду перебросили в Севастополь. Очевидец оставил описание внешнего, «кавказского» вида ее полков в Симферополе. «Бригада эта, – писал А.Ф. Погосский, – представляла совершенно новое зрелище глазам, привыкшим к нашему фронту: люди были без касок, без ранцев и без портупей [все это – характерные для походной формы на Кавказе детали]; на голове фуражка грешневиком с огромным козырьком, через плечо перевязь с сумой, при ней манерка и сухарный мешок; плащевый ремень вместо пояса, и под полами шинели [«завернутыми» по-походному] еще мешок, а у иного два, с туалетными вещами, у иных притом где-нибудь на виду заткнута ложка. Еслибы еще круглая подстриженная борода, все обременительное солдату для красоты в ущерб удобства исчезло-бы. Любо было смотреть на этих развязных молодцов: человек тогда только может быть похож на бойца, когда он непохож на куклу». Автор набросал пером на клочке бумаге изображение «одного коренастого георгиевского кавалера» бутырцев и представил эскиз Его Высочеству Наследнику «для объяснения обмундировки бутырцев».
Московский полк прибыл на позиции под Альму вечером 7 сентября, вспоминал унтер-офицер Тарутинского полка В. Никатов. При этом полк был «в своих высоких шапках, похожих на нынешние армейские кивера, если с них снять всю медь и помпон; только козырьки были немножко большие». В Крыму эти шапки носили в белых чехлах от солнца (Панаев, запись от 23 сентября 1854 г.). Р. Томас, ссылаясь на изображения лейтенанта французского Генштаба Э. Вансона (проходил практику в 20-м линейном полку), описывает чехол (материал шапки?) красным, а козырек – коричневым (!). Вансон же приписывает Московскому и Бутырскому полкам алые панталоны с красной выпушкой и коричневые высокие сапоги! Поскольку лейтенант рисовал именно с натуры и специально оговаривал в тексте отличие униформы конкретно бутырцев и московцев, ценность его коллекции как источника очень высока. Тем не менее, Томас мог неточно истолковать заметки Вансона, поскольку в одном из его писем (от 2 октября 1854 г.) находим применительно к событиям битвы при Альме: «Русские… это все те же образы, те же шинели и те же фигуры. Мы имели дело с их кавказскими войсками (их аналог наших «африканцев»), из которых один полк, 33-й [т.е. Московский пехотный], носит неумелое подражание нашему африканскому кепи в белом полотняном чехле, что выглядит очень забавно. Солдаты говорят: “Если это самые проворные, «африканцы» их армии, то каковы же тогда другие?”».
Уже при вылазке 14 октября отступавшие обратно в Севастополь бутырцы, из-за этих шапок, были приняты артиллеристами за неприятеля и встречены картечью. Но при Инкермане, где русская пехота сражалась в фуражках, из-за непривычного внешнего вида этих шапок («не того обыкновенного покроя, к которому привык наш солдат, нося их всю службу и видя всю жизнь» – Алабин), разыгралась настоящая трагедия. Оригинальные головные уборы доставили немало неприятностей их носителям. Со слов подпрапорщика Екатеринбургского полка (в пересказе Корженевского): «…Переколотили своих-же Бутырцев, а на Московский полк чуть не пошли в штыки. И угораздило-же их идти в дело в каких-то полуфранцузских шапках». Солдаты 11-й пехотной дивизии приняли бутырцев (правая колонна, генерал-лейтенанта Соймонова) за французов, «вследствие бывших на нем особой формы шапок, данных ему Хомутовым» (Щербачев). (Московский полк оставлен был в Севастополе.) Они открыли по Бутырскому полку огонь и едва не атаковали. «Долгое время стреляли по нас, пока недоразумение не разъяснилось» (Никифоров). Детали приводит Ходасевич (поляк-дезертир): «Томский [пехотный] полк [10-й дивизии 4-го корпуса] принял Бутырский за французов по двум причинам. Первой был густой туман, а второй – то, что солдаты Бутырского полка носили шапки, по форме очень похожие на французские кепи, только повыше». (Ходасевич добавляет: «Эти шапки ввел Хомонтов, атаман всех казаков, под чье начало была поставлена 1-я бригада нашей дивизии».) «Томский полк открыл огонь по Бутырскому полку, а затем атаковал его со штыками наперевес, обнаружив свою ошибку только тогда, когда сблизился с ними; и несколько офицеров побежали к ним, выкрикивая, что они бутырцы. Один напившийся солдат, однако, взял в плен унтер-офицера Бутырского полка и привел его в город. Тщетно унтер-офицер уверял его, что он – русский, как и он»! Н.Ф. Дубровин явно описывает этот же случай, рассказанный очевидцем (записка П.М. Гавликовского): в разгар сражения два офицера Екатеринбургского полка заметили, что солдат Томского полка вырвал ружье у одного из солдат, одетого в какую-то странную, «смешную» шапку, и, ухватив за амуничные ремни, усердно тащил его в плен. «Пленный» упирался, просил свободы, уверял, что он русский, Курской губернии, Старооскольского уезда. Победитель не обращал внимания на эти слова, вероятно, считая своего пленника поляком. Тогда поручик Гурьев приказал отпустить пленного. «Ступай, – проговорил тащивший, с неудовольствием и толкая его в спину, – да помни в другой раз, не надевай чужих шапок».
Неудивительно, как сообщает Никифоров, после сражения «адмирал Истомин тотчас же велел бросить эти дурацкие колпаки». Таким образом, данный, локальный, эксперимент в реформировании военного головного убора в конечном счете оказался нефункциональным и поэтому неудачным.

Источники: 1) Алабин П.В. Походные записки в войну 1853, 1854, 1855 и 1856 годов. Ч. II. Вятка, 1861. Приложения к 2-й части. С. 43; 2) Воспоминания о Севастополе Е.А. Корженевского // Сборник рукописей, представленных его императорскому высочеству государю наследнику цесаревичу о севастопольской обороне севастопольцами. Т. III. СПб., 1873. С. 28; 3) Воспоминания Г.Д. Щербачева. Двенадцать лет молодости // Русский архив. 1890. С. 277; 4) Дубровин Н.Ф. История Крымской войны и обороны Севастополя. Т. II. СПб., 1900. С. 154; 5) Егерь [Никатов В.]. Из записок унтер-офицера // Материалы для истории Крымской войны и обороны Севастополя. Вып. IV. СПб., 1872. С. 141; 6) Князь Александр Сергеевич Меншиков в рассказах бывшего его адъютанта Аркадия Александровича Панаева // Русская старина. 1877. № 4. С. 703; 7) Никифоров Д.И. Из кавказских воспоминаний. (1854 г.) // Русский вестник. 1899. Т. 261. № 6. С. 600; 8) Письма Мих. Мерчанского к отцу, во время Севастопольской кампании // Щукинский сборник. Вып. X. С. 290; 9) Погосский А.Ф. Из заметок проезжего // Материалы для истории Крымской войны и обороны Севастополя. Вып. 3. СПб., 1872. С. 64-67; 10) Edgerton R.B. Death or Glory: The Legacy of the Crimean War. Oxford, 1999. P. 236; 11) Hodasevich R. A Voice from within the Walls of Sebastopol. L., 1856. P. 197; 12) Thomas R.H.G. The Russian Army of the Crimean War 1854-56. L., 1991. P. 40; 13) Vanson E. Crimée. Italie. Mexique. Lettres de campagne, 1854-1867. Paris; Nancy, 1905. P. 55.