Б.Никольский (Севастополь)
Дельвиг в обороне Севастополя

Генерал-лейтенант барон Николай Иванович Дельвиг родился 26 мая 1814 года в селе Студенец Задонского уезда Воронежской губернии. В семье уже было двое сыновей,- Александр, родившийся в 1810 году и Андрей, родившийся в 1813 году. Наибольшую известность из братьев получил Андрей,- будущий сенатор, генерал-инженер, начальник московских водопроводов, оставивший подробные, эмоциональные воспоминания, и уже тем обеспечивший себе достаточную известность. К сожалению воспоминания эти, не всегда основательны и объективны, особенно, что касается родословия предков, и тем в большой степени способствовали известной путанице, проникшей в последствии на страницы весьма почтенных изданий.
Вполне заслуживающие доверие документы по роду баронов Дельвиг, появились лишь в 1864 году, когда брат покойного поэта и двоюродный брат нашего героя, Александр Антонович Дельвиг, гвардии штабс-капитан в отставке, обратился в Тульское Дворянское собрание с прошением о внесении членов своей семьи в 5-ю часть дворянской родословной книги. Так как речь стояла о внесении фамилии в раздел титулованного дворянства требовались дополнительные доказательства древнего происхождения фамилии Дельвигов. С этой целью запрос был направлен в Ревель – в Эстляндское Дворянское собрание, откуда в 1864 году поступили копии, снятые с ценнейших документов по истории рода Дельвигов: выписка из родословной дворянской фамилии баронов фон Дельвиг и выписка из протоколов дворянского комитета за 1759 год, подтверждающая дополнительные доказательства о древности означенной дворянской фамилии, и «так как по оным оказалось, что этот известный род еще во времена гермейстеров (магистров Ливонского ордена) бесспорно владел поместьями в Герцогстве Эстляндском, то ему принадлежит это достаточно доказанное преимущество не только в здешнем матрикуле, но оно предоставлено Господину Тайному советнику посольства и Камергеру Барону фон Дельвигу в доказательство его древнего дворянского происхождения также при дворянстве Лифляндии».
ДЕЛЬВИГ – баронский род, происходящий из Вестфалии, где его предки носили фамилию Dallwig и были известны с 13-го века. Эверт Дельвиг, умерший в 1555 году, выехал в Лифляндию и сделался родоначальником здешнего рода Дельвигов. Его сын Эверт был убит в 1560 году в сражении с русскими у Саулова моста. Полковник Рейнгольд Дельвиг в 1723 году получил от шведского короля баронский титул. Барон Беренд Рейнгольд (умер в 1770 году) был гофмаршалом при Петре Третьем, а Карл Берендович (Борисович) Дельвиг в русскую службу из голштинской был принят в 1764 году, в 1780 году был обер-комендантом Выборга. Умер в 1791 году в должности выборгского коменданта. Отто Яков, в русском варианте — АНТОН АНТОНОВИЧ, генерал-майор. Был окружным генералом 1 и 2 округов Отдельного корпуса внутренней стражи. Годы его жизни — 1772-1828. Был женат на Красильниковой Любови Матвеевне, умершей в 1859 году. Их дети:
-Антон Антонович, поэт, друг и однокашник А.С. Пушкина. Известен так же как издатель: в 1825-32 гг. вместе с О.М. Сомовым он выпустил 8 книжек альманаха «Северные цветы»», в 1829-30г. – 2 книжки альманаха «Подснежник», а с 1830 года предпринял издание «Литературный газ», которое продолжалось после его смерти. Он с 1825 года был женат на дочери писателя Салтыкова Михаила Александровича (1767-1851), Софье Михайловне (1806-1888). Дочь Елизавета Антоновна (1830-1913).
-Александр Антонович (1816-1882). С 1857 года в отставке штабс-капитаном.
-Мария, рождения 1809 года.
-Иван, рождения 1819 года.
Брат генерала Антона Антоновича, отец нашего героя,- ИВАН АНТОНОВИЧ (РЕЙНГОЛЬД ИОГАНН), не имея состояния, был вынужден очень рано поступить на военную службу и в 1807 году в войне против французов был тяжело ранен. По состоянию здоровья ему пришлось уйти в отставку в чине майора. Вскоре Иван Антонович был принят в Главное управление путей сообщения и назначен смотрителем судоходства в Моршанске. В этой должности И.А. Дельвиг пробыл недолго и, выйдя в отставку надворным советником, умер в 1815 году в имении своей жены, Александры Андреевны. Похоронен был на старом лютеранском кладбище в Москве.
У Николая Ивановича были все основания гордиться и своими предками по матери, урожденной княжны. Волконской. Воронежская ветвь Волконских, — самая младшая в этом обширном семействе. Она не дала крупных государственных и общественных деятелей и поэтому о ней известно очень мало. В исторической и генеалогической литературе упоминаются лишь отдельные представители этой линии. Эта линия княжеского рода Волконских идет от Порфирия (Перфилия) Ивановича, внука Федора Федоровича Тарусского (+1437). Порфирий в шестом колене имел потомка Григория Ивановича (23 колено от Рюрика), которому Петром Первым между 1709 и 1711 годами были дарованы земли в Воронежской губернии (ныне Задонский район Липецкой области). Григорий Иванович Волконский в 1688 и 1692 гг. показан стольником, в 1703 году Ярославским обер-комендантом в чине подполковника, в 1707 году – воеводой в Козлове в чине полковника. В 1711 году он стал сенатором и начальником оружейного производства Тульского завода. В том же 1711 году вместе с В.А. Апухтиным он принял на себя подряд по поставке провианта в Брянск. За злоупотребления он был казнен в 1715 году. По версии же Андрея Ивановича Дельвига,- его прадед умер своей смертью в 1718 году, но, тем не менее, его имения были отписаны в казну. Сыновья Григория Ивановича дали начало воронежской ветви князей Волконских. У Григория Ивановича было пятеро сыновей: Андрей (1692-1732), капитан кавалергардской роты; Михаил (+1737), лейтенант флота; Иван (+после 1762); Федор (+1743), женат на Дашковой; Александр. Об Александре Григорьевиче известно, что он был коллежским асессором, женой его стала Прасковья Алексеевна Львова, умер он 9 апреля 1773 года. У Александра Григорьевича и Прасковьи Алексеевны было шестеро детей: сыновья Николай, Лев и Андрей, дочери Пелагея (замужем за князем Амилахваровым), Мария (1740-1808) и Анастасия (1748-1813), обе умерли девицами. О Николае Александровиче сведений нет. Лев Александрович (1744-1817) в службу вступил в 1758 году сержантом артиллерии, в 1763 году произведен в штык-юнкеры, в 1775 – в капитаны. Лев Александрович бывал в походах против турок и крымцев, при отставке получил чин майора фузилерного полка. В 1785-1794 годах неоднократно избирался уездным предводителем задонского дворянства и, судя по архивным данным, проявил себя в этой должности с лучшей стороны.
Поместья Л.А. Волконского находились в с. Варваровском (Борки или Княжеские Борки тож) Задонского уезда Воронежской губернии и были населены 749 крепостными. Кроме того, ему принадлежали земли в Подольском, Одоевском, Карачевском и Усманском уездах других губерний. Лев Александрович был женат на Анастасии Михайловне Надеиной (Надейновой) (+1820), дочери коллежского регистратора. Л.А. Волконский умер в 1817 году. Дату, приведенную в «Провинциальном некрополе» (1837), следует считать опечаткой. Супруги имели сыновей Андрея, Дмитрия, Сергея и дочерей Александру, Елизавету, Пелагею и Елену.
Брат Льва Александровича, Андрей (1750-1813) служил в Воронежском наместничестве, а затем в губернском правлении, в отставке надворным советником. Успешной карьере способствовала женитьба на дочери вице-губернатора Филиппа Ивановича Ярцева от его первой жены Наталии Ивановны. В сельце Студеном ему принадлежал винокуренный завод, поставлявший в казну 700 ведер хлебного вина в год. Старший его сын Александр (1774-1847), был майором; в 1816 году был вписан в родословную книгу Московской , а в Воронежской губернии губернии, совместно с Дмитрием владел имением в с. Верхний Студенец. Алексадр учился в Московском университете Женат был дважды: первым браком на Екатерине Григорьевне Ломоносовой (1801-1820); умершей после одиннадцати месяцев замужества и похороненной рядом с отцом, генерал-майором Григорием Гавриловичем Ломоносовым (1767-1810), на кладбище Покровского монастыря; второй раз — на княжне Урусовой Софье Васильевне (1809- 1884), принявшей после смерти мужа монашество с именем Сергии, и ставшей игуменьей Вознесенского монастыря. Оба брака были бездетными.
Николай Андреевич (1792-1829) был капитаном 23-й конноартиллерийской роты и умер на позициях от холеры в ходе русско-турецкой войны 1828-1829 годов. Жены и детей у него не было.
Дмитрий Андреевич (1792-1859), в отличие от братьев, предпочел службу в Воронежском губернском правлении, в отставку вышел губернским секретарем. Дмитрий Андреевич долго был холостым, предпочитая «общение» со своими крепостными крестьянками. К тому же князь довольно жестко обращался с крестьянами, заставляя их выходить на барщину более 3-х дней в неделю, что было запрещено законом. Вот характеристика, данная ему племянником Андреем Дельвигом: «Дядя мой был весьма вспыльчивого характера, колотил своих людей. От золотухи еще в детстве у него согнулась левая нога, и он ходил с костылем из черного дерева. Этим костылем он и бил своих людей, это не мешало ему быть религиозным и набожным. Вместе с братом своим Александром «они пользовались в отношении крепостных девок тогдашними слишком мало ограниченными правами владельцев людей». Общее недовольство привело к тому, что крепостные Матвей Артамонов и Максим Богомолов в 1844 году избили барина, сломав ему при этом другую ногу. Во время следствия, проводимого жандармским офицером вместе с губернским предводителем дворянства, были обнаружены факты привлечения крестьян к сверхурочным работам. Принуждение женщин к незаконному сожительству точно установлено не было, хотя князь оставался на подозрении. Репутация Волконского как «помещика самой дурной нравственности стала известна всему воронежскому дворянству, и в 1846 году князь предпочел уехать в Москву, «чтобы положить конец слухам», а вскоре женился на Софье Андреевне Дубенской. Умер Дмитрий Андреевич 10 октября 1859 года и похоронен на кладбище Задонского Богородицкого монастыря. Софья Андреевна умерла в Москве, завещав состояние своей племяннице Александре Ивановне Мосоловой, так как детей в этом браке е было.
Со смертью Александра и Дмитрия Андреевичей мужская линия воронежских Волконских прерывается.
Это все, что касается братьев Александры Андреевны Дельвиг.
Я так подробно остановился на родословной отца и матери нашего героя, Николая Ивановича, по той причине, что до широкого круга читателей родословная Дельвигов и воронежских Волконских дошла со слов его брата,- генерала и сенатора Андрея Ивановича, который несколько пристрастно дал информацию по своей родне.
ДЕТСТВО И ГОДЫ УЧЕБЫ
Оставшаяся вдовой в двадцать шесть лет, Александра Андреевна и ее малолетние дети Александр, Александра, Андрей и Николай переехали по приглашению брата, Николая Андреевича, в деревню Студенец. Свою часть наследства, по решению семейного совета, вдове пришлось продать брату Дмитрию и жить на проценты от капитала. О детстве братьев и сестры Николая Дельвига известно немного. Со слов Андрея , они «вели жизнь в деревне очень тихую». Матушка их почитала Тихона Задонского, и семья не раз ездила в Задонский Богородицкий монастырь. Александра Андреевна начала учить своих детей, когда им было 3-4 года. По словам Андрея, занятия проводились целый день, строго и требовательно. С трех лет дети знали массу стихов, рано освоили основы арифметики. В феврале 1821 года Александра Андреевна привезла малолетних детей в Москву. Андрей и Николай были приняты для обучения в частную школу Д.Н. Лопухиной. Дальняя родственница богатого задонского помещика Ф.А. Лопухина, она на деньги, доставшиеся ей по наследству, открыла в Москве два пансиона – для мальчиков и девочек. Очень быстро школы Д.Н. Лопухиной завоевали авторитет и признание, и отдавать в них детей стало модно в среде русского провинциального дворянства.
По возрасту мальчиков определили в самый младший класс. Благодаря солидному багажу знаний, полученных в результате домашнего обучения, братья заметно выделялись среди прочих учеников. Вспоминая о годах обучения в пансионе, Андрей Дельвиг писал: «От нас требовали полного уважения к родным и вообще к старшим. Царь для нас был вполне священным лицом. Малейшие суждения о религиозных предметах, о царской фамилии, о старших отнюдь не допускались. Россию представляли нам первою державой; веру нашу религией выше всех прочих; народ наш – наилучшим народом. В нашей истории все прошедшее было торжественно; одна наша земля производила святых; у нас героев всякого рода было множество; цари были благодетели; Перт Великий – герой – преобразователь; Ломоносов – герой ученый; Суворов — герой-полководец. Эти идеи после 1812 года приняли еще большее развитие. Способствовало этому издание истории Карамзина».
Безусловно, не все тезисы такого воспитания бесспорны. Но насколько они отличаются от сегодняшнего упаднического настроения в русской школе. И не в этом ли кроется секрет той «национальной гордости великороссов», что так ярко проявилась в русской истории и государственном деле, ратном подвиге, культурном и православном подвижничестве?
Братья обучались в школе Лопухиной 5 лет. Андрей проявил себя более способным к точным наукам, Николай был более склонен к изучению гуманитарных предметов, оба показали большие способности к изучению иностранных языков. Капитал, выделенный братьями Александре Андреевне, был невелик, — перед ней стояла непростая задача дальнейшего обучения сыновей. Стаж службы покойного супруга на гражданском поприще был очень мал, тем не менее, в 1826 году Александра Андреевна Дельвиг, хлопотала перед главноуправляющим путями сообщений принцем Александром Виртембергским о зачислении старшего сына Андрея в училище корпуса путей сообщения. Тот нашел юношу слишком молодым, но, убедившись в глубине его познаний, особенно в точных науках, определил Андрея Ивановича с 1827 года в Петербургское военно-строительное училище. В октябре 1826 года будущий кадет переезжает в Петербург. По его собственному признанию главным в его жизни в тот период становится отнюдь не учеба в училище, а сближение с семьей двоюродного брата Антона Дельвига. «В его доме, — вспоминал Андрей Иванович, — открылся для меня новый мир, о котором я и не думал и не гадал, и к этому миру привязался всей душой». В гостеприимном доме Антона Антоновича каждую среду и пятницу устраивались литературные вечера, на которых Андрей Иванович имел возможность познакомиться с А.С. Пушкиным, П.А. Плетневым, О.М. Сомовым, Ф.Б. Булгариным, Н.И. Гречем. Общение с ними производило на молодого человека огромное впечатление. Андрей Иванович был свидетелем отношений А.А. Дельвига с А.С. Пушкиным в этот период. По его мнению, его двоюродный брат был лучшим другом Александра Сергеевича и Пушкин не любил никого более Антона Дельвига.
Старший из «наших» братьев Дельвигов, — Александр, значительно раньше и в большей степени поддался обаянию кузена. Александр Иванович к 1830 году уже получит известность как переводчик, поэт и писатель. Служа прапорщиком в лейб-гвардии Павловском полку, он погибнет от смертельной раны, полученной при штурме мятежной Варшавы в августе 1831 года.
О сестре, Александре, известно лишь то, что она вышла замуж за бывшего предводителя дворянства Викулина Семена Сергеевича (1775-1841) и умерла в декабре 1877 года.
В 1827 году, благодаря ходатайству дядюшки-генерала, Антона Антоновича Дельвига, тринадцатилетний Николай был зачислен в списки кандидатов для поступления в Московский кадетский корпус и в 1828 году приступает к занятиям. В этом году Московский кадетский корпус значительно увеличил число учащихся. Впервые в корпусе была введена рота для малолетник кадетов.
К большому несчастью для всех Дельвигов, в 1828 году, в своем харьковском имении скоропостижно скончался генерал Антон Антонович Дельвиг. Антон Антонович был заслуженный воин. Родился он в 1772 году. Отец Антона и Ивана достаточного состояния не имел, и дети его рано начали служить. Антон начал службу в ноябре 1788 года в звании сержанта Эстляндского егерского батальона. Участвовал в боевых действиях в ходе русско-шведской войны 1788-1790 годов и русско-польской 1792-1793. Был награжден за боевые заслуги, орденом Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость», орденом Анны 3-й степени с бантом, орденом Анны 2-й степени с алмазами и орденом Святого Георгия 4-й степени. На момент смерти Антон Антонович Дельвиг был окружным генералом 1 округа Отдельного корпуса внутренней стражи. Теперь и невестка Александры Андреевны, Любовь Матвеевна, остается, практически, без материальной поддержки и единственной ее опорой остается старший сын Антон. Еще и при жизни отца, Антона Антоновича-старшего, младшие братья,- Александр и Иван жили в семье Антона, получая образование на его средства. Эта же семья приютила и Андрея с началом его обучения в Военно-строительном училище. Вспоминая об этом периоде, Андрей Иванович пишет: «Чтобы облегчить положение матери и дать образование своим братьям, которые с лишком двадцатью годами были его моложе, Дельвиг привез их в Петербург. Братья эти Александр и Иван Антоновичи, жили у него и учились за его счет. Старший выказывал много способности в учении и хороший характер; младший ни в том, ни в другом не походил на брата. Во всяком случае, присутствие этих детей еще более оживило дом Дельвига».
В скрытом юморе, Андрею Ивановичу Дельвигу не откажешь. Если принять во внимание, что на попечении молодой семьи с маленьким ребенком оказались еще трое подростков, то легко можно себе представить степень «оживления» дома Дельвигов.
В январе 1831 года, со смертью поэта, всему этому «оживлению» пришел конец. На момент смерти Антона Антоновича его младшим братьям Александру и Ивану исполнилось соответственно 14 и 13 лет. Их матушка Любовь Матвеевна попыталась определить сыновей на учебу в Пажеский корпус, но всех перечисленных нами заслуг ее покойного супруга, для этого не доставало, так как первейшим основанием для поступления детей в это привилегированное учебное заведение могло быть звание генерал-лейтенант, или равное ему гражданское звание по табели о рангах. Этого звания покойник при жизни получить не успел. В конечном итоге, оба мальчика поступили в Константиновский кадетский корпус, что было тоже весьма почетно.
Что же касается «наших» Дельвигов, (Ивановичей), то в числе наиболее способных кадетов , Николай, готовился к службе в артиллерии, а Андрей, в числе первых по успеваемости закончив военно-строительное училище в 1829 году, продолжил обучение в Институте инженеров путей сообщения.
По выпуску из кадетского корпуса в 1833 году прапорщик Николай Дельвиг был назначен для прохождения службы в 29-ю конноартиллерийскую роту 3-го резервного кавалерийского корпуса. Возможно, на выбор военной специальности Николая Ивановича повлияло то, что его дядя по матери, штабс-капитан Николай Андреевич Волконский, уже командовал 23-й конноартиллерийской ротой, и в 1829 году, и во время последней Турецкой войны умер на позициях от холеры.
Я взялся за описание боевой биографии героя кавказских войн и героической обороны Севастополя, Николая Ивановича Дельвига. Но в ходе исторического поиска я был обречен попутно «наводить резкость» на всю его многочисленную родню и обширное окружение нашего героя. Так, старший из братьев, Александр — прапорщик лейб-гвардии Павловского полка, как уже говорилось, погиб при взятии мятежной Варшавы в августе 1831 года. В этом же году, в январе, в Петербурге, в возрасте 32-х лет от нервной горячки, осложненной гриппом, скончался его двоюродный брат, лицейский друг Пушкина, поэт, Антон Дельвиг. Двоюродные братья не только дружили, но и сотрудничали. Александр Иванович, служа в Петербурге, печатал свои стихотворения под псевдонимом А. Влидьге в альманахах «Царское село» и «Подснежник», издаваемых Антоном Дельвигом. И по трагическому стечению обстоятельств, оба брата-поэта скончались в один год,- Антон, — официально, от грубого разноса шефа жандармов Бенкендорфа, после публикации им в «Литературной газете» стихотворения французского поэта Делявиня по событиям Июльской революции во Франции, а фактически – не перенеся измены жены Софьи с братом поэта Баратынского. Вот она, — спираль судьбы, — Антон способствовал распространению в России революционных идей, и за это поплатился, а Александр, погибает от пули польского повстанца, воодушевленного теми же революционными идеями…
Можно, конечно, по укоренившейся традиции, недобрым словом вспомнить генерала Бенкендорфа, но, при этом, стоит принять к сведению, что наш уважаемый поэт был активным членом масонской ложи «Избранного Михаила», член преддекабристской организации «Священная артель» и литературного общества «Зеленая лампа». Был близок со многими декабристами. И, только, Высочайшее повеление — «оставить без внимания…», спасло Антона Дельвига от неминуемых репрессий… Но от судьбы, видимо, не уйдешь…
КАВКАЗСКИЙ ПЕРИОД БОЕВОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ.
Трехлетняя служба в конной артиллерии явилась хорошей школой для молодого офицера и в 1836 году Николай Дельвиг поступает в Академию Генерального штаба. Николай Иванович обучается в академии одновременно с Баумгартеном Александром Карловичем, с Козляниновым Николаем Федоровичем и Милютиным Дмитрием Алексеевичем — с ними ему еще предстоит встретиться в ходе службы на Кавказе и в осажденном Севастополе.
Закончив Императорскую Военную академию в 1839 году . поручик Николай Дельвиг был «причислен» к Генеральному штабу и продолжил службу все в том же 3-м резервном кавалерийском корпусе. В те годы выпускников академии Генерального штаба в русской армии можно было пересчитать по пальцам, и особых преимуществ служба «по генеральному штабу» не давала. В 1840 году поручик Дельвиг переведен в штат Генерального штаба и назначен в штаб 5-го пехотного корпуса. С этим корпусом впоследствии будет связана почти вся его служба.
В 1841 году поручик Генерального штаба Дельвиг прикомандировывается к штабу
14-й пехотной дивизии, ведущей боевые действия с горцами на Кавказе. Весь этот год ознаменовался массой стычек с чеченцами в ходе экспедиции отряда генерал-адъютанта Граббе и после нее. Этот период был в последствии описан многими участниками событий,- князем Васильчиковым, бароном Вревским, братьями Столыпиными и пр. Барон Дельвиг, по признанию и командиров и сослуживцев уже тогда выделялся своей храбростью и распорядительностью. Получить такую оценку у бывалых кавказских офицеров было непросто.
В период с 1842 по 1844 год поручик Дельвиг по своей должности офицера штаба дивизии, занимается планированием и обеспечением проведения ряда операций против горцев, участвует в укреплении гарнизонов и городков на Баталшихинском кордонном участке Кубанской линии, показывая при этом хорошую административную и боевую подготовку. Имеет возможность наблюдать и оценить деятельность и боевые качества таких будущих военачальников как П.А. Коцебу, барон П.А. Вревский, Н.А. Реад, П.В. Веймарн, П.Д Горчаков. Рядом с ним в опаснейших и сложнейших условиях Кавказа находятся его ровесники и будущие соратники по обороне Севастополя,- Л.О. Бялый, Баумгартен, Жигмонт, Гриббе, Янченко, Криденер.… Всем им предстоит, получив боевую практику на Кавказе применить ее в ходе боевых действий на Дунае и в Севастополе. Не всем из них кавказский боевой опыт пойдет впрок…
С мая по ноябрь 1842 года брат Николая Дельвига,- Андрей Николаевич, выполняя очередное задание своего инженерного руководства, возглавляет устройство переправы около Варенниковой пристани на реке Кубань. Мост этот имел стратегическое значение, работы по его сооружению были сопряжены с известной опасностью, поскольку велись под непрерывным обстрелом черкесов. Тем не менее, переправа была завершена в срок и в значительной степени способствовала дальнейшему освоению Кавказа. За эту работу инженер-капитан Андрей Дельвиг был награжден орденом Святого Владимира 4-й степени.
1844 год застает Николая Дельвига уже в чине штабс-капитана в Дагестанском отряде генерала Лидерса. Опять начался почти непрерывный ряд боев, из которых жестокий с обеих сторон бой 14 июля, при переправе через реку Сулак возле аула Цонтери, оказался неблагополучным для Николая Ивановича, получившего здесь свою первую рану пулей в левую руку.
Следующий, 1845 год был проведен в борьбе с Шамилем, причем штабс-капитан Дельвиг отличился при овладении Андийскими высотами и во время движения от Дарго к Герзель-аулу, находился в самом центре событий и был ранен пулей в левую ногу. Эта операция против горцев выходила за рамки привычной, отработанной боевой схемы. Об этом периоде написано немало, и причины к тому были весьма основательные. Более масштабных операций на Кавказе не проводилось со времен Ермолова.
Эта единственная из боевых операций, после которой барон Дельвиг оставил воспоминания, поэтому и мы остановимся на ней особо.
Началось все с того, что император Николай Павлович, выразил свое неудовольствие ходом дел на Кавказе. Это касалось и административных мероприятий и военных операций. Император поставил перед администрацией и военным руководством Кавказского наместничества ряд задач. Судя по всему, генерал-губернатору Александру Ивановичу Нейдгардту не удалось убедить императора, что поставленные им цели недостижимы, что добиться победы над непокорными горцами одним ударом нереально, что для этого требуется затяжная война на истощение и что большинство находящихся на Кавказе генералов (исключая командование Пятого пехотного корпуса) разделяют эту точку зрения.
Из анализа экспедиций против горцев в предшествовавшем, 1844 году, Император делает два вывода и выносит два решения: во-первых, кампанией нельзя руководить из Петербурга, значит, главнокомандующему войсками на Кавказе следует дать больше полномочий; во-вторых, Нейдгардт не способен провести такую кампанию, потому, что предпочитает иную стратегию, и потому, что слишком «мягок» и не может заставить подчиненных беспрекословно ему подчиняться.
В январе 1845 года Николай Павлович заменяет Нейдгардта Воронцовым, дав тому титул «кавказский наместник и главнокомандующий всеми войсками на Кавказе». Нейдгардт слишком болезненно отреагировал на неожиданную отставку и в том же году умер от сердечного приступа.
Воронцов своей службой добился самих высоких чинов и наград, его считали толковым командиром и даже победителем Наполеона под Красным. Но громкую славу и почести ему принесла административная деятельность. Однако, Воронцов после войн с Наполеоном не занимался военным делом, если не считать руководство операцией по штурму Варны в 1828 году; от кавказских проблем, до момента последнего назначения, он был также весьма далек. Так что, он взял на себя обязательства, обеспечить выполнение которых ему было весьма проблематично.
Кампанию Воронцов начал 15 июня, находясь в Гертме и имея в своем распоряжении 21 000 войск, 42 орудия и ракетную батарею. В тот же день русские войска заняли укрепленные позиции Теренгол, оставленные Шамилем. Имам отошел к Мичику и блокировал дорогу на Кинбут. Но Воронцов предпочел двинуться более трудным путем через перевал Кирк, который был слабо защищен, потому что горцы полагали, что русские там не пройдут. 17 июня авангард Воронцова занял перевал Анчимер.
18 июня генерал Пасек, не получив соответствующего приказа Воронцова, вышел на позицию у Зунумира, отстоявшую на 15 километров от лагеря главных сил. Позднейшие исследователи считали, что Пасек действовал не столько по приказу, сколько по совету Воронцова. Следующие пять дней отряд Пассека был отрезан разыгравшейся в горах снежной бурей, тогда как солдату оказались без пищи, без крыши над головой и в летнем обмундировании. Когда отряд освободили от снежного плена, 12 человек замерзли насмерть, у 400 были обморожены руки и ноги.
26 июня Воронцов возобновил марш соединения, сократившегося на 4000 человек и 10 орудий, оставленных в тылу для охраны путей подвоза. Перевал Бустрах, называемый «Андийскими воротами», оказался оставленным. Вопреки донесениям разведки о намерении Шамиля оборонять эти ворота, тот отошел, уведя с собой жителей и спалив селения. В тот же день авангард Воронцова под командованием Клюгенау вступил в разрушенный Анди.
Три недели Воронцов просидел в Анди почти без движения, что никто из русских аналитиков объяснить не смог. Все это время русские войска испытывали острую нехватку провианта. Причиною тому были: плохие дороги и скверная погода, вызвавшая падеж половины вьючных лошадей; дезертирство большого числа погонщиков и кучеров из местных жителей; и самое главное – беспомощность интендантской службы воронцовского штаба.
Наконец 17 июля Воронцов вышел из Анди и сделал это за несколько дней до прибытия туда большого обоза со снабжением, за что его потом много ругали. 18 июля он ввел 11500 солдат и 16 орудий в дымящиеся развалины Дарго. Но перед этим ему пришлось преодолеть сопротивление горцев на лесной дороге за несколько километров до селения, где русские потеряли убитыми 35 и 117 ранеными.
Таким образом, цель, поставленная кабинетными стратегами в столице, казалось, была достигнута. Так называемая столица Шамиля была занята. Но после всего того, что пришлось пережить за этот день, все задавали себе один и тот же вопрос: что же теперь с отрядом будет? Шамиль не замедлил показать, как он разозлен тем, что его столица захвачена. Как только лагерь обнесли окопами, вражеские снаряды стали падать один за другим и вынудили подразделения изменять позиции.
Чтобы прекратить обстрел позиций, артиллерией горцев, 20 июля полковник Лобинцев штурмовал горы за рекой, где были расположены позиции Шамиля. Горцы рассеялись, но стоило русским начать отход по разбитым дорогам и кукурузным полям, они стали нападать на колонны со всех сторон.
Момент, когда войска, которые только что успешно разогнали горские банды, стали отходить, стали поворотным пунктом всей операции. Командование и солдаты инстинктивно почувствовали всю сложность ситуации, всю армию охватило чувство опасности. Гнетущую обстановку усиливали высоченные горные вершины и отвесные пропасти.
Нужно было видеть, как лица, еще несколько минут светившиеся радостью, делались серьезными и грустными. Вовсе не вид двух сотен трупов и сотен раненых вызывал эту подавленность, к такого рода картинам воины привыкли, убивала бессмысленность этих потерь…
21 июля к лесам, через которые войска пробивали себе путь на Дарго, подоспели обозы. Воронцова впоследствии обвинят в том, что он должным образом не обеспечил доставку продовольствия к войскам, не организовал защиту пункта распределения продуктов. Солдаты, доставлявшие продовольствие к своим частям, подвергались со всех сторон обстрелу горцев.
22-го июля войсковые колонны продолжили марш, и нападения горцев участились. «Сухарная экспедиция», так назвали потом эту операцию, не решила проблемы обеспечения продовольствием войск, зато потери ее составили 556 человек убитыми, включая 2-х генералов, 858 ранеными и три орудия.
Положение группировки Воронцова оказалось критическим. Теперь у него на руках было 1362 раненых; боевой дух войска заметно упал. Воронцов принял решение выводить войска через леса Ичкерии на Гурзул.
Уничтожив тяжелое снаряжение, 25 июля русские войска оставили Дарго. Им пришлось пробиваться через густые леса, где сценарии «сухарной экспедиции» повторялись неоднократно, всякий раз с еще более печальными последствиями. В первый день перехода было пройдено 5 км. с потерей 6 человек убитыми и 72 ранеными; 26-го июля преодолено 8км. при этом убит 71 человек, 215 ранены и 8 пропали без вести; 27-го продвинулись всего на 4 км. , потеряв убитыми 15, ранеными 66 и 2 пропавших без вести; на следующий день – снова только 5 км. и 109 убитых, 365 раненых и 15 пропавших без вести. Вечером этого же дня войско достигло Шамхал Бирди, что находится в 15 км. от Гурзула…
Будучи не в состоянии двигаться далее, Воронцов остановился и стал ждать, когда на помощь придет генерал Фрейтаг, посыльные к которому были заблаговременно отправлены еще до того, как Воронцов оставил Дарго. Ожидать помощи войскам пришлось почти без продовольствия и боеприпасов, под непрестанным обстрелом горцев. В таком положении застал Фрейтаг своего начальника, когда перед наступлением сумерек 30 июля вышел на противоположный хребет. На следующий день Воронцов соединился с Фрейтагом, но при этом снова в процессе перехода потерял 94 человека убитыми, 216 ранеными и 23 пропавшими без вести. 1 августа объединенная группа войск добралась до Гурзула, а через два дня, остатки войсковых подразделений были разведены на зимние квартиры.
В этой кампании Воронцов потерял 984 убитыми ( в их числе трое генералов), 2753 ранеными, 173 пропавшими без вести, 3 орудия, бывшую при нем большую сумму денег в металлической монете и всю поклажу. Все войска, распределенные для охраны маршрута обеспечения между редутом Евгеньевское и Анди, вернулись к местам их постоянной дислокации. Операции генералов Аргутинского и Шварца, задуманные как отвлекающие противника, поставленной задачи, толком, не выполнили, хотя в отчетах, им приписывалось исключительно важное значение. На этом военные действия прекратились. Вторая половина 1845 года прошла для враждовавших сторон относительно спокойно, и это спокойствие лишь изредка нарушали малозначительные рейды в Чечню и Южный Дагестан.
Читатель вправе сначала удивиться, затем возмутиться,- зачем, хотя бы и вкратце было нам опускаться до описания хода Даргинской экспедиции? Тем более, что эта операция неоднократно подвергалась анализу военачальников, военных аналитиков и историков Кавказских войн. Нас же, прежде всего, заинтересовал не просто факт участия во всех событиях этой операции Николая Ивановича Дельвига, но и то, что на фоне исключительных по трагичности событий, с многочисленными жертвами, и величайшими испытаниями, наш герой умудрился еще и отличиться своим героизмом и распорядительностью.
Во время экспедиции штабс-капитан Дельвиг, как офицер Генерального штаба, был прикомандирован к отряду под командованием генерала А.Н. Лидерса и в бою при Цонтери 14 июля получил ранение. Будучи не просто профессиональным военным, а офицером-генштабистом, отдавая дань самоотверженности и храбрости русского солдата, Николай Дельвиг не мог не оценить общего исхода операции. «Подобные операции, — писал он в воспоминаниях,- делались и прежде, но не доставляли нам никакой существенной выгоды. Войска двигались большими массами… несли большую потерю, занимали с бою какой-нибудь пункт, но тем и ограничивался успех: лишь только войска двигались вперед, как на занятой с трудом и потерями местности, снова появлялись горцы. Экспедиции такого рода имели даже вредное влияние на край, возвышая нравственный дух горцев, видевших, что большие массы войск, испытанной храбрости, хорошо вооруженные, отлично обученные, снабженные всем необходимым, одерживающие часто славные победы в Европе, почти ничего не могут сделать против их беспорядочных скопищ». В конце своей статьи, опубликованной в журнале «Военный сборник» №7 за 1864 год, Николай Дельвиг, еще раз подчеркнул свой тезис о неизбежности провала подобных операций: «… будучи, по существу своему огромной ошибкой, эта экспедиция другого исхода и не могла иметь. Но при всем том, для всех участвовавших в ней Даргинская экспедиция обладает обаянием славы, и теперь, двадцать лет спустя».
Нам остается только заметить, не слишком ли большую цену заплатили русские воины, за то, чтобы подтвердить свой высокий моральный дух, хорошую боевую подготовку и ощутить себя достойными воинской славы?
Я уверен в том, что публикация Николая Дельвига о Даргинской экспедиции, была вызвана двумя основными причинами. Первая в том, что большинство опубликованных воспоминаний и исследований по конкретной теме явно грешили против истины. Это, прежде всего, относится к статье Вранкена, посвященной генерал-майору Пассеку, и опубликованной в ЖЧВВУЗ, 1846, т. 59, №235; и к официальным данным по потерям в ходе операции, опубликованным в «Обзоре военных действий на Кавказе в 1845 году». Русская печать, особенно после смерти Воронцова, подвергла острой критике все, что было связано с Даргинской операцией. Особенно при этом доставалось Воронцову. Большинству критиков было невдомек, что военные цели были только одной стороной экспедиции. Что главной ее задачей было установление в Анди русского правления и привлечение туземного населения к сотрудничеству с Россией. Но и эта цель, в ходе операции, к сожалению, также не была достигнута.…
Вторая же причина появления статьи Дельвига в том, что большой период его службы был связан со штабом 5-го корпуса, либо с дивизиями входящими в состав корпуса — того корпуса, чьи полки составляли основу отряда князя Воронцова в Даргинской операции, и здесь уже долг активного участника обсуждаемых событий заставил его взяться за перо…
Публикация Николая Дельвига носила характер военно-исторического исследования и была написана в лучших традициях российской академической школы. Проживи Николай Иванович, хотя бы еще с десяток лет, и мы имели бы теперь возможность пользоваться его аналитическими материалами по Венгерской кампании, по Крымской войне, и по обороне Севастополя.
За боевые отличия, проявленные во время службы на Кавказе, Николай Иванович Дельвиг был награжден орденами Святой Анны 3-й степени с бантом и Святого Владимира 4-й степени с бантом.
УЧАСТИЕ В ВЕНГЕРСКОЙ КАМПАНИИ.
В 1846 году капитан Дельвиг в составе штаба 5-го пехотного корпуса переводится в Дунайские княжества, а в 1848 году, в связи с резким обострением обстановки в европейских государствах – в пределы Трансильвании. Первые несколько месяцев офицерам штаба корпуса пришлось решать сложные военно-дипломатические задачи.
Инструкция, которой снабдили заблаговременно направленного в княжества генерал-майора А.О. Дюгамеля, звучала как бы невинно: Россия «полна решимости придерживаться оборонительной тактики и не допускать проникновения в свои пределы революционного потока. Она будет уважать независимость и целостность соседних стран. Она отмежевывается от всего того, что может быть истолковано, как стремление вмешиваться в их внутренние дела». Но, «под знаком строгого секрета» господарю Молдавии М. Стурдзе обещали в случае «тревожных осложнений» поддержку «более выраженного характера». Как известно, поддержка эта выразилась, в конечном счете, в вооруженном вмешательстве. Российские войска вступили в пределы Молдавии 28 июня 1848 года, можно сказать, по недоразумению, не имея на то приказа из Петербурга, а по личному распоряжению Дюгамеля. Тот, «испуганный смутами в Валахии, самолично отдал приказ генералу Герценцвейгу вступить в Молдавию… Не убежден я в сей необходимости и опасаюсь больших затруднений», — писал Николай Первый Паскевичу. Пока в высших сферах обсуждали произошедшее, исправный служака, генерал Герценцвейг, решив, что он поневоле ослушался императора, пустил себе пулю в лоб. После такого «дебюта», любое решение, принимаемое командованием 5-го корпуса, обязательно просчитывалось офицерами штаба, четко представлявшими всю степень своей ответственности.
Румыны «официальной» нацией в Австро-Венгерской империи не признавались и представительства не имели, им было отказано в признании их языка и культуры, что лишало их легально возможности защищать свои национальные права. Их феодальная верхушка лишилась земель или омадьярилась в средние века, и румынская община не обладала полной социальной структурой – в ее среде помещики как особая категория отсутствовали. Поэтому в Трансильвании противостояли друг другу крупный землевладелец – мадьяр и феодально- зависимый крестьянин-румын. Представляющие румынскую общину учителя, священники, студенты, офицеры двух пограничных полков, банкиры и промышленники – возглавили национальное движение. Не будучи связаны с феодальной собственностью на землю, они придерживались довольно радикальных взглядов в аграрном вопросе. На первых порах радикально настроенная молодежь всех национальностей восторженно приветствовала Пештскую революцию марта 1848 года, однако вскоре последовало отрезвление, так как революционная программа ущемляла интересы крестьян Трансильвании. В конечном итоге, Трансильвания поддержала борьбу австрийского императора с венгерской революцией.
Удар в спину мадьярам был нанесен в тяжелое для них время. Габсбурги оправились от первоначального испуга. В июне князь Виндишгрец, подавил восстание в Праге, в июле фельдмаршал И. Радецкий разгромил итальянцев под Кустоццей и занял Милан, в августе кайзер Фердинанд вернулся в Вену, правда, в результате октябрьского восстания он вновь ударился в бега…
В штабе 5-го армейского корпуса и консульстве в Бухаресте внимательно и настороженно следили за развертывающимися по соседству событиями. Капитан Николай Дельвиг, по своей должности офицера Генерального штаба отвечал за сбор и обработку информации, поступавшей с северо-западного направления. В Петербург ежесуточно уходят донесения.
Депеша Дюгамеля от 26 октября 1848 года: «Немецкое и валашское население с энтузиазмом объединилось вокруг австрийского знамени, в то время как секлеры, признают только приказы, исходящие из Пешта. Враждебные действия начались с обеих сторон… Там, где валахи наиболее сильны, они учиняют неслыханные жестокости по отношению к венграм; венгры со своей стороны, вырезают валахов повсюду, где последние находятся в меньшинстве. Это ужасная расовая война. Секлеры, хотя по численности и уступают валахам, привычны чуть ли не с раннего детства к ремеслу, связанному с оружием, и гораздо воинственнее последних».
Немецкие семьи поспешно бежали из Германнштадта и Кронштадта.
В мою задачу не входит описание событий 1848 -1849 годов в Австро-Венгерской империи. Для иллюстрации разворачивающихся событий, достаточно привести несколько примеров в местности, примыкающей к району дислокации 5-го армейского корпуса. Офицеры штаба, владеющие французским языком, производили разведку на глубину до 100 верст, с последующим анализом обстановки. Приходящая в штаб корпуса информация, становилась все более тревожной и грозила окончательно выйти из-под контроля.
Так, 15 сентября 1848 года немецкая община Германнштадта объявила унию Трансильвании с Венгрией недействительной. Избранный в Блаже румынский комитет составил грандиозный план чуть ли не поголовного вооружения соотечественников, решив сформировать 15 легионов во главе с трибунами – все делалось по древнеримскому сценарию. Результат, правда, получился скромным – удалось поставить под ружье 2 тысячи человек, не считая двух полков грэнечар и крестьянских отрядов, то собиравшихся «на дело», то расходившихся по домам.
В ответ 2 октября состоялся массовый сбор мадьярского населения в Лутице (Адьядьфалфе) с участием офицеров и солдат пограничных полков, вышедших из подчинения имперскому командованию Собравшиеся поклялись в верности венгерской революции, сформировали свои отряды и отправились на войну с румынами. Кровавая междоусобица разрасталась.
Добровольцы-гонведы и секеи громили и сжигали деревни по течению реки Мурош вокруг Клужа и Турды. Отряд, образованный в Лутице, нанес поражение румынским ополченцам под Регином, сам город был разграблен и сожжен, после чего многие секеи вернулись в свои села, а оставшиеся рассеяли имперские войска. Дворяне спешно укрепляли свои усадьбы, призывая на помощь венгерскую национальную гвардию. Крестьяне точили косы и вилы, захватывали усадьбы, расправлялись с их обитателями. 10 октября ворвавшиеся в Златну румыны предали поселок огню и грабежу. Жители городков Абруд и Ромия сложили оружие перед четой адвоката Аврама Янку, прозванного «королем гор», и тем избегли столь страшной участи. В комитате Зэранд под Тырнавой произошла «битва», в ходе которой полегли сотни плохо вооруженных румынских крестьян.
В ноябре власть в большинстве сельских мест, в городах Брашево (Кронштадте) и Сибиу еще оставалась в руках командующего австрийскими войсками в Трансильвании лейтенанта-фельдмаршала Пухнера, вокруг которого сосредотачивались румынские и немецкие отряды. В декабре ситуация резко изменилась. Император Фердинанд под давлением своего окружения, недовольного «пассивностью» монарха, отрекся от престола в пользу своего племянника, 18-летнего Франца-Иосифа. Правительство в Пеште, демонстрируя свою самостоятельность, не спешило признавать его королем. Воспользовавшись неопределенностью ситуации, в последние дни уходившего 1848 года в Трансильванию вступил корпус генерала Ю. Бема, польского революционера и способного полководца.
Румын крутой поворот событий застал врасплох. Бем стремительно продвигался по Трансильвании и приближался к Сибиу, где 28 декабря собрались представители всех румынских общин края. Пухнер предложил призвать на помощь стоявшие в соседней Валахии российские войска.
20 декабря к командиру 5-го корпуса генералу Лидерсу прибыли две депутации валахов со слезной просьбой «спасти жизни 80 тысяч людей». Очень велик был соблазн применить вооруженную силу против повстанцев-мадьяр и против поляков, извечных врагов российской государственности. Однако в Петербурге все еще питали надежду, что австрийцы справятся с мятежом без посторонней помощи.
Со школьной скамьи нам настойчиво внушали, что «жандарм Европы»- российский император Николай Первый в крови потопил революционное выступление свободолюбивых, гордых венгров. И такая установка, к сожалению, по-прежнему доминирует в школьных учебниках истории.
Обратимся к первоисточникам по текущим событиям…
Для того чтобы «определиться на местности», квартирмейстер штаба 5-го корпуса полковник Генерального Штаба Непокойчицкий съездил на разведку и донес:
«Повсюду в Трансильвании с нетерпением ожидают русские войска и спасения ожидают только от нашей вооруженной интервенции».
Жители Ротентурма (селения у одноименного перевала через Карпаты) вообразили, будто полковник прибыл для размещения прибывающих войск , приготовили им встречу с хлебом-солью и были очень разочарованы, узнав, что об этом пока нет и речи. Непокойчицкий добрался до Сибиу, где огорчил австрийского генерала Пухнера сообщением, что генерал Лидерс не уполномочен вступать в Трансильванию. Имперские войска полковник застал в состоянии крайнего разложения, и сделал вывод о том, что их разгром неминуем.
Консул Дюгамель, практически без купюр, донесение Непокойчицкого отправил 28 декабря в столицу.
В той же депеше содержится информация о миссии епископа А. Шагуны: «На днях румынский епископ Трансильвании прибыл сюда из Германнштадта, прося о помощи. Он собирается отправиться через Яссы в Ольмюц, чтобы ознакомить австрийское правительство с отчаянным положением, в котором окажется валашская нация в Трансильвании, если не будут приняты меры для избавления ее от беспощадной мести венгров».
Приводя эти свидетельства, нужно учесть известную пристрастность источника – чудовищные жестокости творило и румынское ополчение. Единственным способом прекратить взаимное истребление – навести порядок жесткой, вооруженной рукой. Николай Первый долго колебался и не решался на интервенцию. В ответ на донесения Дюгамеля, получен ответ военного министра графа Чернышева: «Вступление войск наших, не вынуждено крайней необходимостью, неминуемо затруднило бы общие в Европе политические отношения и могло бы послужить на будущее к подобному вмешательству во внутренние дела соседних государств».
Лишь 19 января два отряда генерал-майора Энгельгарда и полковника Скарятина общей численностью в 6 тысяч штыков и сабель были направлены в Брашов и Сибиу. Работа штаба 5-го корпуса переходит в более ответственный и напряженный режим. По должности старшего адъютанта штаба корпуса капитан Дельвиг отвечает за ведение разведки и за суточное планирование. На офицеров Генерального штаба возложены сложные функции, в том числе и дипломатического характера.
В марте 1849 года венгерский генерал Бем добился решительного успеха, разгромив армию австрийского генерала Пухнера. Занимавшие Брашов и Сибиу российские отряды с боями поспешно отошли, румынский Комитет бежал в Бухарест. Очаг сопротивления мадьярам сохранялся в Западных Карпатах, примерно на десятой части площади княжества.
Весной 1849 года венгерская революция, казалось, одержала верх в противоборстве с армией Габсбургов. В начале марта юный император Франц-Иосиф провозгласил новую конституцию империи, по которой от Венгерского королевства отходили Трансильвания, Банат, Хорватия и Долмация, что вызвало волну возмущения в мадьярских кругах. Охвативший массы протест вылился в новый каскад побед над австрийской армией. В Пешт вернулось революционное правительство. 19 апреля Государственное собрание объявило династию Габсбургов низложенной и избрало революционного лидера Лайоша Кошута правителем страны.
Акт низложения династии однозначной оценке не поддается, ибо он лишил венгров симпатий роялистски настроенной общественности на Западе и позволил Францу-Иосифу искать поддержку для восстановления своих законных прав.
Но даже в этой ситуации Николай Первый не спешил принимать решение. «Входить в Трансильванию нет причины. Это дело прямо австрийцев… Когда все дело испорчено, было бы глупо исправлять русской кровью их ошибки». В другом послании Паскевичу Николай Павлович писал: «Австрийцы, не сладив сами, хотят теперь чужими руками жар загребать. Но я этого не хочу».
Однако, несколько позднее, осознав всю степень опасности, нависшей над короной юного Франца-Иосифа, император России изменил свою точку зрения. 8 мая 1849 года Франц-Иосиф прибыл в Варшаву, где находился император Николай Первый, и на коленях вымолил помощь.
Российское командование основательно подготовилось к вторжению: с севера над Венгрией нависли армия Паскевича и корпус генерал-адъютанта Ридигера, из Дунайских княжеств наносил удар 5-й корпус генерала Лидерса, в составе штаба которого находился капитан Николай Дельвиг.
Мадьяры сражались умело и отважно. Из их полководцев особых похвал со стороны русских военачальников удостоился генерал Беем – «искусный, предприимчивый, деятельный». В плане самой общей оценки, без углубления в детали, революционные и национальные идеи в Трансильвании оказались круто замешанными на злобе, ненависти и крови. Нельзя изображать дело так, будто российская армия ворвалась в Трансильванию и под свист казачьей нагайки предала огню и мечу мирные города и села. Классическая формула – народы против монархов-тиранов – здесь не имела шансов на успех. В румынских селах, в населенных пунктах, населенных немцами городах, русских встречали с колокольным звоном и с цветами. Поэтому говорить об «усмирении» Трансильвании казаками, как по сию пору утверждается в учебниках истории – значит тиражировать ложь. В создавшихся условиях дивизии 5-го корпуса сочувственно встречались и румынским и немецким населением края,- т.е. большинством жителей. Доказательств тому – предостаточно. Открываем воспоминания офицера штаба корпуса: «10 июня войска вступили церемониальным маршем в Кронштадт… Жители встречали нас с большим торжеством»; «жители Германнштадта вышли навстречу в село Шелемберг, откуда много народа и много экипажей провожало нас до города. Там встречала нас полковая музыка. Из окон осыпали нас венками цветов»; «население Медиаша было предано императору и встретило нас как освободителей… Едва наши войска стали на позицию, весь Медиаш пришел посмотреть на них. Долина Кекеля, знаменитая своими виноградниками, превратилась в шумное гуляние, на котором солдаты играли самую почетную роль»; «Сегесвар (Шегешвар, Сигишоара) принял нас с нескрываемой радостью». До прихода российской армии правительственный уполномоченный Гаал Шандор повесил десять жителей , чем усилил недовольство населения. Входящие части корпуса встречали сто «юных дев, увенчанных цветами», все – в белых одеяниях. От имени города они преподнесли генералу Лидерсу букеты цветов.
Далее автор воспоминаний приводит картины крайне негативного отношения к войскам населения сел и городков, населенных венграми. Наши войска, находясь в такой местности, не рисковали останавливаться в селениях, а разбивали лагеря в поле…. Кстати, в рядах повстанцев сражалось много поляков, сербов, французов. Даже, известный своими подвигами, а более, своими стихами, адъютант генерала Бема, Шандор Петефи, был сербом по фамилии Петрович…
В Сас-Вароше в штаб 5-го корпуса в окружении экзотической свиты явился «король гор» Янку, «молодой человек лет 25, белокурый, очень красивый собой, и с таким добрым, приятным лицом, что нельзя было поверить, что он уже произнес столько смертных приговоров над людьми». Но, принимая во внимание, что Янку боролся с венграми, генерал Лидерс, мило побеседовал с ним, снабдил его деньгами, причем немалыми – 20 тысяч рублей и боеприпасами…
Из «путевых впечатлений» российского офицера: «Переход от Мюленбаха к Сас-Варошу был невеселый. Наводили на нас грусть эти разоренные села и дома по дороге, свежие памятники междоусобной Трансильвании. Здесь венгерцы мстили валахам по дороге от Карлсберга на Торду; там были сожжены многие города, здесь очень многие деревни. Запустелые дворы, обгорелые стены, торчащие трубы как мавзолеи на кладбище,- все это приводило в уныние».
В ходе боевых действий с венграми, было немало проблем и с союзниками- австрияками. Кровавые расправы над пленными претили русским офицерам. В связи с передачей австрийцам пленных венгерских генералов, Паскевич обратился к царю с вопросом, не допускающим двоякого толкования: « Можно ли мне отдать на виселицу всех, которые надеются на Вашу благость? За то только, что они сдались перед Вашими войсками?». Казалось, скажи царь «нет», и десятки славных жизней были бы спасены. Но Николай Первый, неисправимый пленник идей монархической солидарности, не внял фельдмаршалу. «Они бунтовщики и с ними низко и подло сближаться, довольно и того, что мы их милуем».
18-летний австрийский монарх пренебрег личными обращениями к нему цесаревича Александра и Паскевича с просьбой о милосердии. Сотни людей были расстреляны и повешены, в том числе 13 генералов, вошедших в историю под именем Арадских мучеников. Политика,- вещь жесткая и жестокая…
Для характеристики межнациональных отношений в сфере деятельности 5-го корпуса генерала Лидерса, очень важны два последние месяца боев в Трансильвании. Генерал Беем отчаянно сопротивлялся русским войскам. В конце июня он предпринял трудно объяснимую с точки зрения, военной тактики, и потому столь неожиданную для штаба Лидерса диверсию в Молдавии. Перейдя перевал Ойтуз с отрядом в 2,5 тысячи человек и 12-ю орудиями, он потеснил слабые русские заслоны и обратился к населению с призывом освободиться от «царского гнета». Под воззванием подписались покинувшие Валахию бунтовщики во главе с Ч. Боллиаком. Молдавские крестьяне оказались глухи к его призывам. Опасаясь попасть в ловушку, при блокаде русскими войсками карпатских перевалов, Беем поспешно возвратился в Трансильванию. Имеются серьезные основания предполагать, что на данное рискованное предприятие Бем решился не без поддержки известных кругов с румынской стороны. Так, приехавший в Ардял валашский революционер Николае Бэлческу в письме от 7 июня рисовал перед Бемом радужные перспективы вторжения в Дунайские княжества.
В битве под Сигишоарой 18 июля Бем потерпел решительное поражение от русских войск. Сам он был ранен и увезен с поля боя на крестьянской телеге, а его адъютант поэт Шандор Петефи, пал смертью храбрых. По другой информации, исходящей от ссыльных поляков и не выдерживающей серьезной критики, был тяжело ранен, захвачен в плен русскими солдатами и в последствии, течении длительного времени проживал под полицейским надзором в Калуге. Генерал Бем сумел-таки собрать остатки своих воинских сил для последующих нескольких сражений. Сдаваться он не пожелал, и после капитуляции основных сил венгерской армии А. Гергея под Ширией (Виллагошем) 1 августа, сопровождаемый несколькими поляками, скрылся на территории Турции.
Сражения с венгерскими войсками носили крайне ожесточенный характер. В бою в окрестностях местечка Сент-Георги, под саблями мадьярской кавалереи полег целый батальон нашей пехоты, и в ожесточенной рукопашной схватке, на стороне венгров отчаянно сражались крестьяне, вооруженные топорами и косами… Атаки венгров на позиции русских войск носили исключительно ожесточенный характер. Шрапнель русских орудий выбивала целые ряды атакующих венгров… Сражение при селении Репси носило не менее ожесточенный характер. В ходе этого сражения капитан Дельвиг лично возглавил атаку двух эскадронов улан на венгерскую батарею, за что получил чин подполковника и был награжден золотой саблей с надписью «За храбрость». Возможно, именно этот бой убедил молодого офицера в том, что настоящее его призвание в строю, во главе эскадронов и полков…
Кстати, Приказом Главноуправляющего Главного управления путей сообщения от 30 мая 1849 года майор-инженер Андрей Дельвиг был назначен инспектором военных сообщений действующей армии в кампании против Венгрии. Под руководством Андрея Ивановича был сооружен мост через реку Гернат у деревни Пога и другие переправы, имеющие стратегическое значение. В июне 1849 года Андрей Дельвиг, во главе саперного батальона, лично участвовал в сражениях под Вайценом и Дербеченом.
ПЕРИОД СЛУЖБЫ МЕЖДУ ВЕНГЕРСКОЙ КАМПАНИЕЙ И КРЫМСКОЙ ВОЙНОЙ.
Похоже, братья, каждый на выбранном служебном поприще успешно делают карьеру, служа Родине на передовых ее рубежах.
После описания боевых эпизодов, имеет смысл немного отвлечь вас на личную жизнь братьев Дельвиг.
Еще в 1839 году, старший брат, Андрей Николаевич женился на Эмилии Николаевне Левашевой. Ее отец, Николай Васильевич, отставной поручик гвардии, участник войн с Наполеоном. В Москве Левашевы имели дом на Новой Басманной, известный более как салон супруги Николая Васильевича,- Екатерины Гавриловны. Среди гостей ее салона бывали Дмитриев, Вяземский, Боратынские, Жуковский, Пушкин и Чаадаев. Так вот, их дочь,- Эмилия в 1838 году вышла замуж за штабс-капитана-инженера Андрея Дельвига. В приданное за невестой, молодой, способный, перспективный и исключительно общительный офицер получил село Богородское на Ветлуге. С этого момента дальнейшая жизнь Андрея Ивановича будет связана с Нижегородской губернией. Эмиль Сокольский в своем очерке «У ветлужских теремов», опубликованном в журнале «Слово» за 2002 год очень подробно и увлекательно знакомит читателя с ветлужскими красотами, и попутно с семьями нижегородских Левашевых, Толстых и Дельвигов…
В 1845-1848 гг. Андрей Иванович работал над устройством водоснабжения в Нижнем Новгороде и в этой связи он имел частые деловые контакты с председателем Нижегородской казенной палаты действительным статским советником Борисом Ефимовичем Прутченко, часто общался с ним во внеслужебной обстановке. В октябре 1847 года Николай Иванович, находясь в отпуске, гостит в нижегородском имении старшего брата, бывал в Нижнем Новгороде и знакомится с семьей Прутченко. Парадной форме капитана генерального штаба, боевыми орденами на груди а особенно своими пышными усами он произвел неизгладимое впечатление на юную дочь Бориса Ефимовича, Шурочку. Молодые люди расстались в надежде на новую встречу.
По окончании Венгерской кампании подполковник Николай Дельвиг продолжил службу в штабе 5-го пехотного корпуса, теперь уже в должности старшего адъютанта штаба. Штаб корпуса в это время дислоцировался в Кишиневе, где в это же время, «совершенно случайно» гостила у своей тетушки Александра Борисовна Прутченко. Николаю Ивановичу нравилась не по годам самостоятельная и решительная девушка, но зная о том, что Борис Ефимович не рассматривает его кандидатуру как потенциального зятя, и, учитывая юный возраст девушки, он предложил Александре поддерживать дружеские отношения. Борис Ефимович Прутченко был весьма значительной фигурой в структуре финансового обеспечения России. И при этом, он с полным основанием мог считать, что к своему высокому и ответственному посту он пришел благодаря своим способностям и деловым качествам. По дошедшей до нас информации, его отец,- Ефим Алексеевич, начавший службу с копииста канцелярии киевского полка в 1757 году, в течение 17-ти лет дослужился до чина капитана и вышел в отставку секунд-майором, уже числясь по происхождению «из дворян». 18 января 1829 года отставной секунд-майор и его сыновья были пожалованы в дворянское достоинство. На тот момент его дети: Борис,- коллежский советник; Дмитрий и Данило,- титулярные советники; Григорий,- поручик; Матвей и Иван,- подпоручики; Федор,- губернский секретарь. Я к тому это фиксирую, что на тот момент, Борис Ефимович, уже свом чиновным званием коллежского советника, имел полное право на причисление к потомственному дворянству. Службу он начал в 1801 году, как и отец,- копиистом, и уже в 1824 году находился на должности рязанского вице-губернатора, в 1830 году переведен в Кострому, в 1831 году – в Нижний Новгород, где из вице-губернаторов он 30 июля 1837 года был назначен председателем казенной палаты и оттуда в 1861 году назначен директором департамента государственного казначейства, получив чин тайного советника. К моменту знакомства с Николаем Дельвигом старший сын Бориса Ефимовича, Дмитрий, служил в лейб- гренадерском полку, дочь Елизавета была замужем за флигель-адъютантом, полковником гвардии фон-Брик. На фоне эдакого служебного положения и семейного процветания, Николай Дельвиг не показался Борису Ефимовичу подходящей партией для его дочери Александры. В том же 1849 году штаб корпуса был переведен в Одессу. В 1850 году подполковника Николая Дельвига назначают дивизионным квартирмейстером 13-й пехотной дивизии. Должность эта соответствовала начальнику оперативного отдела штаба. Служа на этой должности, Николай Иванович впервые в жизни попадает в Крым. В Симферополе размещается штаб дивизии, в окрестностях Севастополя дислоцируются два полка дивизии. На этой должности Николай Иванович получает очередное звание – полковник, и через год, как офицера Генерального штаба, для получения практики командования его прикомандировывают к Житомирскому пехотному полку,
Житомирский полк входил в 14-ю дивизию. Полки дивизии были расквартированы по близлежащим городкам и селениям. Так, Житомирский полк сначала находился в Кишиневе, затем в Ново-Константинове, Подольский полк сначала находился под Балтой, затем ему определили постоянное место дислокации в Николаеве. Летом 1852 года император Николай Павлович произвел смотр всех дивизий 5-го корпуса в лагерях под Вознесенском. Корпус в это время насчитывал до 75 тысяч человек пехоты, кавалерии и артиллерии. Процесс «сколачивания» подразделений, полков, бригад и дивизий предусматривал строевые занятия по 10-12 часов в сутки. Завершался этот процесс императорским смотром всего корпуса. Присутствуя на маневрах в течение трех дней, император остался доволен состоянием полков и дивизий и распорядился выдать каждому солдату по 50 копеек серебром. Это был показатель достаточно высокой оценки смотра войск корпуса. По результатам императорского смотра командир корпуса генерал-лейтенант Лидерс был пожалован орденом Святого Андрея Первозванного.
В декабре 1852 года по приглашению многочисленного семейства брата, Николай Иванович гостит в его Нижегородском имении, — Богородском на Ветлуге. Шурин брата, Валерий Николаевич Левашев был женат на Ольге Степановне Зиновьевой, — внучке знаменитого Жомини. Сестра жены Андрея Ивановича, Лидия, была замужем за отставным офицером гвардии Николаем Сергеевичем Толстым., сыном бывшего нижегородского вице-губернатора. Здесь же на правах юной подруги хозяйки дома, Эмилии Николаевны, гостила значительно повзрослевшая Александра Борисовна Прутченко. На этот раз в качестве свахи выступила Эмилия Николаевна Дельвиг, сообщившая свояку о том, что Борис Ефимович Прутченко не возражает против брака своей дочери с Николаем Ивановичем. Помолвка Николая Ивановича Дельвига с Александрой Борисовной Прутченко была организована немедленно, во избежание дальнейших проволочек, а венчание состоялось на Рождество 1853 года в соборе Нижегородского Крестовоздвиженского монастыря. Дальнейшая семейная жизнь Николая Ивановича, без преувеличения может служить образцом семьи офицера, в чем мы с вами еще успеем убедиться в ходе дальнейшего повествования.
УЧАСТИЕ В КРЫМСКОЙ КАМПАНИИ ДО СЕВАСТОПОЛЬСКОГО ПЕРИОДА.
Весной 1853 года резко осложнились отношения с Турцией, принимается решение о занятии Дунайских княжеств. Для похода на Дунай были выделены войска из 4-го корпуса генерала Данненберга и 5-го корпуса генерала Лидерса под общим командованием генерала Горчакова. Всего в группировку войск вошли 5 пехотных и 2 кавалерийские дивизии – 82 тысячи человек при 196 орудиях. В основном, это были опытные войска, воевавшие на Кавказе и участвовавшие в Венгерском походе 1849 года. 21 июня авангард под командованием генерала Анрепа перешел реку Прут у Скулян. В течение последующих трех недель были оккупированы Молдавия и Валахия. 9 октября 1853 года Турция в ультимативной форме потребовала вывода российских войск из княжеств, а 16 октября объявила войну России. К сожалению, генерал Горчаков «распылил» свои войска по всему течению Дуная – от Калафата до Галаца. Отдельные отряды не превышали численность пехотной бригады. Наиболее способный и опытный военачальник – генерал Лидерс – контролировал участок Нижнего Дуная, где решительные боевые действия не планировались, а генерал Данненберг, полководческими талантами не блиставший, был на главном оперативном направлении.
Активных, масштабных боев не происходило, основные перестрелки случались во время фуражировок. 21 октября турецкий командующий Омер-паша переправился с 14000 войск у Туртукая и захватил Ольтеницу на валахском берегу. Части 4-го корпуса Данненберга атаковали его 23 октября, но не завершили атаку, и отступили. В деле участвовало порядка 6000 человек под командованием генерала Соймонова. Наши потери составили 44 офицера и 926 нижних чинов. Даненберг, руководивший боем из глубокого тыла, не контролировал изменение обстановки, и приказал войскам отходить, не смотря на наметившийся успех. С обеими главными фигурантами этого боя – генералами Соймоновым и Данненбергом, нам в самом скором времени предстоит встретиться уже на Крымской земле…
Неблагоприятное развитие событий на Дунае побудили Николая Первого усилить группировку 3-м пехотным корпусом. Теперь на Дунае было сосредоточено уже 7,5 дивизий. Это притом, что 13-я дивизия 5-го корпуса находилась на Кавказе, а 1-я бригада 14-й дивизии была в Крыму.
Ноябрь и большая половина декабря 1853 года на театре военных действий прошли спокойно. Войска разместились по зимним квартирам, отдельными гарнизонами. Такая практика едва не привела к катастрофе. Тобольский полк полковника Баумгартена 23 декабря был внезапно атакован в шесть раз превосходящим его противником. Произошло это при селении Четати. Героизм тобольцев и своевременный подход егерей Одесского полка привели сначала к отражению атак противника, а затем и к поражению неприятеля в результате жестокого боя. В бою при Четати на нашей стороне действовали сначала 2500 человек, затем до 5000 при 12 орудиях. Наши потери: до 2000 убитых и раненых. Неприятельские потери составили до 3000 человек, с потерей 6 орудий и 2-х знамен. Николай Дельвиг с повышенным интересом анализировал ход сражения, еще и потому, что командир Тобольского полка, полковник Баумгартен, — его однокашник по академии Генерального штаба.
Наконец-то нашлось серьезное дело и для дивизий 5-го корпуса. В ходе боевых действий, 24 марта 1854 года русские войска перешли через Дунай. Несмотря на солидный возраст, — 73 года, генерал Лидерс поражал всех окружающих своим умом, отвагой и работоспособностью. Полковник Дельвиг, находясь в штате Житомирского полка, выполнял отдельные поручения командира корпуса. Так, в сложнейших условиях, при активном противодействии турок, он координировал переправу полков 14-й дивизии через Дунай в районе Галаца, за что был отмечен генералом Лидерсом. В ходе последующих боевых действий, Николай Дельвиг неоднократно бывал под огнем, координируя боевую деятельность полков дивизии. Особенно он отличился в ходе занятия Мачина и в борьбе под Силистрией. Под Силистрией наши войска встретили упорное сопротивление турецкого гарнизона и в мае приступили к осаде крепости по классической схеме. 28 мая генерал во время очередной рекогносцировки Паскевич был контужен ядром и убыл в Яссы. 9 июня на рассвете был назначен штурм крепости. Все было готово для атаки, средства обороны противника были надежно блокированы, но за два часа до срока начала штурма фельдъегерь привез из Ясс приказ Паскевича снять осаду и начать отход за Дунай. Для осады крепости с 12-ти тысячным гарнизоном Паскевич сосредоточил силы и средства 5 дивизий, но распоряжался так неэффективно, что турецкий гарнизон постоянно усиливался резервами и транспортами. В первом штурме крепости, предпринятом «сходу» 17 мая, было использовано всего три батальона, с потерей 900 человек, в их числе начальник 8-й дивизии генерал Сельван. Штурм 9 июня планировалось провести шестью полками. Взрывы мин в горнах были проведены исключительно успешно, успех атаки был практически гарантирован… Осада Силистрии, из-за нерешительности генерала Горчакова приняла затяжной характер и император принял единственно возможное и правильное решение на снятие блокады. Есть все основания считать, что только болезнь генерала Лидерса, не позволила нашим войскам овладеть этой сильнейшей крепостью. Наши потери за все время осады крепости составили: 6 генералов, 79 офицеров и 2122 нижних чина. Государь правильно оценил складывающуюся ситуацию. В ход военной кампании готова были ввязаться Австрия, обеспокоенная активностью России на Балканах. Чтобы не нервировать Австрию, и просчитав ближайшие действия союзников, государь высвобождал войска для последующей переброски их в Крым.
Горчаков, в отличие от князя Меншикова, считал высадку союзников в Крыму, вполне возможной и пытался убедить князя в этом, но его доводы не имели успеха.
Деятельность князя Меншикова в ходе событий 1853-1855 годов, вызывает очень много вопросов и требует отдельных серьезных исследований. Вне всякого сомнения,- он личность крупная, значительная и весьма «мутная»… До самого конца своей бурной, насыщенной событиями жизни, князь не порывал связи с самыми «жесткими» масонскими ложами…
Отход за Дунай был проведен, по возможности, скрытно, турки отреагировали на нашу ретираду не сразу.
Осмотревшись, ободренные таким поворотом дела, турки, собрав в районе Рущука до 30.000 человек, переправились 26 июня у Журжи, намереваясь прорываться на Бухарест. Однако после жестокого боя они были отбиты вчетверо слабейшим русским отрядом и поспешно вернулись на болгарский берег. Этот бой провели наши войска под командованием генерала Соймонова, одного из молодых и самых способных генералов. В распоряжении Соймонова было 9000 воинов с 24 орудиями. Наши потери составили 1015 убитых и раненых. Турки потеряли до 5.000 человек. Сосредоточив на позиции у Фратеште 30.000 человек и 180 орудий, Горчаков обеспечил надежное прикрытие бухарестского направления.
В начале сентября , когда высадка союзников под Евпаторией уже состоялась, он направляет в Крым наиболее подвижные части: легкую резервную кавалерийскую дивизию и Уральский казачий полк. , следом начали ускоренный марш полки 11-й и 12-й пехотных дивизий, саперный батальон, артиллерия, переправляет шанцевый инструмент и продовольствие… Для ускорения марша полков было мобилизовано громадное число крестьянских подвод, но переход их был долог и нелегок… В Дунайскую армию пришли известия о больших потерях в Альминском сражении. В эти дни полковник Дельвиг получает назначение командиром Владимирского полка, находящегося в Крыму, и, опережая марширующие в Крым полковые колонны, спешит к месту нового назначения.
КОМАНДОВАНИЕ ВЛАДИМИРСКИМ ПЕХОТНЫМ ПОЛКОМ.
В самом недавнем времени Владимирский полк отличился в ходе Альминского сражения, трижды атакуя позиции неприятеля под жесточайшим огнем. В самом начале сражения был тяжело ранен командир полка полковник Ковалев. В сражении из стоя Владимирского полка выбыло убитыми – штаб-офицеров 2, обер-офицеров – 18, низших чинов 561; ранеными штаб-офицеров – 2, обер-офицеров 27, нижних чинов 583, и без вести пропавших нижних чинов 108. Если же обратиться к воспоминаниям участников сражения, то картина представляется еще более мрачная. Со слов батальонного адъютанта Наума Горбунова, после сражения в строю оставался только один штаб-офицер подполковник Мелентьев и 7 обер-офицеров, включая Горбунова. Со слов Горбунова, полк убитыми, ранеными и пленными потерял 3-х штаб-офицеров, 53 обер-офицера и до 2.500 нижних чинов. В ходе сражения погиб (по сведениям Горбунова попал в плен раненым и умер в плену) командир 1-й бригады 16-й дивизии генерал-майор Щелканов – 2-й. Несмотря на царящую неразбериху, командование полком доверить подполковнику Мелентьеву не решились. Последний вел себя странно,- всем кстати и некстати постоянно рассказывал о том, как он лично возглавил спасение полковых знамен, хотя, находящиеся рядом знаменщики такого факта не подтверждали. В течение полутора месяцев после Альминского сражения Горбунов исполнял обязанности полкового адъютанта и вел учет личного состава полка, в этой связи, его информация, особенно данные о потерях, им представленные требуют особого внимания и заслуживают известного доверия.
На день Балаклавского сражения Владимирский полк был пополнен до 3-х батальонного состава. Но и этот факт многими военными историками оспаривается. Так, в 2-х томном описании обороны Севастополя графа Тотлебена, на день Инкерманского сражения полк числят в 4-х батальонном составе, что не соответствует действительности…
В ходе Балаклавского сражения, полк занимал позицию на северо-западных склонах Федюхиных высот, прикрывая батарейную батарею. Вечером, в день Балаклавского сражения, на позиции полка прибыл вновь назначенный командиром полковник Николай Иванович Дельвиг. Этот день особенно подробно описал в воспоминаниях Горбунов, которому впоследствии пришлось служить адъютантом у Дельвига, при службе нашего героя уже в качестве начальника штаба в 5-м и 4-м корпусах.
До прибытия на позиции полка барона Дельвига, полком временно командовал подполковник Ракович. Для прощания с подполковником Раковичем, получившим новое назначение, был устроен обед, насколько это позволила обстановка и изобретательность полкового маркитанта.
По отбитии у неприятеля в ходе Балаклавского сражения четырех турецких редутов, ранее контролировавших местность, отряд генерал-лейтенанта Липранди занял высоты, нависающие над Балаклавской бухтой. Расстояние от передовых позиций русских войск до бухты в отдельных местах не превышало 2-х верст и, естественно, при наличии на этих позициях дальнобойной артиллерии позволило бы обстреливать корабли англичан, базирующиеся в бухте Балаклавы. В связи с сильно пересеченной гористой местностью, доставить на позиции крепостные орудия было крайне затруднительно а, использовавшиеся с переносных, горных станков конгревовы ракеты, желательного эффекта не давали.
21 октября, оставив Федюхины высоты, Владимирский полк перешел на Инкерманское плато, откуда вечером 23 октября был переправлен на баркасах и пароходах на Южную сторону Севастополя, и расположился в бивуаках в Аполлоновой балке. Все эти перемещения происходили под проливным дождем.
Вечером в штаб дивизии из штаба армии было передано сообщение о том, что Владимирский полк оказался единственным из полков армии, не приславшим офицера в свиту Великих князей, находящихся при Главной квартире армии. Как впоследствии оказалось, адъютанту 2-го батальона из-за штормовой погоды не удалось переправить через Северную бухту свою строевую лошадь, а «безлошадным» он не смел приблизиться к великокняжеской свите… Не вникая в детали, и не желая выслушивать никаких объяснений, вместо запоздавшего к месту назначения делегата от полка, был срочно направлен полковой адъютант, как не справившийся с ранее поставленной задачей. Можно, конечно, посочувствовать капитану Горбунову, отправившемуся через штормовой рейд в повседневной заношенной форме, на плохонькой обозной лошаденке, не по форме оседланной. Задачу решительный капитан выполнил и присоединился к блестящей свите Великих князей и главнокомандующего. Но самое досадное состояло в том, что когда переписывали офицеров свиты для последующего награждения их орденами Святой Анны 3-й степени, наш скромный капитан не попал в эти почетные списки… Более того, вернувшись после всех торжественных мероприятий к полку, вышедшему из тяжелейшего боя еще и выслушал упреки командира за свое отсутствие в бою…
Ночью, накануне сражения, командующий дивизией генерал Жабокрицкий вызвал к себе командиров полков и батальонов для постановки задачи на предстоящий бой, впоследствии получивший название «Инкерманский». В ходе совещания, барону Дельвигу было объявлено о том, что он временно вступает в командование бригадой в составе Владимирского и Суздальского полков, передав командование полком командиру 1-го батальона майору Никольскому. И это, заметьте, уже при отсутствии в полку полкового адъютанта. Не лишне уточнить, что по принятой в те годы организации, адъютанты батальонов и полков практически выполняли функции начальников соответствующих штабов. Как эти замещения и подмены проявились в ходе боя, нам еще предстоит оценить.
Около 3-х часов ночи, вскарабкавшись по скользким глинистым склонам Аполлоновой балки, батальоны Владимирского полка выстроились в ротные колонны. После расчета, полк в 3-х батальонном составе двинулся по улицам Корабельной слободки в сторону Киленбалки. К сожалению, в «Описании обороны Севастополя», составленном под руководством графа Тотлебена, часть1, стр. 421, во Владимирском полку показано 4 батальона; и численность 2132 человека. Там же, еще в описании Балаклавского сражения, на стр. 370, в полку показано 3 батальона с числом людей 1724. Даже с учетом возвращающихся из госпиталей, за десять дней численность личного состава полка не могла вырасти на 400 человек, и полк из 3-х батальонного в 4-х батальонный переформирован не был.
На колокольне церкви, мимо которой проходили ротные колонны полка, уныло зазвонили к заутрени колокола. Многие выбегали из строя и спешили поставить свечку в храме, — офицеры этому не препятствовали. Николай Дельвиг, приняв командование бригадой, на переходе оставался во главе своего, головного в бригаде, Владимирского полка. Не доходя до позиций 1-го бастиона, полк был остановлен на продолжительное время. И когда передовой батальон полка уже поднимался по северному склону Киленбалки, орудия пароходофрегата «Херсонес» еще продолжали интенсивную стрельбу по английской батарее, впоследствии получившей название «Форт Канробера», способной в условиях приближающегося рассвета, существенно усложнить переход полка.
При выходе на правый берег балки, ротные колонны миновали группу офицеров штаба во главе с командиром корпуса — генералом Данненбергом, контролировавшим выход войск на назначенные рубежи. По распоряжению генерала Данненберга, полки Владимирский, Суздальский, Углицкий и Бутырский составили главный резерв, имея Киленбалку с правого фланга.
В это время в бой уже вступили Томский, Колыванский и Екатеринбургский полки с поддерживающими их батареями. О происходящем же впереди сражении, можно было судить по пулям и ядрам, долетавшим в расположение полков бригады, да по потоку раненых, устремленному вдоль Киленбалки. От Киленбалочного моста до места сражения перевязочные пункты отсутствовали. Куда нести раненых, толком никто не знал. Зачастую, одного легкораненого сопровождали два вполне здоровых бойца. Тяжело раненых несли на носилках и на руках. Отмечались случаи, когда нести продолжали уже умерших. Судя по всему, вопрос с эвакуацией раненых не был отработан. Отправляемые назад, «сопровождающие», очень неохотно возвращались на поле боя и не было никакой уверенности, что они придут по назначению.
Около 10 часов утра барон Дельвиг получил приказание выводить полки бригады на левый фланг нашей боевой линии. Передвижение совершалось бегом с сохранением, по возможности, ротных колонн. С самого начала движения батальоны полка несли большие потери от ружейного и артиллерийского огня противника. Пройдя позиции Донской батареи, осыпаемой ядрами и снарядами, батальоны Владимирского и Суздальского полков миновали два оврага и незначительную высоту. Наконец, хватаясь за колючий кустарник, по очень крутому подъему роты стали выходить на небольшое плато. Задача полков бригады состояла обеспечить отход наших расстроенных боем полков 11-й дивизии, заняв позиции на Казачьей высоте. Оценив на месте обстановку, полковник Дельвиг, не задерживаясь на высоте, повел наступление на позиции английской батареи №1, находящейся на правом фланге английской позиции над Каменоломным оврагом. В первом эшелоне атакующих шли батальоны Владимирского полка, следом шли, поднимающиеся на плато батальоны Суздальского полка. Позиция английской батареи представлялась неприступной. Ее позиции располагались на площадке, окруженной крутыми, осыпающимися склонами Каменоломного оврага. Залпы картечи вырывали из атакующих колонн целые ряды. К моменту атаки Владимирского полка на позиции английской батареи №1, на помощь англичанам подошли в большом количестве французы, именно их убийственный ружейный огонь встретил атакующих. По воспоминаниям штабс-капитана А. Розина, замещавшего в этом бою командира 1-го батальона Владимирского полка, впереди атакующих находились застрельщики, вооруженные штуцерами и люди с ершами для заклепки орудий. Они, первыми достигнув позиций батареи, закричали, что англичан немного и что они бегут с батареи. Шедший в рядах первого батальона, барон Дельвиг, возглавил атаку Владимирского полка; но
на расстоянии нескольких саженей от бруствера, наши атакующие ротные колонны были встречены батальным огнем зуавов, притаившихся за бруствером батареи и первоначально не обнаруженные нашими застрельщиками.
По трупам наших егерей 11-й и 17-й дивизий, покрывавшим все пространство перед батареей и на ее позициях, можно было заключить, что атака на нее возобновлялась уже не в первый раз. Более того, ворвавшиеся на позиции батареи наши застрельщики и охотники с ершами обнаружили некоторые орудия уже заклепанными. Именно в эту минуту юнкер Рутковский геройской смертью доказал свою готовность данное командиру роты обещание заклепать вражеское орудие. Едва только достигнув орудийной позиции, он был поднят на штыки набежавшими французами. Нужно отдать должное защитникам батареи,- атака на нее Владимирского полка была равносильна самоубийству. Как уже говорилось, в первые же мгновения атаки, барон Дельвиг, находясь в первых рядах атакующих был тяжело ранен и, передав командование рядом находившемуся майору Никольскому, стал отходить в сторону Каменоломного оврага. Сражение на подступах к английской батарее переросло в кровавую свалку. Владимирцы еще несколько раз пытались приступом взять батарею, но подходившие свежие подразделения французов, лишили их такой возможности. Тем не менее, задача, поставленная перед 1-й бригадой 16-й дивизии, сдержать противника и обеспечить отход полков 11-й и 17-й дивизий, и без того, была выполнена. После отчаянных атак батальонов Владимирского полка на позиции правого фланга противника, ни у французов и тем более англичан желания преследовать сильно поредевшие русские полки не было. Достаточно уже было и того, что вслед отступавшим несся нескончаемый поток свинца и стали. В большинстве случаев отходившие русские полки пробивались с боем, так как французские егеря полукольцом окружили верховья Киленбалки.
В тот момент, когда, оставив горы трупов на подступах к английской батарее, батальоны Владимирского полка очередной раз отхлынули назад, штабс-капитан Розин обнаружил, что рядом с ним кроме батальонного горниста и небольшой группы солдат никого из своих нет. Расстроенные боем остатки батальонов отошли. По сигналу горниста около Розина собралась группа в двадцать с небольшим человек, и он направился с ними назад к Каменоломному оврагу. Слабо ориентируясь на местности, Розин поднялся по крутой тропе оврага на ближайшую возвышенность. В это время неприятель в большом числе вышел на край плато и открыл беглый огонь по группам русских солдат, отступавшим по склонам оврага. Узкая тропа, по которой отступала группа Розина, имела по левую сторону скалу, а по правую — глубокий овраг, где повсюду лежали убитые и тяжело раненые. Когда, наконец, удалось скрыться за выступ скалы и выйти из под выстрелов, в окружении Розина осталось всего 7 человек, возглавляя которых он встретил раненого барона Дельвига, сопровождаемого прапорщиком Ремизовым и тремя солдатами. Полковник Дельвиг, как уже говорилось, был ранен штуцерной пулей в руку и потерял много крови. О дальнейшем ходе боя и судьбе Владимирского полка он знал еще менее Розина, так как оставил позиции полка после первой атаки на английскую батарею. С большим трудом взобравшись на правый склон Каменоломного оврага, офицеры увидели двигавшиеся по нему отступающие русские войска. Для того, чтобы соединиться с ними им следовало спуститься вниз. Но каменистый склон оврага в этом месте был высок и практически вертикален. Правые возвышенности по направлению к Черной речке, становились все выше и круче, левее – можно было каждую минуту ждать встречи с преследующим наши войска неприятелем. Наконец, решились и рискнули принять левее, и действительно вскоре отыскали тропу, сколько нибудь возможную для спуска. Хотя спуск по такой круче с раненым был очень сложен. Для спуска барона Дельвига из ружей и сабель соорудили импровизированные носилки и с их помощью осуществили этот сложнейший переход. На половине тропы на маленькой площадке, взорам наших «скалолазов» неожиданно предстал яркий пример славянской беззаботности в соединении с неуместной хозяйственностью. Егерь 11-й дивизии, старый солдат, зацепив нитки за сухое дерево, скручивал шнурок. Шнурок ему потребовался для удобства переноски «боевых трофеев»- английской меховой шапки из медвежьей шкуры, зеленого турецкого кушака и прочих нужных в солдатском хозяйстве вещей. Оставив хозяйственного егеря за его занятием, группа, придерживаясь взятого направления движения, спустилась к Черной речке и, свернув налево, достигла понтонного моста, по которому в эту минуту переправлялся Суздальский полк. Полк этот менее Владимирского пострадал в сражении и значительно быстрее успел подойти к переправе. Около моста и далее лежало множество раненых, ожидавших помощи и переправы. Здесь Розину удалось отыскать лекаря, который забинтовав простреленную руку Дельвига, посоветовал ему побыстрее перебраться на Северную сторону, куда, как ему было известно, раненых доставляли в приготовленных для этой цели шлюпках.
Сказав при прощании с полковником Дельвигом, что остается у моста в ожидании полка, так как Суздальцы, бывшие в аналогичной ситуации с Владимирцами, уже переправились, Розин спросил у полковника какое приказание относительно дальнейшего движения передать командующему владимирским полком.
Дельвиг сказал, что на случай отступления особого распоряжения полкам бригады он не получал, но считает, что самое естественное возвратиться опять в Севастополь.
На всякий случай, Розин попытался уточнить среди находившихся у моста раненых офицеров, не видал ли кто Владимирского полка среди переправившихся, ни один из раненых не мог сказать ничего определенного.
У моста Розину пришлось ждать довольно долго, пока наконец, он отличил среди подходивших к мосту войск роты Владимирского полка. От майора Никольского Розин узнал, что встреченные из-за бруствера английской батареи сильным ружейным и артиллерийским огнем многочисленных французов, не имея за собой резерва и артиллерийской поддержки, потеряв много людей, владимирцы вынуждены были отступить и, спустившись обратно в овраг, повернули тотчас направо к Черной речке, чем и объяснялось долгое их движение к мосту, куда взятое направление по скалистой тропе привело группу барона Дельвига значительно быстрее.
После передачи майору Никольскому приказания командира полка – не отходя через мост, возвращаться опять в Корабельную слободку, тот сначала не хотел согласиться, утверждая, что по примеру Суздальского полка, одной с ними бригады, вышедшего вместе с Владимирским полком из Севастополя, гораздо удобнее будет переправиться через мост. Но когда штабс-капитан Розин пригласил офицеров быть свидетелями в передаче последним приказания полкового командира, майор Никольский вынужден был направить полк к Севастополю по саперной дороге.
Ситуация эта требует некоторого уточнения. Дело в том, что войска, отходившие к Севастополю по саперной дороге, идущей вдоль берега Северной бухты подвергались интенсивному орудийному и ружейному обстрелу с нависающих над дорогой круч, и несли потери. Более того, была реальная опасность в процессе перехода быть отрезанными от севастопольских позиций.
Пройдя около версты по направлению к Севастополю, владимирцы, идущие во главе полковой колонны заметили конную группу. Отделившийся от нее ординарец с казаком, подскакал к колонне и передал приказание князя Меншикова бегом поспешить для прикрытия орудий. То же приказание, полученное от полковника Тотлебена, было повторено уже на бегу. Достигнув орудий, владимирцы увидели Великих князей Николая Николаевича и Михаила Николаевича в сопровождении князя Меншикова. Здесь уместно было бы уточнить, что при планировании Инкерманского сражения, князь Меншиков, назначив командиром колонны войск, направленных из Севастополя, генерала Соймонова, а идущих с Мекензиевых высот через понтонный мост, генерала Павлова, поручив координацию войсковых колонн штабу 4-го корпуса во главе с генералом Данненбергом, не обеспечил общего руководства, оставаясь с молодыми Великими князьями на безопасном удалении, в районе Георгиевской балки.
По Инкерманскому сражению осталось много воспоминаний участников, много последующих исследований, как со стороны нашей, так и со стороны англичан и французов. В этой связи, я останавливаюсь лишь на тех эпизодах, в которых принимали участие офицеры и солдаты возглавляемого бароном Дельвигом Владимирского полка. Так, на вопрос Великих князей о том, где полк вел бой, офицеры, не знакомые с местностью, отвечали, что полк атаковал английскую батарею на Сапун-горе. Историческим фактом является то, что, планируя сражение, штаб армии не имел подробной карты местности, и единственный консультант командиров колонн, предназначенных к бою, генерал Данненберг, когда — то, в начале 40-х годов, «стоял лагерем» неподалеку от этих мест. Запрошенная из Петербурга карта местности, как бы в насмешку, была доставлена фельдъегерем на следующий день после уже свершившегося сражения. Что же касается знакомства генерала Данненберга с местным ландшафтом, то, с 1836 по 1839 год он командовал 15-й пехотной дивизией, полки которой действительно располагались в окрестностях Севастополя,- на Инкерманских высотах и в районе горы Гасфорда. Cама же гора Гасфорда получила наименование от фамилии генерал-лейтенанта Гасфорда Густава Христиановича, преемника Данненберга на посту командира 15-й пехотной дивизией 5-го армейского корпуса, столь основательно «обогатившего» топонимику окрестностей Севастополя. Иллюстрация, изображающая генерала Данненберга, инструктирующего Соймонова и Павлова перед боем, исключительно образно дает нам представление об основных «фигурантах» Инкерманского сражения. И даже то, что «выдающийся стратег» сучковатой палкой помечает на песке диспозицию войск на разных этапах предстоящего сражения, говорит об очень многом…
Англичане, со своих позиций в районе Киленбалочного плато предприняли попытку перехватить нашу отступающую артиллерию. Батареи, сохранившие организационную структуру, перемещались вдоль Саперной дороги, а отдельные орудия, пострадавших в бою батарей, спускались вниз по достаточно крутым спускам. Большая убыль артиллеристов и артиллерийских лошадей затрудняли этот процесс. Наперерез нашей артиллерии, находившейся в походном положении и без снарядов, были брошены цепи английских егерей. Батальоны Владимирского полка поспешили занять позицию правее Бутырского полка, также случайно попавшего в прикрытие, практически беззащитных батарей. Дело кончилось непродолжительной перестрелкой нашей цепи с англичанами. Стрельба английских батарей, гранатами, конгревовыми ракетами и книппелями была неэффективна, так как они большей частью перелетали над нашими отступавшими колоннами, рикошетировали на бывшей сзади возвышенности. В результате, было подбито несколько орудийных лафетов и поломало колеса у двух загруженных ранеными лазаретных фур. Убитых и раненых было немного. Должно быть после утреннего переполоха, руки у английских наводчиков орудий подрагивали. В прикрытии орудий батальоны Владимирского полка оставались в продолжение почти шести часов, пока группы солдат, чередуясь с бутырскими батальонами, по скользким, глинистым склонам Киленбалки спустили и втащили около тридцати орудий. У некоторых из них были повреждены лафеты, у большинства не доставало потерянных в ходе сражения лошадей.
Уже стемнело, когда батальоны Владимирского полка вслед за последним орудием двинулись по улочкам Корабельной слободки и по-прежнему расположились бивуаком в Аполлоновой балке.
Если же обратиться к широко известному «Описанию обороны Севастополя», то на стр. 45- и 451 то прочитаем: «В то время, как большая часть пехоты уже перешла через мост на Черной речке и устье Киленбалки, артиллерия наша, утомленная продолжительным боем и обессиленная убылью людей, медленно двигалась по Саперной дороге. В это время неприятельская артиллерия успела подбить несколько повозок, которые загородили дорогу, и в то время как наша пехота отошла уже вдоль берега к Севастополю, артиллерия остановилась на протяжении от устья Киленбалки до Георгиевской балки.
Пользуясь этим, неприятельские стрелки, прикрываясь кустарником, так близко подступали к нашим орудиям, что ежеминутно были готовы их захватить. Случившийся здесь в это время полковник Тотлебен, видя угрожающую нашей артиллерии опасность, взял находившуюся вдалеке роту Углицкого полка, рассыпал ее в цепь, остановил шедший в конце колонны Бутырский полк, два батальона которого в ротных колоннах , расположил в две линии, а остальные два батальона в резерве. Стрелки наши завязали живую перестрелку с неприятелем. Вместе с тем, чтобы ободрить наши войска и остановить неприятеля, полковник Тотлебен выдвинул на позицию попавшиеся под руку четыре орудия, которые и открыли огонь. К этим четырем орудиям тотчас же присоединилось еще несколько других. Кроме того, лейтенант Скарятин был послан к контр-адмиралу Истомину с просьбой прислать людей на помощь артиллерийской прислуге. Неприятель приостановил свой натиск и ограничился одной перестрелкой. Вслед затем, подошедшие сюда саперы 4 и 6 батальонов вместе с присланными из Севастополя матросами начали на руках поднимать орудия. Только в 8 ; часов вечера вся артиллерия наша прошла оборонительную линию; вслед за нею отступил к Севастополю Бутырский полк с ротой Углицкого полка».
Авторство в написании капитального труда «Описание обороны Севастополя» официально принадлежит графу Тотлебену, но никогда не составляло большого секрета и то, что различные разделы этого весьма солидного исследования принадлежат целой группе специалистов. Так, все, что касается вопросов подземной минной войны написано инженер-капитаном, впоследствии генерал-майором Мельниковым и так по всем прочим разделам, но каждый член авторского коллектива видимо хорошо помнил о том, кому они обязаны честью, летописать историю героической обороны. Но в нашем случае «летописцы» несколько перестарались, так как в этом, конкретном эпизоде, боевую деятельность Владимирского полка выделили и отметили Великие князья и князь Меншиков. Кстати, присутствие в конкретном эпизоде роты Углицкого полка, другими участниками событий не отмечалось. Похоже, здесь сработал стереотип, по которому именно рота все того же Углицкого полка, оказавшись в нужное время, в нужном месте, на рассвете 6 июня 1855 года, под командой генерал-лейтенанта Хрулева, выбила французов из Корабельной слободки и тем самым способствовала последующему отбитию штурма французов на Малахов курган. Думается, что солдатам и офицерам Владимирского полка, хватало уже и своей завоеванной славы, они могли бы ей поделиться и с Углицким и с Бородинским полками, но так откровенно замалчивать их заслуги не стоит. Так, что, справедливости ради уточним, что честь спасения от захвата противником повозок с ранеными и части орудий принадлежит батальонам Владимирского полка, чему были именитые свидетели: молодые Великие князья и главнокомандующий Крымской армией князь Меншиков. Кстати, по возвращении в столицу, оба молодых князя именно за этот боевой эпизод были удостоены орденов Святого Георгия 4-й степени. Справедливости ради, стоит отметить, что по недосмотру князя Меншикова, оба великих князя, приблизившись к месту боя со стороны Георгиевской балки, побывали под артиллерийским и ружейным огнем противника.
Абсолютно не принижая слишком очевидных заслуг лейтенанта Скарятина в ходе обороны Севастополя, в конкретном же случае главная его задача состояла в обеспечении переправы колонны генерала Павлова через реку черную, что, к величайшему сожалению было сделано с большой задержкой, которая в значительной степени способствовала опозданию к месту боя войск, и в конечном счете способствовало поражению наших войск в сражении на Инкерманском плато. Суть проблемы состояла в том, что сделанные накануне промеры глубин в районе предполагаемой переправы войск, позволили надеяться на переправу войск вброд. Но, прошедшие накануне проливные дожди, подняли уровень реки до такой отметки, что даже кавалерия не смогла бы ее форсировать. Зная обстановку, лучше своих сухопутных коллег-генералов, Павел Степанович Нахимов, по собственной инициативе, направил в район планируемой переправы моряков во главе со Скарятиным, обеспечив их средствами для наведения понтонного моста. Но, к сожалению, как уже было сказано, сооружение этого моста задержалось, со всеми вытекающими из этого последствиями.
Что же касается поручения лейтенанту Скарятину, данного князем Меншиковым, то Скарятин, оказавшийся под рукой у князя Меншикова, действительно был послан за подмогой к адмиралу Истомину, находившемуся на позициях Малахова кургана и Второго бастиона, обращенного своим фронтом к Киленбалке, и потому – в пятнадцати минутах хода от Георгиевской балки, и моряки присланные со второго бастиона действительно помогли в подъеме орудий по крутому склону Киленбалки.
С учетом непродолжительного времени пребывания под огнем в ходе боя, убыль в людях Владимирского полка оказалась чрезвычайно большой. Отчаянная атака батальонов Владимирского полка на позицию 1-й английской батареи нашла отражение даже на живописных полотнах английских художников и уже тем вошла в историю. Одержать же победу, или хотя бы задержаться на достигнутом рубеже оказалось невозможным из-за батального огня французской пехоты, шрапнельных залпов английской артиллерии, а, главное, из-за отсутствия резервов. Суздальский полк при подъеме из оврага заметно опаздывал, а оставаться в ожидании его под свинцовым ливнем было смерти подобно, — оставалось одно,- атаковать. Офицеры Суздальского полка, причину по которой они «отстали»? от Владимирцев, объясняли тем, что их полк был на марше к исходному для атаки месту был остановлен каким-то адъютантом… Я не берусь слишком строго судить действия командира Суздальского полка, полковника Дарагана; хотя, опытнейший, жесткий и лично смелый, казачина,- Федор Дараган, прекрасно владевший обстановкой, обязан был без дополнительной команды поддержать истекавшие кровью батальоны Владимирского полка. Дараган, по сроку командования полком и по общему офицерскому стажу считал себя первым кандидатом на должность командира бригады, в противовес Дельвигу, только накануне принявшему полк, у тут же «получившему» бригаду, и явно не спешил рисковать своей хитрой хохляцкой головой и заслуженной кровью и потом боевой репутацией ради прославления молодого комбрига. Хотя Владимирскому полку так и не удалось удержать позицию, но слишком очевиден факт, что попытки взять приступом английскую батарею, удержали союзников от захвата правого гребня Каменоломного оврага, — выйдя на который они смогли бы безнаказанно поражать отступающие по руслу оврага наши войска.
Более того, возвращаясь в Севастополь по Саперной дороге, батальоны Владимирского полка приняли самое деятельное участие в спасении нашей артиллерии от покушения на нее английских стрелков. Это очевидные факты, которые неоднократно отмечались исследователями, но отдельные детали Инкерманского боя, в нашем частном исследовании, все же стоило бы уточнить. К сожалению, я как автор не могу быть при этом вполне объективным. При том, что я взялся подробно описать боевую деятельность барона Николая Дельвига, я по долгу исследователя обязан оценить и деятельность офицеров из ближайшего окружения барона. А, это, прежде всего,- его начальники и ближайшие подчиненные. И с теми, и с другими возникает ряд проблемных вопросов, требующих пояснений.
Непосредственный начальник командира Владимирского полка, штатный командир 1-й бригады 16-й пехотной дивизии генерал-майор Щелканов 2-й был тяжело ранен ( по версии капитана Горбунова, как уже отмечалось, тяжелораненым был пленен и умер в плену), в Альминском сражении и с тех пор обязанности его исполнял один из командиров полков дивизии. Накануне Инкерманского боя обязанности комбрига были поручены полковнику Николаю Дельвигу, как более достойному из командиров полков дивизии. Барон Дельвиг, не прокомандовав полком и недели, накануне боя принимает командование бригадой, в которую входил кроме Владимирского, Суздальский полк. До назначения командиром Владимирского полка, Дельвиг служил в Житомирском егерском полку и, естественно, обстановка в бригадах и полках 16-й дивизии ему было малознакома. Мало того, после убытия из полка по ранению на Альме, его старого командира, полковника Ковалева Егора Сергеевича, полком успели покомандовать подполковник Ракович из Минского полка, следом назначенный из Минского полка подполковник Труневский Я.Ф., даже не успел вступить в должность, как был замещен бароном Дельвигом. И это все притом, что батальонами Владимирского полка командовали опытные офицеры, прослужившие уже не один десяток лет,- подполковник Безобразов Петр Андреевич, майор Колычев Иван Дмитриевич, подполковник Мелентьев Петр Васильевич, майор Эльснер, майор Шванебах, майор Никольский. Каждый из них, по традиции старшинства в должности и в звании ожидал своего часа для вступления в командование полком. Это все были достойнейшие офицеры,- трое последних геройски погибли в ходе боев. Никольский, будучи уже подполковником, неоднократно замещая командира полка, умер в октябре 1855 года от смертельной раны, полученной в ходе майских боев.
Убывая раненым с поля боя, барон Дельвиг оставил «за себя» майора Никольского, который уже и без того, на время боя, фактически и юридически командовал Владимирским полком. Но последняя фраза «за себя» уже должна была означать передачу командования бригадой. Бой за обладание английской батареей №1, к тому времени уже превратился в кровавую свалку и, Никольскому впору было хотя бы разобраться с сильно пострадавшими батальонами своего, Владимирского, полка, не говоря уже о втором, Суздальском полке бригады. Как уже говорилось, Суздальский полк, задержавшись с подъемом на плато перед английской батареей, стал свидетелем отчаянных атак Владимирцев, и не успел или не решился? их поддержать. Это печальный, но факт. Команду на атаку Суздальскому полку в этой ситуации должен был дать командир бригады, и команды этой не последовало из-за отсутствия барона Дельвига на поле боя. К заслуге же майора В. Никольского в этом сложнейшем положении следует отнести то что, собрав остатки поредевших батальонов, он сумел вывести их из-под огня. То, что, подведя полк к переправе через Черную речку, и получив от штабс-капитана Розина, словесный приказ барона о возвращении в Севастополь, Никольский, что называется, «психанул», — то его можно понять. Штабс-капитан Розин, которому временно было поручено командовать одним из батальонов, по неизвестной пока причине оказывается у спасительной переправы задолго до подхода к ней полка и передает приказ, в известной степени, противоречащий здравому смыслу. Следуя приказу барона Дельвига, Владимирскому полку, чудом вышедшему из смертельной схватки, вместо скорейшей переправы на безопасный правый берег реки, предписывалось свернуть с переправы и следовать в Севастополь по простреливаемой противником Саперной дороге, без уверенности на успешный переход. Можно себе представить, что в этот момент переживал Никольский и какими «добрыми» словами он вспоминал барона и всю баронскую, немецкую родню во всех семи предшествующих коленах. Как уже говорилось, видя реакцию Никольского, штабс-капитан Розин, повторив приказ полковника, призвал в свидетели офицеров полка, лишив дисциплинированного майора права выбора… И Владимирский полк, свернув со спасительной переправы, начал марш по Саперной дороге, осыпаемый ядрами и пулями, с нависавших над дорогой круч, — двинулся навстречу новым испытаниям и, как оказалось, новым подвигам. Поскольку, из организованно отступавших частей, Владимирский полк был последним, пришедшим на переправу, то и на переходе по Саперной дороге, он был последней организованной пехотной частью, движущейся к Севастополю.
Мы уже говорили с вами об участии батальонов Владимирского полка в защите нашей отступавшей без пехотного прикрытия артиллерии. А представьте себе, если бы вдруг артиллерия, при отсутствии снарядов, не способная себя защитить на марше, была бы таки захвачена вражескими егерями? И при выяснении обстоятельств прозвучал бы голос того же Розина, что по приказу командира, Владимирскому полку следовало возвращаться Саперной дорогой, а он, в нарушение приказа, перешел на Северную сторону по мосту? Слава богу, что все произошло так, как произошло, и Владимирский полк оказался «в нужном место в нужное время», был замечен и отмечен Великими князьями и Главнокомандующим. Единственное «но»… «За отличия, оказанные в этом кровавом бою», барон Дельвиг был произведен в генерал-майоры и утвержден в должности командира Владимирского полка, а майор Никольский получил только «монаршее благоволение» в приказе. И это, при том, что за участие в Балаклавском сражении, где, как уже говорилось, Владимирский полк обеспечивал северо-восточный фланг операционного района и фактически в сражении не участвовал, Никольский был награжден орденом Святого Владимира 4-й степени с бантом. Видимо, начальству виднее кого, когда и как поощрять…
Пусть читатель не подумает, что я пытаюсь всеми правдами и неправдами выделить своего родственника,- я же — просто «за справедливость», если о ней вообще уместно говорить при ведении боевых действий в условиях России середины 19-го века.
Вырвавшись из кровавого пекла и, обедая в Корабельной слободке, офицеры Владимирского полка делились своими впечатлениями о прошедших сутках, в том числе упоминали о виденных ими в первый раз снарядах, имеющих при полете очертание огненного колеса. Никто не знал их назначения и как назвать их. Сомнения неожиданно разрешила хозяйка дома, матроска. Прислушиваясь к разговору, она заметила, что снаряды эти, называемые книппелями, союзники использовали и в первую бомбардировку Севастополя 5 октября, и раз и нынче они воспользовались снарядами, предназначенными в сражениях на море, для разрушения мачт и парусов, значит, с обычными боезапасами у них возникли проблемы…
25-го октября Владимирский полк переправился через бухту на Северную сторону, где в продолжение короткого привала многие из офицеров поспешили навестить раненых товарищей, размещенных в госпитале. Майор Никольский и капитан Горбунов, в соответствии с исполнением должностей командира и полкового адъютанта , проведали полковника Дельвига, сообщив ему последние полковые новости. Барон Дельвиг подтвердил полномочия майору Никольскому на командование полком до момента своего выздоровления, а полное выздоровление, как известно, наступило только в марте, следующего 1855 года. Дельвиг упрекнул Горбунова за то, что тот не был в полку во время сражения, назвав его поступок изменой, и только разобравшись, объективно оценил действия полкового адъютанта.
Во время Инкерманского сражения супруга командира полка, баронесса Александра Борисовна Дельвиг находилась в Симферополе. Получив весть о ранении мужа, она исключительно быстро преодолела, весьма проблемное по военному времени, 60-ти верстное расстояние до Северной стороны. О том, насколько кстати оказалось ее присутствие рядом с раненым мужем, каждый себе легко сможет представить. Очень может быть, что огражденный заботами решительной и инициативной супруги от перспективы заживо гнить в бахчисарайских и симферопольских госпиталях, барон остался жив и до некоторых пор здоров… Кстати, при нахождения Николая Ивановича в Бессарабии в составе Житомирского полка, его героическая супруга тоже находилась в Кишиневе,- рядом со сражающимся мужем.
Всю зиму, пока полк стоял в селении Орта-Каролез, баронесса не оставляла своего мужа заботами. Официально, барон Дельвиг весь этот период продолжал командовать полком. Когда же, в марте, Николай Иванович, вполне оправился от ранения, и полк покинул свое место стоянки, для перехода в Севастополь, Александра Борисовна вернулась в Симферополь, вблизи которого находился основной обоз полка и обретались менее решительные полковые дамы…
Все предшествующие месяцы, начиная с октября, полк участвовал во всех типовых армейских мероприятиях военного времени на укрепленной боевой позиции, в условиях периодических боевых контактов с противником…
Так, по приходе на Инкерманские высоты, батальоны полка расположились бивуаком.
26 октября молодые великие князья Николай Николаевич и Михаил Николаевич, объезжая полки, участвовавшие в Инкерманском сражении, посетили и бивуак Владимирского полка; при чем Владимирский полк удостоился получить от Их Императорских Высочеств «милостивую благодарность». Уже 27-31 октября полк выставлял сторожевую цепь около развалин Инкерманской крепости и, кроме того, чередуясь с другими полками дивизии, ходил на сутки по обеспечению охраны дороги, ведущей от Черной речки к Мекензиевым высотам. Лес в окрестностях был в значительной степени вырублен и потому с большим трудом оборудовали кое-какие землянки.
В ночь с 1 на 2 ноября две роты 1-го батальона занимали цепь около развалин Инкермана. Дул сильный, холодный ветер. Дождь лил всю ночь и перестал только к утру, но ветер становился все сильнее и порывистее. К вечеру небо как будто прояснилось. Глазу, непривычному к явлениям южной природы, быстрое движение облаков с розовым оттенком показалось весьма странным и необычайным. Внезапный вихрь опрокидывал палатки , удержаться на ногах можно было с большим трудом. Разыгравшаяся буря стихла только к утру следующего дня. И так повторялось неоднократно в течении осенне-зимнего периода.
С 3 до 24 ноября, продолжая нести караулы вдоль обрыва у стен Инкермана и посуточно обеспечивая позиции на Мекензиевой горе, у дороги к Черной речке, полк ходил для устройства батарей, которым впоследствии были присвоены соответствующие литеры. В основном, полк работал над возведением батареи с литером «С», находившуюся у Инкерманского спуска к реке. Для предохранения людей от выстрелов с Сапунгоры, работы производились ночью. Впереди батареи, на обрыве высоты, прорывали траншеи, предназначавшиеся для размещения стрелков. Днем роты полка заготавливали туры и фашины для укреплений Севастополя. В свободное от нарядов и работ время проводились учения, на которых особое внимание обращалось на обучение бою в рассыпном строю.
Весь ноябрь погода стояла холодная и дождливая. Иногда шел снег и, растаивая на мокрой почве, увеличивал топкую грязь.
25 ноября полк выступил в деревню Чоргунь. Селение это представляло уже не тот вид, что имело оно в сентябре: сады были вырублены, большая часть строений разобрана. В замен же всего этого, в пользование рот Владимирского полка перешли землянки, устроенные предшественниками и размещенные у входа в селение. Расположившись в Чоргуне, полк обеспечивал прикрытие находящейся вправо от него батарейной батарее 10-й артиллерийской бригады. Вскоре перешли в район Чоргуна и остальные полки 16-й дивизии: Суздальский пехотный и два егерских, второй бригады,- Углицкий и Казанский. Следом подошли полки 2-й бригады 17-й дивизии: Бородинский и Тарутинский, с тремя артиллерийскими батареями. Части эти расположились в самом селении и на прилегающих к нему возвышенностях.
8 декабря день выдался теплый и ясный, к полудню даже стало жарко. Около часа дня французские кавалеристы, поддержанные стоящими внизу несколькими эскадронами, показались на Телеграфной горе, откуда скоро были выбиты нашей стрелковой цепью. По тревоге, поспешно выбежав из землянок, батальоны Владимирского полка загородили вход в Чоргунь. Но французские эскадроны в непродолжительном времени отступили. Вероятно, союзники планировали лишь рекогносцировку. Однако, батальоны полка простояли под ружьем около двух часов.
Покинув Чоргунь 15 декабря, полк выступил в деревню Черкез-Кермен. Здесь в первый раз, после трех с половиной месяцев, проведенных не только без крова, но и без палаток, удалось воспользоваться ночлегом под крышей. Стекол в строениях не было, но они довольно сносно были заменены пропитанной салом бумагой. Зато давно неиспытываемое удовольствие заснуть у затопленного камина искупало другие неудобства. Начинающие же, все чаще перебегать на позиции перебежчики из турецкой армии, с тощей наружностью, при обмундировке более похожей на рубище нищего, не могли возбудить ни малейшего следа опасения. Этим оборвышам очень пришлись по вкусу недавно полученные солдатские полушубки. Служащие на этот случай переводчиками местные татары, подтверждали полнейшее довольство своих мусульманских собратьев, накормленных и одетых русскими солдатами.
Пребывание полка в Черкез-Кермене принесло владимирцам кроме отдыха, немалую пользу. Солдаты зажили здесь вполне казарменной жизнью, употребляя свободное время на ремонт белья, обуви и мундирной одежды, изорванной колючим кустарником, особенно в день Инкерманского сражения. Находилось время и для рыбной ловли. Хотя употребляемые для этой цели неводы имели довольно оригинальное устройство, солдаты просто обходились помощью некоторой части своей одежды, тем не менее, рыба была превосходна. В своих воспоминаниях Розин постеснялся уточнить, что наиболее удобным для ловли рыбы в горных ручьях считалось нижнее белье, особенно кальсоны…
Пребывающие резервы оказались весьма слабыми в строевом отношении. Чтобы пополнить эти пробелы, производились учения, иногда по колено в снегу.
Спокойное квартирование было нарушено только раз, 18 декабря,- получением известия о нападении неприятеля на Чоргун, куда полк по тревоге и выступил; но, пройдя верст 5, был отозван обратно.
6 января, в крещенье, мороз достигал 20 градусов. Гололедица была изрядная. Ноги так и скользили у участвующих в параде при совершающемся водоосвящении на речке Иордани. Корпусный командир, князь Петр Дмитриевич Горчаков почтил парад своим присутствием.
Я посчитал целесообразным, воспользоваться воспоминаниями бывшего командира роты 1-го батальона Владимирского полка штабс-капитана Розина для того, чтобы читатель представил себе обязанности и быт русских войск, занимавших позиции в районе Мекензиевых гор и долин Бельбекской, Байдарский. Такой режим пребывания войск практически не изменялся и нарушался только участием в сражениях, Балаклавском, Инкерманском и в последствии,- Чернореченском. Часть полков периодически направлялась на усиление гарнизона Севастополя, с последующим выводом из крепости полков на отдых и переформирование при необходимости. Для нас же главное, сравнить этот режим с напряженной, смертельно опасной «боевой» работой полков в составе севастопольского гарнизона.
В своей попытке описать период участия Николая Дельвига в событиях Крымской войны и обороне Севастополя, в поисках информации, я был обречен сделать упор на воспоминания Розина и Горбунова. Розин – единственный из офицеров Владимирского полка, ведший подробный дневник и оставивший впоследствии хронологически выдержанные, интересные воспоминания. По своей штатной должности, командира роты, заметно выделялся на фоне других офицеров полка, был постоянно, что называется «на виду у начальства», выполнял отдельные, особые поручения, что позволило ему, выйдя за рамки роты и батальона, сравнительно объективно оценивать события.
Мы с вами говорили о том, что после ранения в руку Николай Дельвиг, не оставив полк, находился на излечении в полковом лазарете, на попечении полкового лекаря, а главное,- своей заботливой жены. Ранение это было по счету уже пятое, да и шел ему уже пятый десяток лет ,- уже не юноша…
Из официальной биографии брата Николая Ивановича, — Андрея Ивановича, нам известно, что с 1852 года он являлся директором московских водопроводов, одновременно председательствуя в ряде комитетов, в том числе председателем совета по постройке храма Христа Спасителя и с 1852 по 1861 год непосредственно участвовал в сооружении храма-памятника. Другая обязанность, возложенная на Андрея Дельвига состояла в членстве в комитете для надзора за устройством фабрик и заводов в Москве и уезде. Но главным делом для него в это время становится работа по строительству и реконструкции московского водопровода. В начале Крымской войны инженер-полковник Андрей Дельвиг, с его слов, изъявил желание участвовать в ней в качестве инспектора военных сообщений, но важность работ по устройству московского водопровода воспрепятствовали этому. И все-таки он побывал в Крыму в это время. Узнав о ранении Николая Ивановича, Андрей Иванович посчитал своим долгом съездить в Крым, на позиции нашей армии, навестить раненого брата. Повидавшись с ним, и с невесткой, Андрей Дельвиг не удержался и побывал близ Севастополя, дабы увидеть происходящее там своими глазами. Выводы, правда, он сделал весьма своеобразные. Описывая свои впечатления от поездки и размышляя о Крымской войне и о причинах наших неудач, Андрей Иванович писал: «В одном все согласны – в неудовольствии против главнокомандующего (А.С. Меншикова) и в том, что Тотлебен – спаситель Севастополя». Опытный военный инженер, с боевым опытом, он мог бы значительно глубже вникнуть в проблемы ведения войны в Крыму, и обороны Севастополя, но побывав только на Северной стороне и посетив штаб инженеров крепости, большего, к сожалению, «директор московских водопроводов» не разглядел… Ведь, как специалиста, его, в первую очередь должны были интересовать пути доставки всех видов снабжения и обеспечения, а состояние этих, с позволения сказать, «путей» приводили в ужас всех, кто хоть раз по ним проехал… Знал, умный и дальновидный инженер-полковник, что стоит ему эту информацию донести в столицу, как тут же он будет направлен в Крым для устройства дорог и обеспечения транспортировки людей и грузов по ним… Тем более, что во время Венгерской кампании он уже исполнял обязанности инспектора военных сообщений действующей армии и успешно справился с поставленной задачей. Но Крым зимой 1854 года, это далеко не Венгрия весной и летом 1849 года… Но, оставим в стороне проблемы дорожного, транспортного и инженерного обеспечения Крымской армии. Спасибо, Андрею Ивановичу уже за то, что нашел возможность навестить в Крыму раненого брата, и, попутно навести известный «шорох» на госпитальное начальство Симферополя и Бахчисарая.
Кстати, именно в это самое время, в январе 1855 года, штабс-капитан Розин получил предписание объехать госпитали, находившиеся в Бахчисарае, Симферополе, Перекопе, Херсоне и Николаеве,- с целью ознакомления с нуждами и проблемами раненых и больных 6-го корпуса, пехоты, кавалерии и артиллерии, для снабжения их прочной и по возможности теплой одеждой и твердой обувью, при возвращении, по выздоровлении, к своим частям.
В Бахчисарае, в знаменитом некогда дворце Гиреев, нашел он помещение для раненых в самом жалком, можно сказать, ужасном виде. При большом скоплении больных, вновь прибывающие, за неимением помещения, валялись кое-как на соломе, а то и на голом полу,- едва прикрытые, дрожа от холода.
Пораженный страшным положением больных и раненых страдальцев, едва взглянув на воспетый Пушкиным фонтан, Розин, проходя мимо, лишь отметил, что фонтан замерз.
В Симферополе, Розин пробыл дней десять, — по многочисленности больных, — быт которых, однако, по сравнению с бахчисарайскими, мог показаться улучшенным. Здесь под госпитали были заняты лучшие дома города, и холод был не так ощутим.
Опись одежды и обуви, оставшейся после умерших, вместе с именными списками нуждающихся были Розиным отправлены в штаб 6-го корпуса и 6 февраля он прибыл в Николаев, конечный пункт командировки. На этот раз с госпиталями ему ознакомиться не пришлось. Явясь по своей обязанности к командующему войсками генерал-адъютанту Кнорингу, как сквозь сон вспоминал, что генерал показывал ему заготовленные в большом количестве для выздоравливающих сапоги и полушубки. Тут он совершенно лишился сил и потерял сознание, — это был первый симптом тифозной горячки. Благодаря участию генерала Кноринга, Розин был в генеральском экипаже доставлен в госпиталь, где и пролежал до 9 апреля.
В случае с Розиным, развитию тифа способствовало трехмесячное проживание в палатках, землянках, с последующим общением с тифозными больными, ранеными, учет и сортировка форменной одежды и обуви, оставшейся после умерших больных. По- хорошему, вся эта одежда должна была сжигаться, либо очень тщательно дезинфицироваться, вместо этого, эти шинели, сапоги и мундиры передавались для носки выздоравливающим, ослабленным ранениями и болезнями солдатам. Заболеваниям, кроме инфекции, способствовало переохлаждение, особенно в межсезонье и зимой, недостаточное питание, напряженный режим службы, стрессы, вызванные опасностями и боевыми испытаниями. Более того, раненые солдаты и офицеры попадая в госпитали, зачастую умирали не от полученных ран, а от приобретенных в процессе «лечения» инфекционных или простудных заболеваний. В такой обстановке, потери от болезней были сопоставимы, а иногда и значительно превышали боевые потери. Для иллюстрации тех испытаний, которым подвергались солдаты и офицеры в ходе Крымской войны, часто приводят статистику потерь сардинского экспедиционного корпуса в Крыму, когда из 15-ти тысяч солдат и офицеров, прибывших в Крым в апреле-мае 1855 года, к исходу марта 1856 года корпус потерял от болезней 2500 человек, при боевых потерях, исчисляемых всего в 12 человек. В числе жертв инфекции оказался даже родной брат главнокомандующего генерал-лейтенант герцог Мармаро…
Относительно действий Владимирского полка за истекший срок нам удалось восстановить следующий ход событий: 18-го февраля, полк из Черкез-Кермена перешел на Бельбек, а оттуда в ночь с 24 на 25 марта в Севастополь, имея 2150 штыков, и расположился в прикрытии 3-го бастиона.
Командир бастиона — капитан 1 ранга Будищев Лев Иванович, был уважаем не только моряками, к нему с исключительным уважением относилось как руководители обороны крепости, так и командиры полков, обеспечивающих 3-й бастион. Несмотря на солидный стаж и высокое воинское звание, Лев Иванович, большую часть обороны пробыл на 3-м бастионе, способствуя тому, что бастион так и остался территорией, до конца обороны, не захваченной противником. За что честь ему и посмертная слава. Офицеры Владимирского полка, находясь на 3-м бастионе, неизменно пользовались гостеприимством Будищева, — настоящего командира и хозяина бастиона. В отличие от армейских офицеров, приходящих на бастион по разнарядке от своих полков, Будищев не просто воевал, он и жил на бастионе. С полным на то основанием, считая себя хозяином, Будищев, когда позволяла обстановка, собирал в своем блиндаже гостей за самоваром, а то и за бутылкой хорошего вина. Партию в шахматы со Львом Ивановичем с удовольствием разыгрывали и Степан Александрович Хрулев, и Николай Иванович Дельвиг. Вспомнил я о Льве Ивановиче Будищеве еще вот в какой связи. Супруга его, как и жена барона Дельвига, все время обороны пробыла рядом с мужем, в Севастополе. У них было трое маленьких детей. И в день героической и трагической смерти мужа, погибшего, возглавляя атаку с бастиона, жена его, будучи беременной, на грани безумия, в сопровождении денщика, разыскивала среди горы трупов тело погибшего мужа.
С 28-го марта по 7 апреля, Владимирский полк выдержал усиленное 10-ти дневное бомбардирование , производя на разрушаемом неприятельскими выстрелами 3-м бастионе работы и в тоже время занимая впереди бастиона траншеи. В ночь с 7 на 8 апреля, моряками 3-го бастиона и охотниками Владимирского полка сделана была вылазка, при чем отбиты были английские ложементы. В ходе вылазки погибли три офицера полка. В эту же ночь, во время вечернего доклада полкового адъютанта командиру полка, у входа в блиндаж взорвалась упавшая бомба. Свечи погасли, все обсыпало песком и щепками, блиндаж наполнился пороховым дымом. Благородному и деликатному барону хотелось узнать впотьмах, жив ли его подчиненный, и он как бы про себя посетовал на то, что все деловые бумаги засыпало песком. Николай Иванович был контужен в голову, левая сторона лица исцарапана щепками, сильно ушиблена рука. К вечеру Николай Иванович почувствовал резкую боль в области желудка и сильную головную боль. Все это было следствие контузии. К вечеру состояние барона ухудшилось и он решился провести ночь в одном из домиков Северной слободки, оставив за себя подполковника Никольского. Когда около 10 часов вечера, Горбунов пошел навестить командира, то к своему величайшему удивлению обнаружил рядом с ним супругу Александру Борисовну. Причиной же столь быстрого ее появления в Корабельной слободке было то, что побывавшие на бастионе фурштатские солдаты Владимирского полка, вернувшись в Севастополь, распустили слух, что командир полка тяжело ранен в блиндаже. Баронесса была на грани нервного срыва, она беспрестанно хохотала без видимой на то причины. В это время несколько ядер одно за другим задевали крышу, одно из них раскрошило ступени домика,- все это совсем не располагало к смеху. Учитывая сложившуюся ситуацию, с ведома командования дивизии, было принято решение дать возможность Николаю Ивановичу переправить супругу на Северную сторону.
Уже через несколько часов Горбунов сопровождал барона Дельвига с женой при переправе через Северную бухту. Во время их переправы, вблизи, как нарочно, непрестанно разрывались бомбы и свистели осколки…
Барон поехал на несколько дней в Симферополь, чтобы там подлечиться, а главное, чтобы сопроводить туда свою беременную жену, для последующего ее переезда в Кишинев. В Симферополе, Николай Иванович простился с супругой, отправив ее в сопровождении фурштатского унтер-офицера в Кишинев, к родне и тут же возвратился к полку, в Севастополь
Именно в эти горячие апрельские денечки возвращался в свой полк после госпиталя штабс-капитан Розин. Переправившись на ялике с Северной стороны в Севастополь, Розин был приятно удивлен, неожиданным оживлением севастопольских улиц: «Не видно было никакого смятения. Купцы спокойно и, по-видимому, вполне беззаботно сидели у дверей своих лавок, по временам оживляясь при появлении покупателя. Народ сновал взад и вперед, как будто не слыша вовсе раскатов выстрелов – впрочем, довольно лениво заявлявших, в тот день близость неприятеля. Даже ребятишки не прекращали своих шумных игр. Я невольно остановился посмотреть как дети, разделяясь на две партии, — из-за канавок, изображающих траншеи, бросали друг против друга начиненные порохом бабки. Вставленный внутрь фитиль производил разрыв незатейливого снаряда, и осколки кости, разлетаясь, до крови ушибали маленьких героев. «Ранен Егорка, ранен!» кричала толпа и тащила раненого на воображаемый перевязочный пункт, где девочки, в качестве сестер милосердия , обвязывали Егорку тряпками».
Порадовавшись подражательной предприимчивости детей, Розин отправился разыскивать Владимирский полк, который он застал в стадии новоселья. Накануне, т.е. 15-го апреля , он был переведен из Корабельной слободки на Городскую сторону и расположился в Артиллерийской слободке, невдалеке от Ростиславского редута. Не получив никаких поручений по службе, Розин принялся за устройство своей новой квартиры. Отведенный для роты Розина дом купца Красильникова, обширный и красивый снаружи, — внутри представлял собой печальную картину. Стены местами были пробиты ядрами, о чем свидетельствовали пробоины и валявшиеся среди мусора ядра и книппеля. Хозяева, уезжая, успели захватить с собой большую часть мебели, второпях не сняли снять шелковые драпри, теперь клочьями висевшие на окнах. Солдаты, по примеру предшественников, начали было обрывать их себе на портянки. Заметив это, Розин тотчас запретил подобное самовольство, объяснив при этом, что для портянок материя эта слишком дорога и ее гораздо удобнее может заменить простая полотняная тряпка.
Розин занял комнату в среднем этаже дома. Рота же для безопасности от выстрелов, была уже расположена в подвальной части здания. Тут же укрывалось несколько семей матросов и артиллеристов и отведено помещение для очередных носильщиков, назначенных для переноски с бастионов убитых и раненых, так как пункт их сбора был определен около этого дома.
Легкое и отрадное настроение духа не покидало Розина. Быть может, возврат к боевой жизни с ее разнообразной обстановкой, после трехмесячного бездействия, имел для него свою долю новизны. Кипевшая ли вокруг жаркая деятельность, пробуждение ли в нем самом здоровой жизни, после томительной болезни и предшествовавшей ей страшной картины бедствий, или яркое весеннее южное солнце, царившее над величественным видом на море и город, во всем блеске открывающимся с окон и балконов, как то особенно весело настраивало его в этот день, а видимое равнодушие севастопольских жителей к продолжавшейся восьмой месяц осаде, и выраставшие укрепления города, подавая надежду на прочность защиты и верность выигрыша начатого дела, невольно поднимали дух молодого офицера, готового к новым трудам и опасностям, и в эти минуты ему казалось, что встреченные им люди должны были думать и чувствовать тоже.
Пока заживали глубокие ссадины и прошли последствия контузии, оставив за собой общее руководство полком, Николай Дельвиг, в течение недели, при очередных выделениях батальонов полка посылал за себя подполковника Никольского.
Так, в ночь с 18 на 19-е апреля второй батальон полка находился в прикрытии люнета Белкина. Вследствие значительного навесного огня, работ на бастионе хватало.
19-го вечером, полк уже в полном в полном составе был переведен на Ростиславский редут. Вскоре, когда захвачены были французами находящиеся впереди редута Шварца наши траншеи, — двинут был туда, и, расположась позади редута, под страшным навесным и прицельным огнем, ежеминутно ждал распоряжения двинуться на отбития траншей.
Через некоторое время 1-я рота была назначена для усиления прикрытия самого редута,- где исправляла беспрерывно разрушаемые неприятельскими снарядами амбразуры, мерлоны и траверсы. Часов около 2-х ночи, на редуте было получено известие, что французы подступили довольно близко, потому тотчас же, — для более удобной встречи неприятеля с банкетов ружейным огнем, сделано было распоряжение сбросить верхние мешки с песком, мешавшие прицеливанию. Редут, видимо, пережил опасность ночного штурма, окончательно завершившуюся только с рассветом, теперь отпор неприятелю мог быть произведен с большим удобством для обороняющихся. Убыль в людях оказалась значительная. Находившийся вместе с Розиным субалтерн-офицер был ранен. (В обычной роте пехотного полка, кроме командира роты, по штату полагался младший, «полуротный», офицер. Каждым из четырех взводов роты командовал унтер-офицер. Штатная численность роты составляла 250 человек.)
Рота осталась в прикрытии и на следующий день. Часов около двух по полудни Розин был вызван к командиру полка, генерал-майору Дельвигу, бывшему невдалеке от редута, — и получил от него приказание отобрать с роты 12 человек для готовящейся дневной вылазки, имеющей целью возвращение захваченных неприятелем траншей. Поскольку, все солдаты роты изъявили желание участвовать в вылазке, Розин предложил барону Дельвигу, не назначать для участия в вылазке сборную команду, а выделить его роту целиком. Направить на вылазку отдельную роту, находящуюся в прикрытии бастиона, Дельвиг посчитал неуместным, а кандидатура Розина для участия в вылазке не прошла только потому, что, роту не на кого было оставить из-за отсутствия по ранению младшего ротного офицера. Тем не менее, предложение Розина о выделении для вылазки отдельного подразделения полковником было принято, и он отправил инициативного штабс-капитана привести на позиции 1-й батальон, находящейся в резерве за 5-м бастионом. Было принято решение выделить его в полном составе в вылазку.
5-й бастион в момент прибытия Розина выдерживал убийственный огонь вражеских батарей, на который отвечал со своей стороны не менее интенсивными залпами.
Вылазка, о подготовке которой шла речь, к сожалению, к желаемому результату не привела. Попытка отбить занятые французами траншеи не имела успеха. Наши охотники и морские команды, отступили с большими потерями. Выбывших из строя при устройстве, обороне и попытках отбития этих злополучных траншей, за 9 дней оказалось более 2000 человек.
Сменившись с редута Шварца к вечеру, и возвратившись на квартиру в дом Красильникова, Розин застал весь свой скарб перенесенный стараниями денщиков в другую комнату. В занимаемой же прежде комнате, лопнувшей бомбой разбило печь, засыпав осколками и кирпичами постель и все нехитрое хозяйство. В верхнем этаже дома, после осмотра, оказалось несколько новых солидного размера ядер.
В последующие за тем дни, от 20-го апреля до 18-го мая, Владимирский полк ходил в прикрытие на редуты: Шварца и Ростиславский, на люнет Белкина для закладки новых траншей против кладбища, и на бастионы 5-й и 6-й. На этом, последнем, служба была, сравнительно с другими, покойнее. В те два-три раза, когда рота Розина обеспечивала 6-й бастион, обстрелу он подвергался значительно слабее прочих.
Ростиславский же редут подвергался всю ночь сильнейшему навесному огню французских батарей. На рассвете к артиллерийской дуэли подключались английские ланкастерские батареи, их позиции позволяли поражать с тыловых направлений наши блиндажи и погреба.
В конце апреля полк был переформирован в 2-х батальонный состав, имея во фронте 1285 человек при штатной численности батальона 1000 человек.
С 10-11 мая рота Розина находилась в прикрытии на люнете Белкина. По направлению к Карантинной бухте раздавались неумолкаемые выстрелы; там шел жаркий бой. Ночью, от генерала Хрулева поступило распоряжение сбросить с брустверов верхние мешки. Такие же рекомендации, ранее, давал и командир 3-го саперного батальона полковник Николай Константинович Зацепин. Такие меры способствовали ведению прицельного огня по наступавшему противнику. Пробыв на люнете около получаса, Зацепин отправился вправо к кладбищу для осмотра проводящихся там работ. Грустная весть о смерти полковника Зацепина застала Розина еще до смены с дежурства. Многие с истинно-прискорбным сожалением почтили память покойника, как дельного инженера и личности энергичной и полезной для обороны Севастополя.
Из окружающих Розина на люнете Белкина с особой теплотой он вспоминал лейтенанта Ханжогло и морской артиллерии поручика Назарова.
Под утро Розину довелось увидеть пленных французских гвардейцев, в предшествующую ночь в первый раз введенных в бой. Неудачу своего первого боевого дебюта, эти рослые и красивые парни объясняли ошибкою своих же, французских пехотинцев, принявших их по белым ремням за русских мушкетеров. Действительно, в то время, когда на 5-м и 6-м бастионах успешно отразили атаку французских гвардейцев, то выступивший из траншей французский резерв, открыл по ним огонь, приняв их за русских.
Не раз на пути к укреплениям приходилось встречать фурштатские поезда, доставлявшие на бастионы воду, порох и снаряды. При всей привычке к смерти, картина движения этих поездов казалась страшнее самой смерти. Офицеры и солдаты фурштатских подразделений показывали себя настоящими героями. Надо было видеть всю ловкость и самоотверженность, с которыми они помогали друг другу, когда под градом бомб лошади падали, или, вздымаясь на дыбы, бросались в стороны, ломая оси и колеса. С неимоверной быстротой укрощались перепуганные животные, обрубались порванные постромки, подымались опрокинутые телеги; и с тем же беспечным проворством, смельчаки вскакивали опять на пороховые бочонки, грозившие каждую минуту разлететься от первой попавшей в них гранаты и седоков взорвать на воздух.
После дела 10 мая, перед бастионами оставалось много убитых. Поэтому, для уборки тел, было заключено на несколько часов перемирие, в ходе которого один факт показал насколько более военная честь развита у французов, чем у англичан. Какой-то английский генерал, наведя свой бинокль на наши верки, принялся внимательно их рассматривать. Заметя это, французский генерал, поспешно подошел к нему и с жаром что-то доказывая и даже, по движению руки, имел намерение вырвать у англичанина бинокль. Выражение лица француза было негодующие. Можно было заключить, что два генерала спорили. Наконец, англичанин что-то проворчал и сердито удалился за нейтральную линию. Несколько французских офицеров, бывших вместе с нами свидетелями этой сцены, были возмущены несоблюдением правил перемирия англичанином, относясь с презрением к его поступку.
В эти несколько часов русские и французы, казалось, взаимно старались выказать самые дружеские отношения. Офицеры угощались шампанским. Солдаты поили наших ромом, взамен предложенной им водки, которую французы пили с удовольствием. При этом, красиво оплетенные французские фляжки переходили во владение наших солдат, и отдаривались неказистыми, но за то уемистыми манерками. Равным же образом, наши ухарски заломленные набекрень круглые шапки появлялись на головах французов, в замен кепи, найденных весьма изящными нашими солдатами.
По прошествии условленного для перемирия времени, не успели мы еще зайти за свои верки, как почти одновременно раздалась сильная канонада со всех неприятельских и наших батарей…
При продолжавшемся усиленном бомбардировании, располагаясь в Корабельной слободке, роты полка ежедневно выделялись для работ или прикрытия Малахова кургана или Камчатского люнета. Само название «Камчатка» связывалось еще и с тем, что более полуверсты от Малахова кургана нужно было идти под выстрелами, открытой местностью, да и находиться на люнете было значительно опаснее.
В соответствии с распоряжением начальника гарнизона, за свинец выдавали деньги,- по 4 рубля за пуд, и солдаты с большой охотой занимались сбором пуль. Раз на Камчатском люнете батарейный командир, моряк, привлек внимание Розина к следующей картине: четыре солдата неспешно перемещались в сторону неприятельских ложементов, скрываясь за складками местности. Пули, рикошетируя на каменистом грунте, ложились вблизи. Пользуясь этим, солдаты спешно подбирали их, как грибы на лужайке. Одному из них пуля попала в руку. Первая забота раненого была о дальнейшей участи мешка с пулями. Передавая товарищу мешок, он прихватил полой шинели окровавленную руку…
— Бросает зря, а жадничает, в смысле сочувствия сказал солдат, относя свои слова к неприятелю, в эту минуту усилившему огонь. Вскоре, однако, и французы поняли в чем дело. Случай этот им показался, как видно, весьма оригинальным: на миг выстрелы затихли и из неприятельских ложементов раздалось сопровождаемое аплодисментами громкое браво.
Смешного здесь мало. И, если, психологию, нищего от рождения русского солдата, можно, хоть и с трудом, но понять, то сбор всего металла вплоть до пуль и осколков англичанами после войны можно объяснить только врожденной национальной мелочной скаредностью.
Принимая во внимание то, что уже в наше время , за последние пятнадцать лет, при сборе металла на просторах нашей когда-то богатейшей державы, распространенным промыслом стало «добывание» металла со дна водоемов, выплавление тола из снарядов и пр. мероприятия, проводимые с явным риском для жизни. Так что, осуждать неграмотного русского солдата, пытавшегося с явным риском для жизни, заработать несколько гривенников, я бы не решился. Впрочем, вскоре эта коммерческая кампания была запрещена, а «лицензия» на ее проведение была передана севастопольским мальчишкам.
25-го мая рота Розина в составе батальона прибыла для прикрытия Камчатского люнета. Около двух часов пополудни неприятель усилил бомбардирование. К вечеру люнет представлял собой сплошные развалины. Всю ночь шли восстановительные работы. От навесного огня солдатам на работах и в прикрытии не было нигде сколько-нибудь безопасного места. К утру бомбардирование усилилось еще больше.
26-го мая, часов около восьми батальон Владимирского полка был сменен батальоном Полтавского полка и отправился на Корабельную слободку в казармы. К этому часу наши передовые укрепления превратились в сплошные развалины, брустверы были сглажены, все окружающее пространство было превращено в беспорядочную свалку фашин и туров, присыпанных землей и окровавленным тряпьем. А неприятель, меж тем, продолжал канонаду.
Часу в седьмом пополудни, неприятельские войска, заранее выведенные на исходные позиции, атаковали редуты, обтекая их и устремляясь к бастионам. В слободке и на бастионах ударили тревогу. По усилившемуся многократно ружейному огню в стороне Камчатского люнета, Волынского и Селенгинского редутов, с большой вероятностью можно было предположить, что укрепления эти атакованы противником. Весь находившейся в Корабельной слободке резерв в один миг пришел в сильное движение. Под градом неприятельских снарядов строились люди, запрягались полевые орудия, все это падало, заменялось новым, бежало, падало снова и, при всем при этом, сравнительно стройно перемещалось в сторону назначенной цели.
2-й батальон Владимирского полка, наскоро выстроившись, бегом достиг Малахова Кургана, покрытого сплошным дымом и густой пылью от разрывающихся бомб и рикошетирующих ядер. Роты уже находились на середине площадки кургана, как вдруг Розин почувствовал сильный, как будто бы от тяжелого тела удар в левое бедро и вслед затем опрокинут был довольно далеко назад. Телохранитель Розина, неотступно следовавший за ним, солдат Курилов, поднял его и с трудом довел своего командира до ближайшего блиндажа. Довольно сильная опухоль и багровое пятно свидетельствовали о том, что удар произведен был наружной выпуклостью осколка бомбы. Благодаря заботливости случившегося здесь фельдшера, Розин смог, при поддержке Курилова, возвратиться к полку. В районе оборонительной стенки Малахова кургана Розин нашел барона Дельвига. Осведомясь о степени контузии, и узнав, что она не очень опасна, Дельвиг приказал сейчас же с 5-й и 6-й ротами идти вперед и занять находящиеся близ Киленбалки , на одной высоте с Камчатским люнетом, ложементы. Дельвиг готовил батальоны к атаке, захваченного французами Камчатского люнета, а выделяемые роты должны были обеспечить левый фланг атакующих от покушения французов,- удержать их на подъеме от балки.
Генерал Дельвиг лично возглавил атаку 2-х батальонов полка в поддержку Камчатского люнета, но атака эта желаемого успеха не принесла. О напряженности схваток на этом участке говорит уже такой факт, что во время утреннего боя за люнет, чуть было не попал в плен адмирал Нахимов. Отступали владимирцы под сильнейшим ружейным огнем противника. В ходе атаки, барон Дельвиг был ранен осколком в голову. Уже смеркалось, когда по дну балки показались среди кустарников движущиеся колонны. Был ли это неприятель, или свои,- различить было нельзя. Вскоре со стороны Камчатского люнета, находящегося от позиции Розина справа, саженях в двухстах, подошел майор Шведковский и сообщил о том, что неприятель выбит из люнета. Не передав никаких конкретных указаний, майор Шведковский убыл и был убит в нескольких шагах от позиции.
Проходящая внизу колонна уже вошла в сферу нашего ружейного огня, когда лопнувшая в их рядах граната, высветила явные признаки французских мундиров. Ситуация прояснилась и по общей команде роты открыли частый огонь. Солдаты пользуясь преимуществом своей позиции, не жалели выстрелов. Через несколько минут, прибывший от полковника Дельвига ординарец сообщил Розину весть о том, что Камчатский люнет повторно занят большими силами французов, полк отходит и ротам прикрытия следует отступить к Морским казармам. Одной из причин неуспешного действия Владимирского полка в бою за Камчатский люнет было ранение Николая Дельвига осколком гранаты в голову с повреждением черепных покровов. Посыльный от командира полка не имел письменного приказания, и потому сразу поверить ему на слово Розин не решился, зная по опыту как нередко искажались посылаемые словесно приказания. Отправив своего ординарца Курилова для проверки полученных известий, Розин взошел на ближайшую высоту, чтобы взглянуть на Камчатский люнет. Мелькавшие на траверсах люнета фигуры в короткой одежде, резко отличавшейся от наших длиннополых шинелей, убедили Розина в верности слов посыльного от командира полка. Прибежавший Курилов подтвердил тоже.
Роты начали выдвижение вдоль подножия Малахова кургана в сторону казарм. Проходя каменоломни, обнаружился другой ряд колонн, двигавшихся по одному направлению с нашими. Долетавший по временам французский говор и спортивный шаг , убеждал в том, что это были французы. По направлению их движения можно было с уверенностью сказать, что целью их является атака Малахова кургана. Препятствовать же их движению, по своей малочисленности русский отряд не мог. Остатки рот, отходившие с Розиным, продолжали терять людей от интенсивного артиллерийского и ружейного огня. Для того, чтобы привлечь внимание защитников Малахова кургана, и тем самым обнаружить наступающего противника, Розин решился завязать с французами фланговую перестрелку. Французы , устрашенные неожиданными выстрелами, залегли в каменоломнях, не дойдя до Малахова кургана. В этой перестрелке штуцерная пуля пробила Розину правое бедро, и он вынужден был продолжить путь на руках своих солдат, уложивших его на шинель. Принесенный на Павловскую батарею, Розин был перевязан, уложен на кровать и вследствие большой потери крови и утомления быстро забылся. 27 мая, в числе других раненых, Розин был переправлен на Северную сторону во временный госпиталь, откуда через два дня перевезен в Симферополь. В симферопольском госпитале Розину довелось лежать в одной палате с офицером Владимирского полка Станкевичем, тяжело раненым в ногу еще в Альминском сражении и все последующие месяцы, страдавшим по госпиталям. Несмотря на длительное лечение, Станкевичу грозила ампутация и он с тревогой ожидал решения Пирогова. О госпитальных страстях мы уже много говорили, поэтому оставим пока штабс-капитана Розина в госпитальной палате и вернемся в расположение Владимирского полка.
Захватив высоту Камчатского люнета, противник поспешно ее укрепил. Более того, захватив наши контр-апрошные укрепления на подступах к Малахову кургану неприятель разместил в них своих штуцерных, державших под постоянным огнем наши позиции.
5-го июня, с рассветом, был открыт огонь по Корабельной слободке, и к полудню массированному обстрелу были подвержены все укрепления оборонительной линии.
6-го июня, едва начало рассветать, густые массы неприятельских войск устремились на штурм 1-го, 2-го бастионов и Малахова кургана. Батальоны Владимирского полка в этот день обеспечивали позиции 2-го бастиона. С наших укреплений грянули залпы картечи. Против штурмующих колонн французов эффективно действовали орудия пароходов, поставленные на картечь. В отражении штурма принимали участие и полевые орудия, внесенные на руках на банкеты.
Об отражении этого штурма на позиции 1-го и 2-го бастионов столько уже написано, что я ограничусь только наиболее впечатляющими фактами. Несмотря на ряд ошибок, допущенных французским командованием при организации штурма, французы показали превосходные боевые качества. Теряя сотни солдат в ходе отчаянной атаки, они таки достигли вала бастиона, и сошлись с нашими гренадерами в рукопашной схватке, позволив изорвать свои мундиры о русские штыки. После боя все склоны Киленбалки, на сколько хватало глаз, были красными от французских мундиров и от крови.
На 7 июня была назначена уборка тел. Солдаты рот Владимирского полка поделились с французами своими носилками, которые забывчивые французы не вернули.
К 11 июля Розин настолько поправился от своей раны ноги и предшествующей ранению контузии, что намеревался в ближайшие дни вернуться в Севастополь; молодость и крепкое здоровье многое значили, тем более, что в ожидании нового штурма, резервировались места для будущих раненых. Выздоравливающих же,- кто не возвращался в Севастополь, отправляли в дальние госпиталя; желающим было предоставлено право после медицинского освидетельствования отправляться на родину. Нижних чинов впредь до выздоровления брали за известную компенсацию местные колонисты.
Намерению Розина возвратиться в Севастополь, на этот раз не суждено было сбыться. К вечеру того же дня, после прогулок с костылем по окрестностям, лихорадка и воспалившаяся рана заставили его слечь в постель и тем отсрочить свой отъезд. В эти дни Розин получил радостную весть, за участие в «деле 26-го мая» он был награжден Знаком ордена Святой Анны 4-й степени с надписью «за храбрость».
Описывая процесс излечения, реабилитации, после ранения штабс-капитана Розина, я рискую вызвать у читателя вполне закономерный вопрос,- что вы нам голову морочите со своим Розиным, коль взялись писать о бароне Дельвиге? Ну, во-первых, достоверной информации о процессе излечении от ранения и последней контузии головы Дельвига нет, а характер ранения и место излечения обоих офицеров схожи. Более того, у Николая Дельвига, при посещении его братом, также была горячка и были проблемы с заживлением раны на руке. А на сей раз ситуация с лечением от раны усложнялась тем, что заботливая и решительная супруга, Николая Ивановича ожидала рождения ребенка и при всем своем желании не могла быть рядом с мужем. Кстати, после майских боев командир 1-го батальона, подполковник Никольский, попав в тот же самый симферопольский госпиталь, с простреленным легким и контузией головы, одновременно с Розиным, промаявшись четыре с лишним месяца, переболев возвратным тифом, так и не оправившись от ран, умер 22 сентября 1855 года. Говоря о порядках в симферопольских госпиталях, нелишне привести и воспоминания Вязмитинова. Раненый в бедро штуцерной пулей 27 августа, он прошел госпиталя Северной стороны, Бахчисарая и Симферополя, чуть было не лишился ноги, и неизвестно выжил ли бы, при начинающейся гангрене, если бы не «стимулировал» деятельность лечащего врача 200 рублями серебром… Д. Никифоров, вспоминая о своей работе комиссии по оказанию помощи раненым и больным в госпиталях, рассказывает об эпидемиях тифа, опустошавших наши госпиталя до ноября 1856 года.
Сборы к отъезду Розина из Симферополя продолжались недолго. Его провожали остававшиеся здесь бывшие владимирцы, ставшие до полного выздоровления офицерами резервного батальона Лейб-Бородинского полка, расквартированного в Симферополе, к которым присоединился новый приятель Розина, военнопленный раненый французский майор Марино. На прощанье, пообедав с шампанским, Бородинцы проводили Розина верст за десять и далее он отправился на лошадях, любезно предоставленных ему капитаном Скуратовым. На почтовых станциях лошадей недоставало даже для курьеров с важными депешами. Для обыкновенных проезжающих оставались заморенные волы, да и то не всегда. Путь в 60 с небольшим верст, занимал иногда не одну неделю. Но, это, видимо для тех, кто не особенно спешил под пули и ядра. Севастопольцы прекрасно знают, что пешком с небольшим чемоданом, этот путь, даже с учетом бездорожья, можно преодолеть за сутки.
Прибыв в Севастополь 30 июля, Розин нашел полк в Корабельной слободке. Некоторых прежних сослуживцев он не застал уже в живых; в их числе своего младшего ротного офицера Андрея Андреевича Коротких. Взамен выбывших, между прочими, прибыли переведенные из кавалерии ротмистр и поручик.
За время отсутствия Розина в полку, после кровавого дела 26-го мая, Владимирский полк находился в обеспечении 2-го бастиона и, выдержав предварительно 4-го и 5-го июня сильное бомбардирование, 6-го июня, без поддержки резерва, только с двумя ротами Суздальского полка, отбил от бастиона штурмующие французские колонны. После отражения штурма, полк был отведен от 2-го бастиона и, находясь в прикрытии куртины между Малаховым курганом и 2-м бастионом до 11-го июля, производил работы на Малаховом кургане. По переводе на 3-й бастион, охотниками Владимирского полка в количестве 160 человек с тремя офицерами, по ночам занималась траншея между Малаховым курганом и исходящим углом 3-го бастиона. В ночь с 25-е на 26-е июля, цепь, отбив подразделения англичан, пытающихся производить работы на подступах к 3-му бастиону, захватила в плен английского траншей-майора и нескольких английских солдат.
По прибытии в полк, Розин нашел строения Корабельной слободки до того пострадавшими от огня противника, что о былом расположении полка остались только воспоминания.
Вечером 3-го августа, приняв команду над 160 охотниками при двух офицерах полка и 15-ю пластунами, Розин вышел мостиком через ров от батареи Будищева и занял ложементы впереди, саженях в 300, между Малаховым курганом и исходящим углом 3-го бастиона. Отправляясь, Розин мельком слышал, что на ту же местность, в ожидании сражения на Черной речке, спланирована вылазка наших двух полков, для отвлечения внимания противника.
Проход через лежавшее на пути чумное кладбище, был длителен и неприятен. Солдаты то и дело проваливались в изрытой бомбами рыхлой земле могил; выбираться из которых было делом нелегким.
Занимаемые охотниками ложементы попадали под обстрел и чужих и своих снарядов. Их осколки густо накрывали траншею. Впрочем, потери против ожидания были самые незначительные.
Кошачье зрение пластунов в первую и во вторую ночь оказало отряду немаловажную услугу. Не смотря на темноту, ни одно передвижение вражеских колонн не осталось незамеченным. Каждый раз, когда Розин замечал приближение к нему посыльного от помещенных в каменоломнях секретов, можно было определенно фиксировать близость неприятеля. Неприятель в течение ночи несколько раз отступал и возвращался снова. Наконец, из опасения, не собираются ли штурмовые колонны, по просьбе Розина с ближайшей нашей батареи был произведен выстрел светящимся ядром. Неожиданно освещенные, находящиеся впереди секретов в четырех местах незначительные группы противника, поспешно отступили.
На рассвете, слева от цепи послышались отдаленные выстрелы; слухи о предполагаемом деле на Черной речке подтверждались.
6-го августа рота Розина заступила на батарею Никонова для прикрытия и работ. Большой длинный блиндаж напоминал собой матросский кубрик. Подвесные, в два ряда койки, были заняты утомленными работой матросами и солдатами. По случаю праздника перед экипажным образом, поставленным посредине блиндажа, горело множество свеч.
Во время смены обеспечивающих батарею подразделений, у входа блиндажа собралось более десяти офицеров: пехотинцы, моряки, саперы. Вдруг в блиндаж с криком «идет» вбежал матрос. Вслед за ним по намокшим земляным ступеням катилась довольно солидная граната. Видя такую гостью, всякий инстинктивно прижался к стене, с замиранием следя, как при вращении гранаты, шипя, мелькала трубка. Граната томила довольно долго. Наконец раздался взрыв, и блиндаж наполнился дымом. Свечи все разом потухли, и в темноте каждый из присутствовавших, чувствуя себя неповрежденным, мысленно прощался с соседом. Каково было общее удивление, когда оказались все живы и целехоньки. Осколки, врезавшись в накаты блиндажа, никого не задели. Спавший тут же недалеко матрос так и не проснулся, ни от взрыва лопнувшего снаряда, ни от усердных толчков присутствовавших, проверявших, не контужен ли он. Оказалось, что матрос этот недавно вернулся из города, выпив водки по случаю праздника… Новым сюрпризом было и то, что при разрыве гранаты чудом остались целы бочонки с порохом, поставленные вблизи входа за тонкой, дощатой перегородкой.
7-19-го августа, не раз возвращаясь с бастиона, на Павловский мысок в провиантские магазины, где тогда размещались роты Владимирского полка, проходя мимо разрушенной госпитальной церкви, солдаты крестились на сохранившийся на колокольне крест, делая при этом вывод о том, что если крест остался цел, то еще не все потеряно.
Наконец, неприятелю удалось сбить и крест, разрушив весь верхний ярус колокольни. «Ну, теперь плохо, братцы»… послышалось чье-то грустное предсказание. Впрочем, особенно тревожного настроения, обозначающего нравственный упадок духа, не было заметно, не смотря на увеличивающиеся с каждым днем разрушения наших укреплений и редевшие ряды защитников крепости.
Роты все реже стали отпускать с бастионов на отдых. Непрестанные работы на укреплениях не успевали поправлять причиняемых им разрушений. Владимирский полк попеременно обеспечивал батареи: Никонова, Будищева, Яновского, на Малаховом кургане, а чаще всего находился на исходящем углу 3-го бастиона. Потери в ротах были большие. Именно здесь, 15-го августа, был убит денщик Розова – Лазарь Оплетаев. На этом же бастионе, получил, — как казалось тогда, — смертельную рану неизменный телохранитель Розина, Курилов.
20-го августа при смене Владимирского полка с 3-го бастиона , когда полк уже был построен в ружье и был готов оставить бастион, в находившейся вблизи пороховой погреб попала бомба. Без всякой команды, только по совету моряков с батареи, группа из 15-ти солдат очутились с земляными мешками на крыше погреба. Не удалось им еще окончательно завалить воронку, как вторая бомба упала рядом и несколько человек, из числа работающих, взорвало на воздух.
22-го августа. По заведенному генералом Хрулевым порядку, вечером отдельные части расходились по бастионам под игру духового оркестра, как на разводах и смотрах. В этот вечер началось усиленное бомбардирование левого фланга нашей оборонительной линии. Розину было приказано на эту ночь идти со 2-м батальоном на 3-й бастион. Из-за ошибки с планированием нарядов, этот пункт был уже занят батальоном от другого полка. Сознавая, что ошибка в планировании может привести к тому, что какое то укрепление останется без прикрытия, Розин приказал батальонному адъютанту Митрофану Богданову узнать точное назначение батальона. Сопровождаемый одним только унтер-офицером, расторопный Богданов в полчаса успел принести ответ, что батальон ожидают на Малаховом кургане.
24 августа, начальник третьего отделения оборонительной линии капитан 1 ранга Перелешин приказал Розину перевести из Докового оврага два орудия для установки их на исходящий угол 3-го бастиона. Заведующий выдачей орудий, офицер, не мог выдать крепостных передков, за неимением оных. Предвидя трудность пути с орудиями и возможную в этой связи потерю людей, Розин возобновил свое требование. Прождав напрасно, Розин был вынужден вести на станках 210 пудовые орудия. Местность, по которой следовало передвигаться была вся изрыта бомбами. Люди, утомляясь от беспрестанного вытаскивания орудий из ям, нуждались в частом отдыхе. Пока была возможность, останавливались под защитой госпитальных развалин. Несмотря на предпринимаемые предосторожности, каждые несколько минут стоили жизни одному человеку. И это были 2-я и 3-я гренадерские роты, которыми некогда любовался император Николай Павлович… До сорока человек было потеряно, в их числе 8 унтер-офицеров и прапорщик Лобан-Быковский. Вдруг одна налетевшая бомба вырвала сразу десять человек. После этой потери, Розин принял решение оставить одно из орудий в 100 саженях от бастиона, куда добрались со вторым орудием лишь на рассвете, потеряв на расстоянии менее полутора верст, четвертую часть людей. Особенно стало жаль погибших, когда привезенное с таким трудом и жертвами орудие, вовсе не было поставлено на позицию бастиона до окончания штурма. К сожалению, подобное явление стало возможным, так как накануне этих событий, генерал – майор Дельвиг, уже убыл к новому месту службы, а принявший полк командир еще не установил должного взаимодействия с командованием укрепленных линий и отдельных бастионов. Это типичное следствие всех подобных перемещений.
БОЕВОЙ ДЕБЮТ НИКОЛАЯ ДЕЛЬВИГА В ДОЛЖНОСТИ КОМАНДИРА БРИГАДЫ
Назначение Николая Дельвига на новую, вышестоящую должность было явлением вполне закономерным; настораживало здесь лишь то, что накануне грозных, неотвратимых событий решительного штурма Севастополя союзниками, произошла смена командира Владимирского полка. Как уже говорилось, все предшествующие штурму дни, батальоны полка оставались бессменно на позициях, т.е – пребывали в постоянном боевом режиме и смена командира полка была, казалось бы, несвоевременной. А оказалось, что именно в преддверии штурма командованием армии и Севастопольского гарнизона оперативно производились крайне необходимые перемещения. Так, для повышения боевой устойчивости войск Севастопольской крепости в состав гарнизона планировалось ввести полки 5-й пехотной дивизии, ранее не участвовавших в боях, и не имевших опыта отражения штурма. В этой связи, по настоянию начальника штаба Севастопольского гарнизона генерала Васильчикова, поддержанного начальником штаба армии генералом Коцебу, во главе бригад, вводимой в Севастополь дивизии были назначены опытные, боевые командиры. В этой связи, генерал-майор Николай Дельвиг, сдав командование Владимирским полком подполковнику Венцелю, срочно отзывается в штаб армии на Бельбек, где с ходу вступает в командование 1-й бригадой 5-й дивизии, состоящей из Архангелогородского пехотного и Вологодского егерского полков. В ночь с 24 на 25 августа батальоны этих полков уже в ходе начавшегося очередного массированного бомбардирования, по наведенному наплавному мосту переправляются на Южную сторону Севастополя. В ночь с 25 на 26 августа также спешно в Севастополь вводят полки 2-й бригады 5-й дивизии в составе Костромского и Галицкого полков. Эти четыре свежих полка а так же закаленный в боях Волынский пехотный полк 14-й дивизии составят главный резерв гарнизона и будут находиться в непосредственном подчинении генерал-лейтенанта Семякина. Полки 1-й бригады расположились бивуаком в зданиях, примыкавшим к Театральной площади. Полки 2-й бригады были размещены в районе нынешней площади Суворова, вблизи наплавного моста через Южную бухту. Непосредственно в бою полки эти не участвовали. Когда 26 августа потребовалось срочно усилить прикрытие 6-го бастиона, то генерал Семякин распорядился послать на позицию два батальона Волынского пехотного полка, не раз уже бывавшего под огнем. В полдень 27 августа в ходе отражения штурма, французами был захвачен Малахов курган, и была большая вероятность введения в бой за курган нашего основного резерва. Но, как известно, такого решения принято не было, а было решено приступить к выводу гарнизона на Северную сторону. Столь малое время пребывания под огнем противника в Севастополе, явилось причиной того, что, если на памятных досках в соборе Святого Николая на Братском кладбище, полки эти числятся в числе побывавших в обороне Севастополя, то на мемориальных досках на стенах храме Архистратига Михаила, их нет…
По малому сроку пребывания полков бригады в составе гарнизона Севастополя, больших потерь в личном составе они не имели. Так, Архангелгородский потерял убитыми: майоров Козлова, Быкова, и Шепетильникова Павла, погибшего еще 26 мая; прапорщика Конвицкого и 24 нижних чина. Вологодский полк потерял майора Соколова; капитана Владимирова 1-го; штабс-капитана Знамеровского; поручиков Матвеева, Никитина, Мисарлова; подпоручиков: Кожухова, Косковского, Алларда, Августиновича, Якушевского и 54 нижних чина. Полки второй бригады, все той же 5-й дивизии: Костромской и Галицкий, были введены в Севастополь всего на два дня,- 26 и 27 августа, но потери имели немалые, 273 и 307 человек, соответственно, плюс офицеры…
За последние заслуги в ходе обороны Севастополя генерал-майор Николай Дельвиг был представлен к награждению орденом Святого Станислава 1-й степени,- первым «генеральским» орденом.
В эти же последние августовские дни, Владимирский полк, уже под командованием нового командира, подполковника Венцеля, самым активным образом участвовал в отражении последнего штурма на позициях 3-го бастиона. При предыдущих штурмах, когда дело доходило до рукопашной схватки, в ход шли все подручные средства вплоть до камней, поэтому, груды собранных осколков, как резервное средство обороны, были сложены на мерлонах и траверсах. По сделанному на рассвете расчету в ротах, у Розина после ночной убыли приходилось не более восьми человек на прикрытие одной амбразуры. В строю Владимирского полка оставалось 4 штаб-офицера, 15 обер-офицеров и 750 нижних чинов, т.е не набиралось и одного полноценного батальона.
Так как полк, начиная с 23 числа беспрерывно находился на бастионе, то продовольствие доставлялось прямо на позицию. Получать обеды регулярно и по нормам было невозможно, потому что, местность по которой доставлялась пища, усиленно обстреливалась неприятелем. Офицеры тоже питались из общего котла, отказавшись от услуг денщиков, число которых за последние дни тоже значительно поубавилось.
Утром вместе с пищей, артельщики принесли на бастион корзину превосходных фруктов и бочонок красного вина, присланные симферопольской знакомой Розина, — госпожой Канторино, подтвердившей своим душевным участием факт того, что Розин, как настоящий боевой ветеран, и в Симферополе оставался на высоте своего положения офицера Владимирского полка. Пропитанные пылью и порохом офицеры полка с наслаждением утоляли жажду вкусным вином и сочными плодами, из которых лучшие, как бы в предчувствии близкой разлуки , достались Ивану Осиповичу Брестовскому. Он тут же достал из кармана «Мертвые души» Гоголя, подаренные ему как земляку автора каким то степным помещиком еще во время похода по Молдавии, и полушутя, полусерьезно завещал Розину, в случае своей смерти, передать книгу в библиотеку Владимирского полка.
Часу в одиннадцатом утра, вдруг, во многих местах бастиона раздался крик: «штурм». Везде забили тревогу. Неприятельские снаряды и преимущественно картечные гранаты посыпались градом. Солдаты мгновенно, по заранее сделанному наряду вскочили на траверсы и заняли места в амбразурах.
В числе первых жертв пали штабс-капитан Брестовский и прапорщик Блажков. Пользуясь малочисленностью защитников, англичане вскоре овладели барбетом и устремились в амбразуры. Оставшиеся в живых защитники вынуждены были податься вправо, но вовремя поддержанные подоспевшим из резерва 1-м батальоном и частями других полков, штыками сбросили с барбета не успевшего забить ни одного орудия неприятеля. Осколки бомб, заготовленные на мерлонах и траверсах, тоже с успехом были употреблены в дело.
В самом начале штурма, проявив неуместное любопытство, выглянув из амбразуры для подсчета оставшегося во рву неприятеля, Розин чуть было не получил удар штыком в лицо. Инстинктивно повернувшись на крик одного из своих солдат, тем уклонился от удара. В тот же момент, метко брошенный сверху осколок бомбы сбил вниз, в ров взобравшегося к амбразуре англичанина.
После первой, счастливо отраженной атаки, англичане решились на вторую, но потерпели совершенную неудачу. Чугунные осколки, в изобилии заготовленные на траверсах, опять оказали существенную услугу защитникам.
Оставшиеся во рву после двух первых атак англичане, начали из камней складывать подступы для облегчения преодоления рва при очередной, ожидаемой ими атаки. В этой связи, охотники Владимирского полка под командованием поручика Дубровина, произвели решительную вылазку в ров, уничтожив или пленив английских стрелков, лишь незначительная часть их спаслась. Камни у стенок рва были разобраны.
В это время показавшиеся из траншей полки шотландцев удивили наших солдат своим необычным облачением.
Захваченный в плен англичанами во время боя на барбете наш прапорщик Павлов рассказывал впоследствии, что выделенные для третьей атаки бастиона полки шотландцев наотрез отказались идти в атаку.
Отразив неприятеля по всему фронту 3-го бастиона , его защитники не успели порадоваться своей победе, как обратили внимание на появившиеся над башней Малахова кургана французское знамя. Узнав от прибывающих на бастион солдат, что прибывший со значительными резервами генерал Хрулев производит атаку Малахова кургана, ожидали изгнания с него французов. Но , не смотря на присутствие храброго и решительного генерала, снискавшего себе уважение и веру, Малахов курган отбить и на этот раз не удалось.
Рана в лицо, полученная Розиным при отбитии штурма, начала всерьез беспокоить,- от постепенно прибывающей опухоли закрылся сначала один глаз, а потом и второй мог смотреть только с усилием. После доклада командиру полка, Розин часов в пять пополудни убыл на Павловский мыс для перевязки. Там он застал огромное скопление раненых, в большом числе производились ампутации. Около 50 легко раненых офицеров, после оказания им первой помощи, на баркасе отправили на Северную сторону. Перед отплытием, денщик притащил на берег все нехитрые пожитки. Не зная о предстоящем отступлении, Розин ничего с собой не взял, решив через пару дней вернуться в строй. В кармане оставался только томик «Мертвых душ», взятый для передачи в полковую библиотеку по завещанию Брестовского, с прахом которого Розин простился, покидая бастион.
Уже стемнело, когда баркас, при сильном ветре с моря, отчалил от причала Павловского мыска. Двенадцать матросов выбивались из сил, чтобы баркас не снесло под неприятельские батареи на Киленбалочных высотах. Пока баркас носило по волнам, на мосту через Северную бухту было заметно большое движение, но по усиливающейся темноте было трудно определить, что оно означало. Только на более близком расстоянии удалось разглядеть, идущие по мосту войска, но с уверенностью определить в каком направлении они двигались было затруднительно. Высказывались предположения, что это идут полки, направленные в подкрепление гарнизона. Но при ближайшем рассмотрении определилось движение колонн с Южной на Северную сторону. И первым предположением опять таки, было то, что на Северную сторону выводятся ополченские дружины, пострадавшие при отбитии штурма. В некоторое недоумение приводила относительная тишина, после продолжавшегося несколько дней подряд неумолкаемого грома орудий.
Волнением наконец прибило баркас к кораблю, стоящему на рейде, с борта которого в мелкие суда торопливо сбрасывалось имущество моряков, продовольственные припасы и разные другие предметы. Выяснилось, что в связи с оставлением нашими войсками Южной стороны Севастополя, корабли готовятся к затоплению. Унылый звук «склянок», совпавший с отходом баркаса от борта, казался последним вздохом осужденного на казнь.
Ночью, прибыв на Северную сторону, после перевязки, Розин отправился в полковую канцелярию, с целью узнать: где полк? Оказалось, что Владимирский полк уже перешел на Северную сторону.
Вскоре затем послышался страшный гром, треск и грохот. Это охотники из флотских команд взрывали пороховые погреба и наиболее ценные сохранившиеся здания на Южной, оставляемой стороне.
Во время отражения последнего штурма во Владимирском полку было убито: 2 обер-офицера, смертельно ранен 1 штаб-офицер, обер-офицеров 2; легко ранено: обер-офицеров 5; убито и ранено нижних чинов 255. Большая часть потерь выпала на долю 2-го батальона, встретившего первую волну атакующего 3-й бастион противника.
28 августа Владимирский полк выступил с Северной стороны и занял позицию на Мекензиевой горе, рядом с Лейб-Бородинским полком, офицеры которого оказали прибывшим из Севастополя особенное радушие и гостеприимство, уступив владимирцам часть своих землянок.
Нам по-хорошему давно уже пора попрощаться с Владимирским полком, ведь наш герой, Николай Дельвиг уже больше недели командует бригадой не только в другой дивизии, но даже и в другом корпусе. Не знаю как вас, а меня невольно преследует ощущения какой-то духовной связи с Владимирским полком, с его офицерами и солдатами, живыми и мертвыми, стоят перед глазами крутые, отвесные склоны Каменоломного оврага, глинистые склоны Киленбалки, и тучи свинца и стали, несущиеся на позиции 3-го бастиона….Остается представить себе чувства и эмоции, обуревающие Николая Дельвига, оставившего полк на позициях бастиона, простившись со своими боевыми соратниками и боевыми побратимами, — со многими навсегда… Теперь уж точно можно утверждать, что оставшиеся в живых офицеры и солдаты Владимирского полка сохранили о своем боевом командире самые теплые, душевные воспоминания, подтвердив это впоследствии своим единодушным желанием внести имя Николая Дельвига «на вечно» в списки Владимирского мушкетерского полка. Наверняка у Владимирцев остались самые теплые воспоминания о супруге своего командира, фактически прошедшей с ним боевой путь с первого и до последнего дня Крымской кампании, рисуя своей жизнью и не без оснований тревожась за жизнь и здоровье своего будущего ребенка.
ВОЙНА ПРОДОЛЖАЕТСЯ. ВЫПОЛНЕНИЕ ЗАДАНИЯ ОСОБОЙ ВАЖНОСТИ.
Командование Крымской армией во главе с князем Горчаковым в последние недели обороны Южной стороной Севастополя было в смятении. Уже было предельно ясно, что при таких колоссальных потерях, что ежесуточно несли наши войска в Севастополе, дальнейшая оборона превращается в бойню, без надежды на благополучный исход. По сути дела, судьба южной части Севастополя была решена еще до падения Малахова кургана. Штаб Горчакова, как и положено штабу армии, был озабочен не только достигающей апогея севастопольской трагедией, но и просчитывал возможные дальнейшие действия союзников. Среди стоящих на повестке дня задач, были проблемы с блокадой Евпатории, создание отсечных рубежей под Симферополем, заслона союзникам на Перекопе, защита Днепро-Бугского лимана, укрепления Николаева и Херсона. Все эти мероприятия требовали выделения достаточного количества войск и надежных командиров, которые смогли бы обеспечить выполнение поставленных задач.
Назначение Николая Дельвига командиром бригады состоялось уже после скандала с генерал-майором Жабокрицким. Командир 16-й пехотной дивизии, генерал-майор Жабокрицкий, под видом сбережения войск, оголил укрепления сектора, демонстративно «заболел» и, не дождавшись официального на то разрешения, убыл на Северную сторону. Генерал-лейтенант Хрулев, оперативно прибывший на укрепления Корабельной стороны, ценой больших потерь и с невероятными трудностями выправил ситуацию. Вместо Жабокрицкого командование 16-й дивизией принял генерал-адъютант князь Урусов. Именно он провожал Николая Дельвига к новому месту службы и напутствовал назначенного на должность командира Владимирского полка подполковника Венцеля. Незадолго до этого, так же сдав полк, убыл принимать бригаду генерал-майор Хрущев, были и другие перемещения опытных, боевых военачальников, которых планировали эффективно использовать в будущих боях и сражениях.
Малые потери и сохранение основного, кадрового состава отдельных полков и послужили главным критерием при отборе их для выполнения предстоящих задач.
Проследить боевую деятельность отдельных полков в последние дни и недели обороны Севастополя весьма непросто. Полки переводились на Городскую сторону Севастополя отдельно, или в составе бригад. И выводились они на Северную сторону иногда целиком, чаще побатальонно. Неразбериха и текучка была неимоверная. В воспоминаниях генерала Хрущева приводится такой факт когда, сдав дела по командованию полком, он убыл на Бельбек принимать обязанности командира бригады и через два дня узнает о том, что офицер, принявший у него полк уже убит, и не исключалась возможность возвращения Хрущева на прежнюю должность…
5-я и 6-я дивизии 2-го пехотного корпуса прибыли в Крым только в начале 1855 года. Если полки 5-й дивизии хоть в последние несколько дней успели поучаствовать в боях в Севастополе, то из полков 6-й дивизии в обороне Севастополя принял участие только Муромский пехотный полк, находившийся в составе гарнизона Севастополя с 27 мая по 27 августа 1855 года…
После оставления нашими войсками Южной стороны Севастополя оставалась очень большая вероятность перенесения боевых действий союзниками в Северо!Западное Причерноморье Отдельные офицеры штаба армии заранее были откомандированы в Николаев и Херсон для координирования вопросов, связанных с постройкой батарей и береговых укреплений. Так, поручик Кедрин Евгений Никанорович, выполняя поручения начальника армиллерии Крымской армии генерала Кишенского, лично курировал возведение позиций полевой артиллерии при входе в лиман в январе- феврале 1856 года.
Срочное откомандирование генерал-майора Дельвига в распоряжение командира 5-й дивизии было связано еще и с тем, что в самое ближайшее время полки дивизии должны были быть подготовлены к длительному переходу. Полки 5-й дивизии, должно быть, были единственными во всей армии, которым за период менее года пришлось дважды преодолеть более тысячи верст. В ноябре 1854 года полки эти в условиях осенне-зимнего бездорожья преодолели громадное расстояние между крепостью Замостье (Царство Польское) и Бахчисараем, потеряв на марше от болезней и от физического истощения более 25% личного состава. Теперь же полкам предстояло совершить марш до Одессы. Движение больших масс людей со снаряжением, артиллерией и обозами по выжженной южным солнцем степи, едва ли могло с чем-то сравниться по трудности. В самые кратчайшие сроки, в условиях продолжавшихся боевых действий, генерал-майор Дельвиг сумел организовать подготовку полков бригады к переходу и сам переход таким образом, что потери на марше составили не более 3% личного состава. Причем, практически все потери пришлись на заболевших тифом и ослабших от тепловых ударов. Преимущество марша полков в летних условиях в том, что ежесуточные переходы можно было планировать по грунтовым дорогам в стороне от основной военной трассы, напрочь разбитой колесами артиллерии, обочины которой были завалены гниющими останками вьючных животных и нечистотами. Вдоль обочин трассы, по пригоркам, мрачно смотрелись большие и малые кладбища, неухоженные, с импровизированными, покосившимися крестами. Чтобы обеспечить элементарные гигиенические нормы, бивуаки приходилось разбивать в значительном удалении от трассы движения, что в значительной степени, усложняло процесс передвижения. Сама же трасса от Бахчисарая до Перекопа представляла собой бесконечный поток телег, повозок, различных «шарабанов» нагруженных боеприпасами, амуницией, продовольствием, а навстречу этому потоку, по соседней колее двигались санитарные транспорта с больными и ранеными. Представить себе всю эту картину сложно, помочь нам в этом может живописное описание этого скорбного пути, оставленное многими участниками событий, и, прежде всего, автором бессмертных «Севастопольских рассказов» поручиком пешей артиллерии Львом Толстым.
Успешно совершив переход до Одессы, полки бригады в ноябре 1855 года на некоторое время расположились в гарнизонных казармах и побатальонно выделялись на работы по строительству прибрежных батарей, устройство шоссейных дорог и прочие работы, связанные с сохраняющейся опасностью нападения союзников. Была и более прозаическая, и в то же время почетная задача у полков бригады, в подготовке к смотру Одесского гарнизона Государем Императором Александром Николаевичем. Полки 1-й бригады 5-й пехотной дивизии были единственными боевыми полками в гарнизоне Одессы. Не исключено, что и спешная переброска полков, заранее предусматривала обеспечение этого ответственного мероприятия. Люди гражданские, далекие от особого, военного образа мышления, нас не поймут, а мы, военные, не особенно и расстроимся…
Я даже допускаю, что при рассмотрении кандидатуры Николая Дельвига для командования бригадой в столь ответственный период было учтено и то, что, будучи офицером штаба корпуса а затем заместителем командира Житомирского полка, он неоднократно участвовал в смотрах полков 5-го корпуса императором Николаем Павловичем и был особо отмечен покойным императором…
После окончания смотра войск Одесского гарнизона и парада, молодой государь вручил награды военным и гражданским чинам; генерал-майор Дельвиг, в соответствии с представлением командующего Крымской армией от 26 мая 1855 года был награжден Орденом Святого Станислава 1-й степени с мечами,- первым генеральским орденом. Все нижние чины обоих полков бригады за образцовый внешний вид и высокий уровень строевой подготовки получили по серебряному рублю.
В Одессе Николай Дельвиг не задержался. В район Херсона, Николаева и Одессы планировалась переброска еще нескольких пехотных и артиллерийских бригад, имеющих боевой опыт; некоторые из них уже были на марше. В этой связи, командир 1-й бригады 5-й пехотной дивизии, генерал-майор, барон Дельвиг получил приказание готовить полки к переходу в Подольскую губернию, к месту постоянной дислокации. Зимний марш пехотных полков,- это еще одно из экстремальных испытаний. Единственным, но весьма существенным подспорьем было выделение нескольких тысяч крестьянских розвальней для ускоренного передвижения полков бригады. Переброска полков была завершена в рекордный по тем временам срок,- за 24 дня. Во время этого перехода, заболевшие были, но отставших не было. За успешное выполнение этого сложного и ответственного задания командир бригады Николай Дельвиг удостоился «монаршего благоволения» в приказе по войскам 2-й армии.
Бывший командующий 2-м корпусом, а в то время командующий армией, герой штурма Баязета в 1828 году, генерал от инфантерии Панютин Федор Сергеевич, сердечно поздравил с благополучным переходом молодого командира бригады. На очередном совещании штаба армии, в присутствии всех командиров дивизий и бригад, Панютин заявил, что очень рад тому, что с сего момента барон Дельвиг будет служить в их рядах… Послужить Николаю Дельвигу под командой, заслуженного и всеми уважаемого генерала не удалось. Уже 28 декабря 1855 года последовал приказ о назначении Генерального штаба генерал-майора Николая Дельвига начальником штаба 5-го пехотного корпуса. Эта почетная, генеральская должность была заслужена нашим героем, в полном смысле этих слов,- не только кровью и потом, но и умелым командованием, и большими организаторскими способностями в сложнейших боевых условиях. Верная и отчаянная супруга Николая Ивановича, оставив на попечение сестры и кормилицы шестимесячного сына, сопровождала Николая Ивановича от Кишинева до Варшавы и теперь готова была вместе с ним вернуться в военный Крым, в расположение штаба корпуса…
В соответствии с новым назначением, Николай Дельвиг, в сопровождении порученца-прапорщика, двух вестовых и денщика, отправился в обратный путь в Крымскую армию. Уже неоднократно говорилось о величайших трудностях в дороге, особенно в военное время. Один из полковников гвардии, получивший приказ о назначении командиром полка Крымской армии лично из рук Государя, умудрился со всеми сборами, приготовлениями и переездами прибыть на Бельбек только через четыре месяца, когда боевые действия, практически закончились. И, при этом, он не постеснялся опубликовать в «Русской старине» свои воспоминания, из которых следует, что единственной и несомненной заслугой его было организация работ по благоустройству захоронений на Братском кладбище… Об этом я упомянул в связи с тем, что Николай Дельвиг расстояние от Варшавы до Бахчисарая «покрыл» за две недели, успев при этом завезти супругу в Кишинев… В Рождество 1856 года генерал-майор Дельвиг уже приступил к исполнению обязанностей начальника штаба корпуса.
РУКОВОДСТВО ШТАБАМИ САМЫХ БОЕСПОСОБНЫХ КОРПУСОВ РОССИЙСКОЙ АРМИИ.
Начиная с сентября 1855 года корпусом командовал Коцебу Павел Евстафьевич, генерал-адъютант, генерал-Свиты Е.И.В. , бывший начальник штаба Южной армии при князе Горчакове. Именно по его настоятельной просьбе и ходатайству, Николай Иванович был назначен к нему начальником штаба. Боевые действия в Крыму продолжались и в управлении войсками требовались квалифицированные и умные военачальники, имевшие боевой опыт. Что касается взаимоотношений с командиром корпуса, то нашлись злые языки, среди штабных офицеров, по мнению которых, «один немец себе второго в помощники взял». Немцем, по крови, а особенно по характеру, Николай Иванович, рожденный и воспитанный русской матерью, не был, а если бы и так, — то побольше бы таких немцев в русской армии…
К моменту возвращения Николая Дельвига в Южную армию, ситуация в Крыму складывалась непростая. Русские войска по-прежнему находились на Инкерманских высотах, опираясь правым флангом на форты Северной стороны, с центром позиции в районе хутора Меккензи и развалин крепости Каламита в Инкермане. Левый фланг проходил по высотам на правом берегу реки Черной над селением Чоргунь и далее до Верхнего Бельбека. В горах, отделяющих Байдарскую долину, занятую французами, от Южного берега Крыма, находились русские и французские посты, и с обеих сторон неслась аванпостная служба.
Армия союзников находилась в Евпатории и в окрестностях Севастополя, сильный союзный отряд занимал Керчь. Слабость русской позиции, в целом очень сильной и энергично укрепляемой, оставалась в возможности ее обхода со стороны Евпатории. Против Евпатории, М.Д. Горчаков нашел нужным держать около 33 тысяч войска, отведенных по стратегическим соображениям в ноябре 1855 года. Союзники могли наступать по нескольким направлениям: либо на центр русской позиции по дорогам через Трактирный мост, либо по Каралезскому ущелью, по направлению – Чоргунь – Шули — Бахчисарай. Нами эти направления были изрядно укреплены и контролировались войсками. Оставался вариант движения союзников в обход флангов, со стороны Евпатории на Симферополь, или из Байдарской долины в направлении Симферополя. Разумеется, выдвижение по одному из последних направлений должно было сопровождаться демонстрацией на другом. Оставался еще вариант высадки сильного отряда на Южном берегу, например в районе Алушты, и с последующим наступлением оттуда на Симферополь, но этот вариант был трудно осуществим из-за трудной проходимости перевалов.
Во главе союзных армий стояли грамотные и хорошо подготовленные генералы, прекрасно осознающие устойчивость русской позиции, кроме того, отсутствие организованного обоза у английской армии лишало ее возможности предпринимать наступательные действия на значительное от базы расстояние.
Исходя из реальной обстановки, до сего момента союзники придерживались оборонительной тактики, изредка предпринимая солидные по составу рекогносцировки. Единственное крупное боевое столкновение этого периода – «дело Оклобжио» было результатом исключительно русской инициативы, но, поскольку произошло оно до прибытия на позиции Николая Дельвига, я скажу о нем лишь в двух словах.
8 декабря 1855 года полковник Оклобжио, предпринял рейд с частью Верхнее-Бельбекского отряда, состоящей из Смоленского полка и кавалерийского отряда. Рано утром 8 декабря, поднявшись на Хамильские высоты, русские воины без выстрела захватили в плен французские посты, и неожиданно обрушились на неприятеля, находящегося в деревнях Уркуста и Бага. После короткого боя французы были выбиты из этих пунктов и отброшены к реке Черной. Тревога распространилась по всей Байдарской долине, где находилось около десяти тысяч французов. Увидев, что к занятым русскими войсками деревням приближаются превосходящие силы противника, полковник Оклобжио дал приказ отступить и благополучно перевел свой отряд через перевал…. Это, по сути, было последнее серьезное боевое столкновение на этом участке и в целом в Крыму.
Целью рекогносцировок французов было изучение местности и расположения русских войск. Одновременно французы строили дорогу по направлению Биюк-Мускомья — Уркуста (Широкое-Передовое) — перевал через Хамильские высоты. Эта было стратегически важное направление в сторону Симферополя. После диверсии Оклобжио, темпы работ у французов заметно поубавились, но вероятность нападения с этого направления сохранялась.
Напряженная и неопределенная обстановка складывалась в районе Симферополя. Под городом скопилось большое число полковых обозов, образовавших подобие цыганского табора, у военных такое неорганизованное скопище называлось по научному,-«вагенбург». Требовалось упорядочить район тылового расположения полков. Весь этот «табор» требовалось защитить от возможного нападения противника. Работы по укреплению вагенбурга, начатые в конце декабря 1854 года, в основном были окончены только в июне 1855 года. Это укрепление, расположенное по обе стороны реки Салгир, имело вид неправильного шестиугольника и состояло из 4-х бастионов, 4-х полубастионов при входе и выходе Салгира и 4-х флешей перед куртинами, для прикрытия выходов. Внутреннее пространство укрепления заключало в себя около 60-ти тысяч квадратных сажен и могло вмещать до 3-х тысяч повозок с лошадьми. Для соединения обеих частей укрепления был устроен мост. С учетом того, что Салгир летом иногда пересыхает, то было устроено 8 колодцев и сооружена запруда. В этот вагенбург были отправлены все обозы, находившиеся не при своих частях, и полевые батареи, оставшиеся без лошадей. За оборудование и боевую устойчивость этого специфического сооружения отвечал штаб 5-го армейского корпуса, во главе со своим вновьназначенным начальником. В складывающейся обстановке задача эта была сложная и достаточно ответственная.
В самые кратчайшие сроки под руководством корпусного инженера и выделенных для работ батальонов укрепление было приведено в боеготовое состояние, построены казармы для артиллерийской прислуги и караульного батальона, произведены необходимые проверки и тренировки артиллерийских расчетов, проведен строевой смотр караульного батальона.
«1856 год начался переговорами о мире и приготовлениями к войне». 13 февраля в Париже состоялось первое заседание мирной конференции, на котором, в частности, было принято решение о заключении перемирия до 19 марта.
В Крыму военные действия прекратились 17 февраля 1856 года.
В апреле 1856 года Генерального штаба генерал-майор Николай Дельвиг назначается начальником штаба 4-го армейского корпуса.
Наверное, читатель уже отметил, что на фоне боевых действий на Кавказе, в Венгрии, Трансильвании, и особенно Крыму, особенно активно и эффективно использовались полки и дивизии 5-го и 6-го пехотных корпусов. К тому были объективные предпосылки. Именно эти корпуса, в отличие от первых четырех пехотных корпусов, подчинялись непосредственно Военному министру и назывались отдельными корпусами. Именно дивизии этих корпусов использовались, как бы сейчас мы сказали во всех «горячих точках» и, соответственно имели наивысший уровень боевой подготовки.
С 1837 года 5-м корпусом командовал Александр Николаевич Лидерс. Генерал Лидерс в свое время командовал бригадой и 3-й пехотной дивизией, возглавлял операции против горцев в Чечне и Дагестане, усмирял Венгрию и Трансильванию; с 1855 года командовал 1-й армией, а с 1861 года 2-й армией, являлся членом Государственного совета. В 1867 году Александр Николаевич был ранен польским террористом в Варшаве, и только после этого, на 78 году жизни оставил службу. Наш герой, Николай Иванович Дельвиг, начиная с 1841 года практически непрерывно служил под командованием этого выдающегося военачальника, заслужил его признание и доверие и многому у него научился. Поэтому вступление в должность начальника штаба 5-го корпуса очень много значило для Генерального штаба генерал-майора Николая Дельвига. Места службы ни офицеры, ни генералы сами себе не выбирают,- уже в июле 1856 года Николая Дельвига назначают начальником штаба 4-го армейского корпуса.
Начиная с апреля месяца 1856 года войска Южной армии начинают выходить из Крыма. В первую очередь был организован переход дружин ополчения. Вообще, история участия ополченческих дружин от различных губерний России в Крымской войне еще ждет своего исследователя. На родине, в местах формирования дружин этот вопрос, в свое время был в достаточной степени изучен и нашел отражение в печати, а в масштабах всей Крымской войны, севастопольской эпопеи, процесс этот в должной мере не был освещен. Чего только стоит участие Курского ополчения в обороне Севастополя? Курские дружины, под командованием отставного генерал-лейтенанта Васильева, прибывшие в Севастополь в июле 1855 года, своей крестьянской основательностью, работоспособностью и смелостью вписали особую страницу в историю обороны крепости. И тот факт, что команды созданные из ополченцев работали на бастионах, выносили с позиций раненых и убитых, участвовали в создании наплавного моста через бухту, и то, что генерал Васильев руководил сложным процессом переправы через бухту в ночь с 27 на 28 августа, запомнилось многим защитникам крепости. Необычный, особый вклад Курского ополчения, и особенно его руководителя был отмечен награждением генерала орденом Святой Анны 1-й степени с мечами, что для отставного военного, уже является уникальным случаем.
Прежде чем покинуть свои позиции на Бельбеке, в окрестностях Бахчисарая, на плато Мекензиевых гор, в течение нескольких месяцев проводились работы по обустройству многочисленных кладбищ, по мере возможного устранялись следы многомесячного пребывания больших масс войск в этих местах. С этой целью отдельные полки и бригады задержались в районах позиции до октября-ноября 1856 года. Процесс этот осложнялся еще и сложной эпидемиологической обстановкой, — в войсках было много заболевших холерой, тифом, различного рода лихорадками, желудочно-кишечными заболеваниями. Именно они, а не пули и ядра противника явились причинами основных потерь в личном составе в период с августа 1855 по сентябрь 1856 года. По-прежнему все санитарные учреждения, начиная с полковых лазаретов, и кончая стационарными госпиталями от Бельбека до Николаева и Кременчуга, были переполнены ранеными и больными из полков Южной армии; они продолжали страдать и умирать, для них война продолжалась. Покидавшие Крым полки, по возможности, по пути следования, «подбирали» своих офицеров и солдат из госпиталей, но и после ухода из Крыма основной массы войск, в большинстве городов, имевших госпиталя, оставались резервные батальоны отдельных полков, с задачей обеспечивать деятельность этих госпиталей и принимать в свои ряды выздоравливающих воинов. Эти проблемы, в части касающейся, решались войсковыми медиками и штабами корпусов и дивизий.
Войска 4-го корпуса, как и прочих корпусов Южной армии, поэтапно переводятся к местам постоянной их дислокации. Штабы дивизий корпуса расквартировывались по уездным городам Киевской губернии, штаб корпуса,- в Киеве. Корпусом командовал генерал от инфантерии Врангель Карл Карлович, участник боевых действий против персиян и турок в 1827 и 1828 годах; особо отличившийся при взятии Карса; участник Польской кампании 1831 года; ветеран войн на Кавказе. В период Крымской войны, после излечения от тяжелого ранения он командовал отрядом войск, защищавших восточную часть Крыма от покушений союзников. При поддержке и участии этого заслуженного и почтенного военачальника Николай Дельвиг приступил к исполнению обязанностей начальника штаба корпуса. Кроме выполнения стандартных планов по подготовке полков, бригад и дивизий, Николай Дельвиг нашел время и изыскал возможности для создания при штабе корпуса юнкерской школы. Имея блестящее образование, полученное в частной школе, 1-м московском кадетском корпусе и Академии Генерального штаба, пройдя все ступени армейской службы в составе штабов боевых дивизий, корпусов, в строю полков, Николай Иванович знал чему и как учить будущих офицеров русской армии.
«МИЛЮТИНСКАЯ» РЕФОРМА РУССКОЙ АРМИИ, ЕЕ ОСНОВНЫЕ ФИГУРАНТЫ.
Россия вошла в мирную эпоху,- эпоху серьезных преобразований, в том числе и в военной области. В штабах корпусов, в академии Генерального штаба подводились итоги и анализировались основные события и сражения Крымской войны и ход боевых действий на Кавказе за последние 25 лет; разрабатывались планы развития армии и флота на ближайшие годы и десятилетия… Определились группы высокопоставленных военачальников и военных теоретиков, с их предложениями реформирования вооруженных сил России.
Реформы Царя-Освободителя, к сожалению, совпали со стихийным процессом «полевения» общества. Разбор сути этой проблемы – не наш вопрос. Главной реформой было уничтожение крепостного рабства. О том, что эта основополагающая реформа носила половинчатый характер, говорилось тысячу раз. В тоже время, судебная реформа 1864 года даровала, по сути дела, «суд скорый, правый и милостивый», равный для всех сословий. Земская реформа вводила широкую и либеральную децентрализацию страны. Императорское правительство, вполне сознательно и добровольно уступило русскому обществу, русской общественности, все те отрасли, где по его мнению, общественная деятельность могла оказаться полезнее правительственной деятельности по принципу,- «местный лучше судит» .
Все эти реформы явились слишком поздно. Освобождение крестьян опоздало на полстолетия; «столыпинскую» реформу 1911 года, тоже запоздавшую, по меньшей мере, на полстолетия, народ ждал, как минимум с 1864 года.
Вернемся к эпохе царствования Александра Второго. Одним из существенных, великодержавных дел императора Александра Николаевича явилось завоевание Средней Азии – исполнение мечты Петра. «Сухой путь в Индию» не только был найден, но Россия стала на нем твердою ногою. 1862 год – овладение Семиречьем, 1865 год – подчинение Бухары, 1873 год – смирение Хивы, 1876 год – присоединение Ферганы, 1881 год – покорение Ахал-Текинского оазиса – являются блестящими этапами нашей государственности, — развития нашей армии. И, что особенно характерно, эти явные успехи приходятся не только на «милютинский» период, сколько на «домилютинский», и ряд очевидных успехов достигнут, явно вопреки милютинским нововведениям…
Группе реформаторов во главе с генералом Милютиным, противостояла группа генералов во главе с генерал-фельдмаршалом, князем Барятинским. Уже более полутора сотен лет, успешность концепции реформы Милютина, практически не подвергалась сомнению, в том числе и в советское время. Давайте отрешимся от глобальной оценки реформирования армии Милютиным и ограничимся оценкой хода и результативности реформы, в той степени и в том объеме, как она воспринималась нашим героем, генералом Николаем Дельвигом и его ближайшим окружением.
Прежде чем вести речь о сути реформы армии, предлагаемой Милютиным и о недостатках и противоречиях этой реформы, остановимся на личностях главного реформатора и его основного оппонента и противника, — Барятинском. Читатель вправе спросить,- а какая связь между военной реформой, Милютиным, Барятинским и Николаем Дельвигом? Начнем с того, что все три генерала, — ровесники, все в одно время воевали на Кавказе, и даже участвовали в одних и тех же сражениях; Милютин с Дельвигом одновременно обучались в академии, причем,- Дельвиг имел более высокие баллы по успеваемости. А вот дальше о том, что их отличало. О боевом и служебном пути Николая Дельвига до занятия должности начальника штаба 4-го корпуса, нам все известно. А что нам известно об основных фигурантах и оппонентах, генерал-фельдмаршале Александре Барятинском и о военном министре генерал-адъютанте Дмитрии Милютине?
Князь Александр Барятинский, родился 2 мая 1815 года в семье князя Ивана Ивановича Барятинского, женатого вторым браком на графине Марии Федоровне Келлер. В молодости отец будущего фельдмаршала под началом Суворова участвовал в боевых действиях против войск Тадеуша Костюшко и за штурм Праги был отмечен орденом Святого Георгия 4-й степени. Александр Иванович получил блестящее домашнее образование по принципам английской педагогики с опорой на самостоятельность, соединенную с идеями Руссо о естественном и нравственном воспитании. С 14-ти лет продолжил обучение в московском частном пансионе. В 1831 году стал юнкером Кавалергардского полка и для получения фундаментального военного образования поступил в школу гвардейских юнкеров и подпрапорщиков, куда через год поступил М. Лермонтов. По окончании обучения, с учетом некоторых юношеских шалостей, направлен на службу не в Кавалергардский полк, а в скромные гатчинские кирасиры. Поводом для последовавшего откомандирования на Кавказ послужил случай, вошедший в сборники анекдотов 19-го века.
Во время праздничного гуляния на Черной речке во флотилию празднично украшенных лодок и яликов врезался черный челн с гробом. Под крики напуганной публики челн вдруг резко накренился, и гроб соскользнул в воду… «Пиратский экипаж» за содеянное получил на всю катушку: старший по возрасту и воинскому званию князь С.В. Трубецкой был разжалован в рядовые и отправлен на Кавказ, остальные, в том числе и Барятинский, отправились на пять месяцев под арест. Суровость наказания объяснялась не только святотатством, но и тем, что один из членов экипажа остался «неизвестным» и не пострадал. Товарищи его прикрыли…
Начав с апреля 1835 года службу на Кавказе в отряде генерала А. Вельяминова, в сентябре, находясь в авангарде Кабардинского полка и участвуя в ожесточенной схватке с горцами, получил тяжелейшее ранение и только чудом остался жив. Представленный к награждению Орденом Святого Георгия, ордена не получил, но был произведен в поручики и награжден золотой саблей с надписью «За храбрость». После отпуска по ранению, поручик Барятинский зачислен в свиту великого князя Александра Николаевича и переведен в Гродненский гусарский полк.
Николай Первый пожелал видеть в Барятинском друга своего сына и наследника престола, Александра. В начале 40-х годов Барятинский много путешествовал вместе с цесаревичем. Служба при цесаревиче и доверие императора кардинально изменили поведение Барятинского. В 1844 году Александр Барятинский становится единственным владельцем наследственного майората и завиднейшим женихом. Жениться по расчету тридцатилетнему князю не хотелось, и был найден достойный выход – служба на Кавказе. В 1845 году командир батальона Кабардинского Барятинский отличился в кровавой Андийской экспедиции. Через два года князь становится командиром Кабардинского полка. В 1847 году князь Барятинский пожалован во флигель-адъютанты, а в следующем году был произведен в генерал-майоры. Барятинский заслуженно пользовался уважением офицеров и любовью солдат. Продвижение по службе и присвоение почетных званий, было им вполне заслуженным
Александр Иванович стремился понять обычаи народов Кавказа; его идея противопоставить Шамилю обычное право горцев оказалась очень плодотворной. Очень быстро новая стоянка Кабардинского полка – Хасав-Юрт. превратился в значительный населенный пункт и центр притяжения для соседних, даже враждующих горских общин. Большинство горских народов находились на ранней стадии формирования государства, и возникла естественная необходимость сочетать их традиции с нормами Российской империи. Единственно приемлемым выходом здесь могла стать лишь норма косвенного управления, с опорой на местные органы власти и допущение незначительного отхода от буквы российских законов. Для воспитанного в английском духе и лишенного национальной косности и предрассудков Барятинского это было очевидным. Такой подход оказался очень плодотворным. В этом он следовал за генералом Аргутинским-Долгоруковым и Зассом. Еще в большей мере Барятинский продолжил эту линию, будучи начальником штаба Левого фланга Кавказской линии, а затем ее начальником.
Для действий Барятинского были характерны минимальные потери со стороны русских войск и относительно бережное отношение к противнику, которого по возможности пытались сделать союзником, а если и не получалось, то угрожали массивным кнутом, не пуская его в действие без явной надобности. Таким образом, горцам давалась возможность достойного выбора, по возможности щадилось их самолюбие и честь. Наряду с отлично поставленной разведкой и подкупом противника князь широко применял рубку просек нового типа, что открывало возможности быстрого перевода войск в стратегически важные районы. Для рейдов Барятинского характерно использование опыта старых кавказцев и тесная координация действий разных отрядов войск и местных национальных формирований. Не взирая на сильное противодействие официального Петербурга, Барятинский добился возвращения из длительной отставки генерала Засса,- специалиста по решительным рейдам в горной Чечне. Особенно ярко тактика Барятинского проявилась и оправдала себя в зимнем сквозном походе 1852 года через Чечню и операции при Мечикской переправе.
В 1856 году князь Барятинский становится главнокомандующим Отдельным кавказским корпусом.
Учитывая специфику Кавказа, князь Барятинский превратил свою резиденцию- особняк Вырубова в Тифлисе – в подобие жилища восточного владыки. По городу он никогда не ходил пешком: даже для выхода в театр, до которого было 40 метров, вызывался конный конвой. Вместе с тем, самыми скромными комнатами в особняке были личные, куда допускались лишь наиболее близкие люди, которые составили товарищество без национальных и служебных различий; здесь присутствовали и седые капитаны-кавказцы и полунищие горские князья.
Зимой 1856-1857 года началось систематическое давление на территории, занятые Шамилем. В основу плана окончательного покорения Чечни легла идея концентрического наступления с разных направлений, что лишало противника возможности эффективного отражения натиска. Три отряда – Лезгинский, Дагестанский и Чеченский – воевали в основном при помощи лопат и топоров, открывая операционные направления для войск. При этом попытки горцев навязать прямые боевые действия игнорировались. Широкое использование артиллерии, команд отлично подготовленных охотников (тогдашнего спецназа), и местных милиционеров для прикрытия движений и работ свели потери к минимуму
К примеру, борьба за Аргунское ущелье, славящееся своей неприступностью, обошлась зимой 1857 года русским войскам меньше чем в 100 человек. Занятие Ведено, резиденции Шамиля, в ходе боевых действий с 1 января по 1 апреля 1859 года стоило потери 36 человек, что не идет ни в какое сравнение с жертвами под Гимрами, Дарго, Унцукулем в 1830-1840 –е годы.
За деятельностью Барятинского ревниво и завистливо наблюдали генералы Евдокимов и Милютин. Критиков его деятельности было хоть отбавляй. В воспоминаниях современников запечатлен парад в Тифлисе в честь победы над Шамилем. Парад открывал батальон Грузинского гренадерского полка. Все офицеры этого батальона имели ранения. Впереди маршировал полковник князь Орбелиани на деревяшке. Граф Евдокимов был изранен как решето, барон А.Е. Врангель получил практически смертельную рану в живот под Ахульго, Д.И. Святополк-Мирский был прошит пулями в грудь крест-накрест. Не отличался от своих подчиненных и главнокомандующий, имевший два тяжелейших ранения.
Вскоре тяжелая болезнь, проистекающая от старых ран, заставила Александра Ивановича покинуть Кавказ, хотя формально он оставался главнокомандующим еще два года.
По заключению хорошо информированных современников, основной причиной невозвращения Барятинского на Кавказ была не столько хворь, которая в очередной раз служила только поводом, но и полнейше несогласие с ходом истребительной войны на Западном Кавказе.
Когда-то злейший враг Шамиль сохранил искреннюю привязанность к Барятинскому, что видно из его писем, а большинство прежде близких людей предали больного полководца. О чем здесь говорить, если сам император Александр Николаевич, ревниво воспринимал славу своего товарища по юношеским забавам и так и не простил Александру Ивановичу, отказ от придворной карьеры ради боевой. Обратившись как-то раз к Александру Второму по неприятной для того проблеме, он услышал от царя: «Фельдмаршал, разве вы не видите, что я не слушаю вас». Но еще более болезненно Барятинский переживал разрыв с Дмитрием Милютиным, который, как считал Александр Иванович, грубо и жестоко обманул его, и как это следовало из последующих событий — не только его одного.
Кто же такой Дмитрий Милютин, — генерал, вошедший в историю, как гениальный реформатор российской армии?
Открываем Биографический словарь, читаем: «Милютин Дмитрий Алексеевич, граф – один из ближайших , наиболее энергичных и заслуженных сотрудников императора Александра Второго…» Далее из энциклопедической справки следует, что будущий гениальный реформатор родился в небогатой (в других, более объективных источниках – говорится о дворянской семье среднего достатка) 28 июня 1816 года, т.е. на год младше князя Барятинского и на два – Дельвига. Сразу стоит оговориться, что воспитание в благородном пансионе при московском университете было по средствам только очень состоятельным семьям. Быть сыном родной сестры графа Петра Дмитриевича Киселева, и по официальным документам причислять себя к беднейшему дворянству, при этом демонстративно передать свою наследственную деревеньку, населенную 26-ю крестьянами в фонд государственных имуществ,- обычное лицемерие. Ни в одном из солидных изданий, вышедших при жизни Дмитрия Милютина нет подробных данных о его предках, — странно, не правда ли? Видимо выдающемуся стратегу и будущему министру и фельдмаршалу было не с руки упоминать об отце-среднем чиновнике, деде – разорившимся купце из дворян, прадеде – дворцовом истопнике, прапрадеде-добытчике рыбы к царскому столу…
В 1833 году Дмитрий Милютин закончил с серебряной медалью Благородный пансион при Московском университете, проявив уже тогда свою склонность к гуманитарным наукам и научной деятельности, тем не менее, отличаясь уже тогда непомерными амбициями, решил делать военную карьеру. При этом, в отличие от князя Барятинского, закончившего аналогичный пансион, он и не собирался получать фундаментальное военное образование, считая себя выше этого, а определился фейерверкером в гвардейскую артиллерию и через год по экзамену получил звание прапорщика. Единственная строевая должность будущего военного министра и фельдмаршала,- младший офицер легкой конной полубатареи. Не прослужив в строю и положенных двух лет, Дмитрий Милютин поступает в академию Генерального штаба. Каждый хоть немного знакомый со спецификой военной службы, знает, что любая академия не делает человека военным. Не имея за плечами кадетского корпуса, Дмитрий Милютин поступает, в виде исключения, сразу в старший класс Императорской военной академии, т.е. обучается в ней только один год. Кстати, в этом же году в академии обучался и наш герой, Николай Дельвиг, прослуживший на строевых должностях три года и имевший уже звание поручика.
Обладая исключительной работоспособностью и несомненными способностями, прапорщик гвардейской артиллерии Дмитрий Милютин блестяще закончил академию. К этому сроку он уже автор ряда статей по военному и математическому отделу в «Энциклопедическом словаре Плюшара (т.10-15) и «Военном энциклопедическом лексиконе» Зедделера (т.2-8). После окончания академии поручик Дмитрий Милютин был причислен к Генеральному штабу и, числясь «по гвардейской артиллерии», посвятил себя всецело научной и литературной деятельности. За два с небольшим года он написал более 40 статей для энциклопедических лексиконов по математике, механике, астрономии, геодезии, физике и военной истории. Его талант исследователя и ученого был очевиден, но для того, чтобы преподавать в военной академии одного таланта явно недостаточно,- нужна боевая, военная и административная практика. В 1839 году поручик Генерального штаба Дмитрий Милютин направляется в Отдельный Кавказский корпус, прикомандировывается как офицер Генерального штаба к бригадам и дивизиям, участвовавшим в военных экспедициях против горцев. Своим аналитическим умом и в известной мере распорядительностью Дмитрий Милютин обратил на себя внимание командования Кавказским корпусом. В 1843 году он был назначен обер-квартирмейстером войск Кавказской линии и Причерноморья. Должность эта соответствовала по кругу обязанностей начальнику оперативного отдела штаба. Занимаясь исключительно штабной работой, штабс-капитан Милютин, в помощь войскам написал «Наставление к занятию, обороне и атаке лесов, строений и деревень и других местных предметов». В одной из рядовых экспедиций против горцев, Дмитрий Милютин был ранен пулей в правое плечо с повреждением кости. Кстати, к этому сроку у Николая Дельвига, прибывшего на Кавказ в 1841 году подобных ранений уже было три. Ну тут уж извините,- кто на что учился… Получив отпуск «для излечения от ран», с рукой на черной повязке, в бешмете с газырями, капитан Генерального штаба Дмитрий Милютин появляется в стенах академии. У академического начальства не возникло и тени сомнения в том, что войсковая стажировка адъюнкта академии капитана Милютина успешно завершена. По-прежнему числясь «по гвардейской артиллерии», капитан Милютин в 1845-1846 годах публикует статьи: «Критическое исследование значения статистики», «Первые опыты военной статистики». За опубликованное в 1847 году 2-х томное исследование «Первые опыты военной статистики» Милютин был удостоен Демидовской премии. В 1848 году Дмитрий Милютин был назначен профессором Императорской военной академии по кафедре военной географии, занимается разработкой проблем военной истории, публикует большое число статей по военно-историческим вопросам. Начиная с 1848 года, Дмитрий Милютин числится «по особым поручениям при военном министре». Война на Кавказе была в самом разгаре. Его ровесники, однокашники по академии Генерального штаба генерал Артур Непокойчицкий, полковники Александр Баумгартен, Николай Дельвиг, Павел Броневский возглавляют штабы дивизий, командуют полками, ежедневно рискуя своей жизнью, но они же не профессора академии, они просто генералы и полковники…
Во время Крымской войны, служа в академии, Милютин продолжал числиться при военном министре «для особых поручений». Весь период войны профессор Милютин редактировал для печати сообщения с ТВД и написал ряд аналитических записок военнополитического характера. Я особо акцентирую внимание читателя на «особом положении» при военном министре профессора академии Генерального штаба Милютина во время Крымской войны. Читатель без труда может вспомнить эпизод, предшествующий Инкерманскому бою, когда планирование и проведение серьезного и ответственного сражения, осуществлялось без топографической карты местности. Запрошенная из столицы карта была доставлена на театр военных действий вечером, после окончания неуспешного для нас сражения. Недоброй памяти карта эта хранится в Центральном Государственном Военно-историческом архиве, и на полях этой карты кроме визы начальника канцелярии военного министра генерала барона Вревского, стоит подпись Генерального штаба полковника Дмитрия Милютина. Так что с полным основанием можно считать, что Дмитрий Милютин действительно имел некоторое отношение к ведению боевых действий в Крыму. И, если барон Вревский своей трагической смертью в бою на Черной речке, 4 августа 1855 года, сполна искупил все свои вольные и невольные грехи, генерал-лейтенант Данненберг Петр Андреевич, непосредственный руководитель войсками в Инкерманском сражении, был отправлен в отставку, то полковник Генерального штаба Милютин в декабре 1854 года становится генерал-майором, как сказано в представлении «за особые заслуги в разработке войсковых операций в Крыму и на Кавказе». Уж не за Инкерманский ли бой награжден был генеральским званием уважаемый профессор?
У нашего профессора подоспели более серьезные проблемы, еще в 1853 году выходит главный его научный труд – классическое исследование Итальянского похода Суворова. Никого из ближайшего научного окружения Дмитрия Милютина не озадачил тот факт, что в основу этого капитального труда легли материалы собранные и обработанные известным военным историком нижегородцем А.И. Михайловским-Данилевским. К сожалению, генерал Данилевкий умер , не успев завершить исследование, и по Высочайшему повелению все материалы были переданы профессору Милютину. В результате, в кратчайший по тем временам срок, была издана пятитомная «История войн России с Францией в царствование императора Павла Первого». После издания этого труда Дмитрий Милютин был избран членом-корреспондентом Академии наук. Через несколько лет труд этот потребовал уже нового издания и вышел на немецком языке в Мюнхене в 1857 году. В числе многочисленных хвалебных отзывов прослеживаются и некоторые, наводящие на размышления, такие как: «труд в полном смысле слова САМОСТОЯТЕЛЬНЫЙ и ОРИГИНАЛЬНЫЙ». Не станем углублять эту тему на предмет «самостоятельности и оригинальности» исследования уважаемого профессора,- оставим это на его совести. Как бы то ни было, обладая несомненными талантами ученого, исследователя и педагога, основавшего и возглавившего кафедру военной статистики академии Генерального штаба, профессор, генерал Дмитрий Милютин заслужил на этом поприще всяческое уважение и почитание.
Но, в ходе работы над материалами Суворовских походов, профессору, видимо, стал грезиться и свой маршальский жезл. Отгремели последние залпы в окрестностях Севастополя, взят нашими войсками неприступный Карс, ушли союзные эскадры из вод Балтики, правда, продолжались бои местного значения на Кавказе… Доверчивый и благородный князь Барятинский становится в сентябре 1856 года главнокомандующим Отдельным Кавказским корпусом и приглашает Генерального штаба генерал-майора, профессора Дмитрия Милютина на должность начальника штаба корпуса. Боевого генерала не насторожил и тот факт, что последние 12 лет, его вновь назначенный начальник штаба не покидал академических аудиторий.
Об успехах наших войск на Кавказе в 1856-1859 годах мы уже вели речь, говоря о боевых заслугах князя Барятинского. Никто не спорит, — заслуги начальника штаба здесь должны быть очевидны. Но лавры победителя Шамиля, вне всякого сомнения, по заслугам, достались князю Барятинскому. Задерживаться на Кавказе Дмитрий Милютин и на этот раз не стал. Никто не спорит,- по всем признакам, молодой военный ученый, профессор, был находкой для академии. Но коридоры, столь желанной до некоторых пор академии, для Дмитрия Милютина явно оказались узки. Почувствовав своим аналитическим умом свежий ветер перемен, Дмитрий Милютин, как член комиссии «для улучшений по военной части», еще в апреле 1856 году составил аналитическую записку: «Мысли о невыгодах существующей в России военной системы и о средствах к устранению оных», в которой поставил вопрос о коренной реорганизации русской армии. Комиссия о которой идет речь, была учреждена еще осенью 1855 года под председательством главнокомандующего войсками гвардии и гренадерами генерала графа Ридигера. Ридигир, не без оснований, считался лучшим боевым генералом Императора Николая Павловича. Он сразу вошел в суть проблемы , усмотрев главное зло в чрезмерной централизации нашей военной системы, подавляющей всякую инициативу на местах. Были спланированы мероприятия по децентрализации – в первую очередь увеличены права и ответственность командиров корпусов и дивизий, предоставлена им значительно большая самостоятельность. К сожалению, осуществить все эти мероприятия Ридигеру не пришлось – он умер в 1856 году. Активно участвовавший в работе комиссии Ридигера, и «наследовавший» как секретарь комиссии все ее материалы, молодой профессор Милютин был уверен, что «записка» его попадет на стол, только что взошедшего на трон императора Александра Николаевича. И он не ошибся… о потенциальном реформаторе вспомнили. Так что, в оценке стратегической обстановке и прозорливости Дмитрию Милютину не откажешь,- научные труды подбираем за умершим историком Данилевским, умные мысли подхватываем на лету за опытнейшим генералом Ридигером. Справедливости ради, следует отметить, что Милютин смотрел на дело преобразования армии очень широко, расширив и углубив идеи Ридигера. В 1860 году Генерального штаба генерал-майор Дмитрий Милютин назначается товарищем (заместителем) военного министра, а в 1861-1881 годах военным министром Российской империи.
Я кратенько охарактеризовал двух основных фигурантов, стоящих на противоположных полюсах грядущей проблемы, грядущей военной реформы. Описывать суть этой реформы, значило бы проводить анализ всего перечня социально-общественных и экономических реформ в России 60-70-х годов 19-го века. А это не наш вопрос, да и непосредственного отношения к судьбе нашего героя не имеет. Вне всякого сомнения, генерал Николай Дельвиг, неплохо знавший своих сослуживцев по Кавказу князя Барятинского и Милютина, а последнего еще и по академии, не мог оставаться в стороне от мероприятий по реформированию армии. По своим последним должностям,- начальника штаба корпуса, начальника дивизии, он становился тем ключевым звеном, — которому было уготовано стать либо проводником, либо тормозом процессов перестройки армейской структуры, принципов комплектования армии, подготовки и обучения различных категорий военнослужащих.
Обладая природным умом, будучи хорошо воспитанным человеком и высокообразованным военным, прошедшим все ступени воинской службы от младшего офицера конной артиллерии, до начальника штаба крупного воинского соединения, каковым являлся корпус, длительное время прокомандовав полком в боевых условиях, Николай Дельвиг был способен объективно оценить суть перемен и сделать правильные выводы. Но то, что к управлению военным министерством пришел, кабинетный генерал, не прошедший самых основных ступеней воинской службы, не знавший строя выше конной артиллерийской полубатареи, не имевший боевого опыта, кроме как штабного в борьбе с горскими племенами; не имевший, по сути дела, стандартного, фундаментального военного образования и при всем этом, — весьма амбициозный, жесткий, теснящий и откровенно презирающий старых, опытных заслуженных военачальников и при всем этом претендующий на истину в последней инстанции, роль вождя новой, обновленной армии… Такая обстановка не могла удовлетворять Николая Дельвига.
Приход во власть нового министра-реформатора начался с фактического разгрома, или, точнее сказать — разгона сложившегося на тот момент руководства вооруженных сил России. Процесс этот шел исключительно интенсивно и грубо. В 1860 году Дмитрий Милютин был назначен товарищем военного министра генерала от артиллерии Сухозанета Николая Онуфриевича. Сухозанету на тот момент было 67 лет, он был участником всех войн, ведшихся Россией с 1812 года; уже в 1814 году он возглавлял артиллерию 1-й армии, с 1828 года служил в генеральских чинах, во время Крымской войны командовал корпусом, а затем Южной армией, был заслуженным и уважаемым в армии генералом. В 1861 году Сухозанета отправляют в отставку и назначают Милютина военным министром Империи. С первого же дня прихода нового министра началась решительная перетряска руководящего звена армии.
Уже в 1862 году был отправлен в отставку любимец всей России генерал Хрулев, отличившийся в войнах против Польши, Венгрии, Коканда, герой обороны Севастополя. На момент отставки Степан Александрович командовал корпусом.
В том же 1862 году отправлен в отставку генерал Врангель Карл Карлович, участник войн против Турции, Польши, герой кавказских войн, командующий Киевским округом. На момент отставки – инспектор войск.
Генерал Коцебу Павел Евстафьевич, бывший начальник штабов Кавказского корпуса, 3-го, 4-го и 5-го пехотных корпусов; командир 5-го корпуса, генерал-квартирмейстер Действующей в Крыму армии, начальник штаба Южной армии, командующий Одесским военным округом, в 1861 году отстранен от военной деятельности и назначен Новороссийским генерал-губернатором.
Генерал Панютин Федор Сергеевич, герой штурма Карса в 1828 году, бывший командир 2-го корпуса, командующий 2-й армией, Военный губернатор Варшавы, отправлен в отставку 1861 году.
Генерал Лидерс Александр Николаевич, начиная с 1830 года, командовал бригадами, дивизиями и корпусами на Кавказе, на Дунае. Командовал 2-й и 1-й армиями. С 1861 года отстранен от активной военной деятельности.
Липранди Павел Петрович, участник войн с Наполеоном, Турецкой 1828-1829, с Польшей 1830, в ходе Крымской войны командир 6-го корпуса, отличился в сражениях под Севастополем. В 1862 году с должности командира 2-го пехотного корпуса назначен
инспектором войск, что во все времена означало почетную отставку.
Генерал Евдокимов Николай Иванович, герой Кавказских войн, с 1865 года в отставке.
Все вышеперечисленные генералы составили воинскую славу России за предшествующие 50 лет. Не все они были талантливыми полководцами, многие из них не могли похвастаться блестящим образованием, но они обладали колоссальным боевым опытом практикой руководства корпусами и армиями, были уважаемы и чтимы в России. Все они, за исключением престарелого Панютина, отставку восприняли крайне болезненно.
У них и в мыслях не было составить какую либо оппозицию новому Военному министру.
Но нашлись генералы, которые публично, в том числе и в печати составили достаточно серьезную оппозицию новоявленному реформатору и его команде.
Фадеев Ростислав Андреевич, один из самых молодых и способных генералов воспринял отрицательно и крайне болезненно реформы Милютина, и демонстративно вышел в отставку. В течение 1867 года в «Русском Вестнике» печатались его замечательные во многих отношениях статьи о «Вооруженных силах России», вышедшие в 1868 году отдельным изданием и наделавшие в свое время много шума не только в России, но и за границей. В этом труде он решительно отстаивал старые основы русского военного строя против бюрократических, бездуховных преобразований, ослабляющих, по его мнению, боевые качества русской армии. Оппозиция против военного министерства связывалась у Фадеева с представлением о великих военно-политических задачах, предстоящих России и несовместимых с либеральными «канцелярскими» реформами в военном ведомстве. Найдя союзника в генерале Генерального штаба М.Г. Черняеве, оставшемся за штатом после покорения Ташкента, Фадеев принял руководящее участие в его газете «Русский мир», где поместил целый ряд статей под общим названием «Чем нам быть?»… Кумиром военного вождя и администратора для военной оппозиции был фельдмаршал князь Барятинский. Так что, опальный фельдмаршал был не одинок в своей оппозиции новоявленному министру-реформатору и мог с полным на то основанием этот возглавить оппозиционный список. Воспитание и природная гордость не позволили князю открыто выступить с критикой деятельности военного министра, а активные, молодые сторонники князя, такие как генерал Ростислав Фадеев и Михаил Черняев, к сожалению, своими авантюрными оппозиционными заявлениями только накаляли страсти без видимого успеха.
Было бы наивно считать, что реформы, проводимые при активном прессинге нового военного министра, были не нужны в России. Они как воздух были нужны, и уже в значительной мере запоздали. И эффект реформ был значительный, армия и ее структуры были воссозданы на принципиально новых социальных и технических основах. Вопрос лишь в том, какими методами, приемами и с какими целями это реформирование проводилось.
Взамен грубо разогнанных ветеранов Крымской войны, в руководство армии и флота пришли молодые, зачастую беспринципные карьеристы, была грубо и неумело нарушена традиционная в армии преемственность, что в самой яркой форме проявилось в ходе Русско-Турецкой войны 1877-1878 годов, когда в ходе боев со слабой турецкой армией наши войска имели огромные потери, понесенные, прежде всего, за счет неграмотных действий, слабо подготовленных военачальников. На фоне Скобелева, Столетова, Карцова, Обручева, Непокойчицкого; были десятки бездарных, неграмотных генералов…
Но это все было уже потом… А мы возвращаемся в 1856 год, — год окончания Крымской войны. Итак, сентябрь 1856 года, Генерального штаба генерал-майор Николай Дельвиг начальник штаба 4-го армейского корпуса при начальнике корпуса генерале от инфантерии Врангеле и при военном министре генерале от артиллерии Сухозанете. Эти фигуры нам теперь знакомы, их карьере и служебной деятельности пока ничто не угрожает, позади сложнейшая, кровопролитнейшая война, в ходе которой они отличились, занимая ответственные должности, были награждены высокими государственными наградами, отмечены императором, получили бесценный военный и административный опыт, который готовы использовать в ходе дальнейшего развития армии. Хотя, приходится учитывать и то, что в столице – молодой император, коронация которого прошла совсем недавно, что окружил он себя новыми , молодыми советниками, жаждущими изменений, реформ, а с ними новых постов и званий… Им и в страшном сне не могло привидеться, что через четыре года ими будет командовать Военный министр, даже в качестве зрителя не наблюдавший Инкерманского и Балаклавского сражения, не слышавший страшного сопения английских мортир над Чернореченской долиной, не видевший сплошного потока из свинца на склонах Малахова кургана, не наблюдавший скорбного движения арб, загруженных доверху мертвецами в военной форме… Наоборот, молодые реформаторы во главе с царем, хотели как можно быстрее отрешиться от проблем, навязанных России Крымской войной, забыть о ее кошмарах. Хотя, забывать-то им было нечего, — войны в большинстве своем они не видали. В этой связи, выбор военного министра был вполне обоснован, — умен, работоспособен, энциклопедически образован, не связан товарищескими узами с высшим генералитетом Империи. Более того, отсидевшись все три военных года в академических аудиториях и кабинетах, остро завидуя заслуженной боевой славе своих бывших коллег по академии и по кратковременной штабной деятельности на Кавказе, новоявленный реформатор, облеченный доверием государя, как застоявшийся в стойле горячий конь ринулся в поле кипучей деятельности.
У Николая Дельвига по должности начальника штаба корпуса обязанностей было исключительно много, мы же остановимся на самой нестандартной в данных условиях,- педагогической. При штабе корпуса была организована школа по подготовке прапорщиков пехоты. На базе батальона, обеспечивающего штаб корпуса, было учебное подразделение по подготовке унтер-офицеров. Учебная база была значительно укрупнена; был создан образцовый военный городок из расчета размещения отдельного учебного батальона, состоявшего из трех рот по подготовке строевых унтер-офицеров и одной юнкерской роты на 150 человек. Учебный процесс предусматривал первичную подготовку будущих прапорщиков пехоты в объеме подготовки унтер-офицеров, с последующим обучением по программе подготовки офицеров запаса пехоты. Специфика учебного батальона позволяла будущим офицерам пехоты поэтапно исполнять обязанности отделенного унтер-офицера, взводного унтер-офицера, командира пехотной полуроты. Юнкера, успешно прошедшие курс обучения, допускались к сдаче экзаменов в Киевском пехотном юнкерском училище. При первом выпуске школы юнкеров присутствовал генерал барон Врангель, ставший к тому времени командующим Киевским военным округом. Генерал отметил хорошую организацию учебного процесса и высокий уровень практической подготовки юнкеров. Особо была отмечена роль начальника штаба корпуса в организации учебного процесса.
Ярые защитники реформ Милютина отмечали, что военный министр был в высшей степени просвещенный, гуманный и образованный, обладавший выдающимися административными способностями. Я бы не спешил подписаться под каждым из этих слов. Министр-реформатор, никогда не командовавший подразделением большим артиллерийской батареи, крайне жестко и даже жестоко строил свои отношения с подчиненными. Военно-морской министр адмирал Краббе, сам делавший карьеру на адъютантских и штабных должностях, отличавшейся мелочной требовательностью и редкой злопамятностью, вспоминает о том страхе с которым шли на военные советы, проводимые министром, заслуженные, боевые генералы и адмиралы. Противники же Милютина видели в нем «кабинетного человека», несмотря на кратковременный опыт штабной работы на Кавказе. По существу он был, безусловно, человеком «кабинетного образа мыслей» и «бюрократической складки». Воспитанник частного гражданского пансиона, он самостоятельно сформировав военный ум, не имел военной души, военного сердца, строевой жилки. Именно по этой причине ему не удалось стать вторым Румянцевым, а навязанный им русской армии «нестроевой» уклад родил много проблем и принес ей много бед. Воспитанный в частном пансионе, и считавший такое образование образцовым, Милютин видел в военно-учебном процессе, лишь одну сторону – образовательную. Но он прошел мимо другой, главной стороны – воспитательной, совершенно ее проигнорировав. Он был уверен, что штатский гувернер вполне заменит офицера-воспитателя, и не чувствовал всей важности быть «смолоду и всей душой в строю».
В 1863 году последовал полный разгром кадетских корпусов. Из 17 оставлено только два — Пажеский и Финляндский. Остальные преобразованы в военные гимназии, а три – в пехотные военные училища – Павловское, Константиновское в Петербурге и Александровское в Москве. В эти военные училища были соединены старшие, специальные классы упраздненных корпусов. Военные гимназии были заведениями с чисто гражданским укладом жизни, в них были отменены строевые занятия, роты названы «возрастами», упразднены звания фельдфебелей и вице-унтер-офицеров. Офицеры воспитатели в значительной степени были заменены штатскими.
Даже защитники реформ, были вынуждены признать, что Милютин показал себя в этой реформе плохим психологом. В кадетских корпусах николаевской поры , где один воспитатель приходился на трех кадет, учили не многим хуже, а воспитывали гораздо лучше чем в гражданских учебных заведениях. Из них выходили цельные натуры, с твердыми характерами, с горячим сердцем, с ясным, твердым и трезвым взглядом на жизнь и службу Отечеству. В эпоху разложения общества, какой явились 60-е и 70-е годы, ими, старыми корпусами с их славными традициями, надо было особенно дорожить. В военных же гимназиях штатские по духу и по сути преподаватели стали развивать в питомцах тягу в университет. Те же, кто после гимназий попадал в училища, представляли совершенно сырой, необученный материал. От всего этого армия только проигрывала. Все недостатки реформы военного образования в полной мере проявилось в ходе Русско-турецкой войны 1877-1878 годов.
Кстати, одним из первых указов взошедшего на трон в 1881 году императора Александра Третьего был указ о восстановлении кадетского военного образования, а одним из последующих указов был уволен в отставку военный министр Дмитрий Милютин…
Все это было сказано к тому, что, только с 1864 года для воспроизводства офицерских кадров при военных округах стали спешно создаваться юнкерские училища. Училища эти имели годичный курс обучения, получили право выпускать в армию прапорщиков, тогда как военные училища с двухлетним курсом обучения выпускали подпоручиков.
В 1862 году Генерального штаба генерал-майор Дельвиг назначается командиром 2-й пехотной дивизии 1-й пехотного корпуса. В том же году в служебной деятельности Николая Ивановича произошло знаменательное событие – за боевые заслуги его имя было навечно занесено в списки Владимирского пехотного полка, с которым у него было связано столько боевых воспоминаний. Уже в 1863 году последовало производство барона Дельвига в генерал-лейтенанты с утверждением в должности командующего 2-й пехотной дивизией с причислением к Генеральному штабу.
Именно в годы командования дивизией Николай Дельвиг стал жить полноценной семейной жизнью. Маленький уездный городок Пирятин, где генерал-лейтенант Дельвиг по своей должности начальника дивизии был старшим воинским начальником его буквально боготворил. Генерал, награжденный многими боевыми орденами, с орденской лентой через плечо, был кумиром всех без исключения уездных дам и босоногих мальчишек. Именно здесь на Малороссийском приволье произошло значительное увеличение семейства Дельвигов. С интервалом в один год на свет появились Дмитрий, Ольга и Сергей. Теперь в семье было уже четверо детей, старшему Борису в 1863 году исполнилось 8 лет, и с ним усиленно занималась супруга Николая Ивановича, готовя своего первенца к поступлению в военную гимназию.
«ФИНИШНАЯ» ПРЯМАЯ ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТА НИКОЛАЯ ДЕЛЬВИГА.
Размеренный ритм службы и семейной жизни, способствовал и научной работе. В 1864 году в «Военном сборнике» были опубликованы воспоминания Николая Ивановича о Даргинской 1845 года экспедиции. Мы об этой публикации уже вели речь. Вольно или невольно Николаю Ивановичу приходилось заниматься и семейными, имущественными делами. Его тесть, Борис Ефимович Прутченко, действительный тайный советник, бывший с 1830 года Нижегородским вице-губернатором, а с 1831 года — заведующим Казенной палаты Нижегородской губернии, прослужив в общей сложности более 60 лет в 1862 году вышел в отставку. За время своей напряженной и почетной службы Борис Ефимович неоднократно поощрялся министром финансов. Так, в 1834 году сверх обычного оклада жалованья от получил 2000 рублей серебром, одновременно с получением знака отличия за 30 лет беспорочной службы был награжден 3600 рублей серебром, и в 1841 году за «особые заслуги» на служебном поприще, Император своим именным указом пожаловал статскому советнику Прутченко 2000 десятин пахотной земли, земли, что позволило рачительному малороссиянину обустроить полученное имение в соответствии со своим высоким служебным статусом. За последующие 20 лет Нижегородское имение Прутченко находилось в более чем пристойном состоянии, но требовало крепкой хозяйской руки. Самому же Борису Ефимовичу исполнилось 77 лет, и он с нетерпением ждал возвращения семьи дочери на ставшую родной Нижегородскую землю. Первенец в семье Дельвигов, был наречен Борисом в честь деда, и дедушка настоял на том, что для продолжения образования внука был избран Нижегородский кадетский корпус. Похоже, нищета семье Дельвигов не грозила,- за супругой Николая Ивановича числился двухэтажный особняк в Кишиневе, 200 десятин пахотной земли в Черниговской губернии. Все бы ничего, только вот старые раны и контузии все больше осложняли жизнь Николаю Дельвигу. Николай Иванович внимательно следил за событиями в России и за ее рубежами. В журнале «Военный сборник» №6 за 1866 год вышла его статья «Поход пьемонтцев в Умбрию и Мархию в 1860 году», систематизировались материалы по Кавказскому периоду службы и Крымской войне.
В 1867 году Николай Иванович был назначен начальником 23-й пехотной дивизии и в этом же году получил орден Святого Владимира 2-й степени. Теперь на его мундире красовались уже две орденские звезды. 23-ю пехотную дивизию Николай Иванович принял у генерал-лейтенанта Гана Александра Федоровича, своего сослуживца по Севастополю, бывшего командира Брянского пехотного полка, принявшего командование 2-й бригадой 9-й пехотной дивизии у погибшего генерал-майора Адлерберга 3-го. Ган был один немногих командиров полков в Крымской армии награжденных за исключительную отвагу орденом Святого Георгия 3-й степени. До 1861 года он служил дежурным генералом 1-й армии, до 1863 года был начальником штаба Киевского округа. После отстранения барона Врангеля от командования Киевским округом, пытаясь любыми средствами остаться в строю, генерал Ган принял командование 23-й дивизией. Анализируя с Александром Ганном ситуацию, складывающуюся в армии, Николай Дельвиг в полной мере ощутил опасность исходящую от бывшего своего однокашника по академии, а ныне всесильного военного министра Милютина (пока еще не графа).
23-я дивизия была из вновь сформированных уже по планам военной реформы, квартировала она в окрестностях Киева и от того обстановка в ней была неспокойная. Именно в этом году у Николая Дельвига резко ухудшилось здоровье, особые проблемы вызывали последствия ранения и контузии головы, полученные 26 мая на позициях 3-го бастиона. Дельвиг пользовался исключительным уважением и авторитетом как выдающийся офицер Генерального штаба, имевший репутацию отличного строевого командира. У него были все основания для продолжения военной карьеры. В 1868 Генарального штаба генерал от инфантерии Артур Непокойчицкий, входящий в ближайшее окружение Милютина, хорошо знавший Николая Дельвига по боевым действиям в Трансильвании и в Молдавии, предложил ему высокий пост в военном министерстве. Предложение это несколько запоздало, тяжелейшие боли и периодические припадки не позволили полноценно исполнять служебные обязанности и в марте 1869 года Генерального штаба генерал-лейтенант Николай Дельвиг был зачислен в запасные войска с оставлением по Генеральному штабу, что давало ему возможность приняться за серьезное лечение. Сопровождаемый женой Николай Иванович отправился за границу для лечения, однако значительного облегчения он не почувствовал и после возвращения в Россию поселился в своем Нижегородском имении, где ему удалось значительно поправить здоровье. Но надорванный многочисленными ранениями и непомерными трудами организм уже отказывался служить и 22 июня 1870 года Николай Иванович скончался. Похоронен он был на кладбище Нижегородского Крестовоздвиженского монастыря, недалеко от восточных ворот. После смерти Николая Ивановича семья его теперь уже окончательно поселилась в Нижнем Новгороде. Тестю Николая Ивановича принадлежал специально для него построенный особняк, рядом Нижегородским кремлем, напротив нынешнего дворика Нижегородского владыки, в настоящее время в этом особняке размещается администрация Нижегородского района. После смерти тайного советника Прутченко, особняк был передан в распоряжение Нижегородской Казенной палаты, и до 1913 года использовался как городской банк.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА.
Старший сын Николая Ивановича,- Борис на правах сына генерал-лейтенанта получил военное образование в Пажеском корпусе, на выпускном курсе был назначен состоять камер-пажом при Высочайшем дворе, — то есть у юноши просматривалась блестящая карьера… По выпуску Борис Николаевич из корпуса был назначен служить в привилегированный гусарский полк, но слабое здоровье не позволило ему сделать успешную военную карьеру. Корнет гвардейской кавалерии Борис Николаевич Дельвиг умер от чахотки 7 ноября 1882 года и был похоронен рядом с отцом на кладбище Крестовоздвиженского монастыря. Младший сын Николая Ивановича, Дмитрий Николаевич, закончил Московский университет и успешно продвигался по службе, — на 1901 год он уже был вице-губернатором Томской губернии. О судьбе дочери Николая Ивановича, Ольги Николаевны информацию собрать не удалось.
До некоторых пор достойным приемником отца стал Сергей Николаевич. Родился он 4 июля 1866 года. Образование он получил в Михайловском артиллерийском училище, которое закончил в 1886 году, и в Михайловской артиллерийской академии, которую закончил в 1891 году. После выпуска из училища подпоручик Сергей Дельвиг служил на разных должностях в 1-й артиллерийской бригаде. С ноября 1899 года командовал пешей батареей офицерской артиллерийской школы. С мая 1906 года служил помощником начальника офицерской артиллерийской школы. С января 1909 года командовал 24-й артиллерийской бригадой в звании полковника. С января 1914 года служил инспектором артиллерии 9-го армейского корпуса. 25 сентября 1914 года за грамотное и эффективное руководство артиллерией армии награжден орденом Святого Георгия 4-й степени. После взятия крепости Перемышль 19 апреля 1915 года назначен ее комендантом. С июня 1915 года находился в распоряжении главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта. С 20 апреля 1916 года – инспектор артиллерии армий Юго-Западного фронта. Успешно руководил действиями артиллерии во время т.н. Брусиловского прорыва, заслужил уважение и доверие командующего фронтом.
После октября 1917 года поступил на службу в украинскую армию. С конца 1917 по февраль 1918 года служил инспектором артиллерии Генерального войскового штаба. В марте 1918 года вернулся в Киев, руководил артиллерийским управлением при гетмане П. Скоропадском. С декабря 1918 года у Семена Петлюры. В июне 1919 года прибыл в Польшу для переговоров от имени Директории и 21 июня 1919 года подписал договор, по которому была восстановлена демаркационная линия между украинской Галицийской армией и польскими войсками (получившая название «линия Дельвига»). В 1919-1920 годах посол УНР в Румынии; генерал-полковник украинской армии (1920). Службу Сергея Николаевича «самостийной» Украине оставим без комментариев. С 1920 года жил в Румынии, затем переехал в Северную Африку. Умер Сергей Николаевич в 1944 году.
…… На всякий случай…..
На сайте Федерального казначейства по Нижегородской области дается публикация, посвященная Первому председателю Нижегородской Казенной палаты Борису Ефимовичу Прутченко. В этой публикации тайный советник Прутченко ошибочно называется тестем генерал-лейтенанта инженера Андрея Дельвига. Так, вот, тестем генерал-лейтенанта — инженера Андрея Дельвига был Николай Васильевич Левашов, а Борис Ефимович Прутченко был тестем генерал-лейтенанта Николая Дельвига.

Официальный послужной список Генерального штаба генерал-лейтенанта барона ДЕЛЬВИГА НИКОЛАЯ ИВАНОВИЧА
Николай Иванович Дельвиг родился в 1814 году. В 1834 году закончил 1-й Московский кадетский корпус и прапорщиком был назначен в 29-ю конно-артиллерийскую роту.
1836 год. Поступил в Императорскую военную академию (АГШ), которую окончил в 1839 году с причислением к Генеральному штабу, с продолжением службы в 3-м резервном кавалерийском корпусе.
1840 год. Поручик Дельвиг переведен в Генеральный штаб и вскоре назначен в штаб 5-го пехотного корпуса.
1841 год. В составе 14-й пехотной дивизии принял участие в Кавказской войне в отряде генерал-адъютанта Граббе, отличился особенной храбростью и распорядительностью.
1844 год. Штабс-капитан Дельвиг в Дагестанском отряде генерал-лейтенанта Лидерса – в непрерывшых боях, из которых упорный бой 11 июля при переправе через реку Сулак, оказался неблагополучным для Дельвига, получившего здесь первую пулевую рану в левую руку.
1845 год. В борьбе с Шамилем отличился при овладении Андийскими высотами и во время движения от Дарго к Герзель-аулу, причем, был ранен в левую ногу. За боевые отличия на Кавказе удостоен наград Святой Анны 3 степени с бантом и Святого Владимира 4-й степени с бантом.
1848 год. Капитан Дельвиг в составе штаба 5-го корпуса в Дунайских княжествах и в пределах Трансильвании выделялся своими боевыми достоинствами. Особое отличие оказал в арьергардном деле при местечке Сент-Георги и в сражении при селении Реже (Рейс), за что Дельвиг получил чин подполковника и золотую саблю с надписью «за храбрость».
— Назначен старшим адъютантом штаба 5-го пехотного корпуса, а затем дивизионным квартирмейстером (начальником оперативного отдела штаба) 13-й пехотной дивизии.
1852 год. Произведен в полковники и переведен в Житомирский егерский полк. Штабная служба была оставлена для чисто строевой, что было большой редкостью в то время.
1853 год. В отряде генерала Лидерса не раз был под огнем.
1854 год. Принял участие в переправе через Дунай у Галаца, в занятии Мачина и в борьбе под Силистрией. Награжден орденом Святого Владимира 3 степени.
18 октября 1854 года назначен командиром Владимирского полка.
24 октября в сражении под Инкерманом был ранен в правую руку. За отличия, оказанные в этом бою произведен в генерал-майоры с утверждении в должности командира того же полка.
По выздоровлении, в конце марта 1855 года по конец мая 1855 года и с половины июля по 24 августа Андрей Иванович, вместе со своим полком в обороне Севастополя
Сначала 3 бастион. Во время одного из бомбардировании контужен осколком бомбы в левую часть головы, руку и живот.
Затем Алексей Иванович на правом фланге оборонительной линии.
С 15 мая – на левом фланге.
26 мая принял деятельное участие в обороне Волынского и Селенгинского редутов и Камчатского люнета. Снова ранен осколком гранаты в голову с повреждением черепных покровов. Эта рана заставила его слечь, но едва Андрей Иванович немного оправился, как вновь появился на своем посту, теперь уже на 3-м бастионе.
Участие в обороне Малахова кургана.
Назначен командиром 1-й бригады 5-й пехотной дивизии, 25 августа выбыл из Севастополя. За последние подвиги награжден Орденом Святого Станислава 1 степени с мечами.
В конце 1855 года вновь начал службу в Генеральному штабу, сперва начальником штаба 5-го пехотного корпуса, а в начале 1856 года – начальником штаба 4-го армейского корпуса. Состоя в этой должности, Дельвиг открыл с разрешения высшего начальства, юнкерскую школу при штабе корпуса.
1862 год. За боевые заслуги в ходе Крымской войны внесен навечно в списки Владимирского пехотного полка.
1862 год. Назначен командиром 2-й пехотной дивизией.
1863 год. Произведен в генерал-лейтенанты, и утвержден в должности с зачислением по ГШ.
1867 год. Алексей Иванович назначен начальником 23-й пехотной дивизии и награжден орденом Святого Владимира 2 степени с мечами.
Сильно расстроено здоровье, особенно мучают раны в голову.
1869 год. Отчислен в запасные войска с оставлением по ГШ. Поездка за границу для поправки здоровья не помогла. Поселился в Нижегородском имении. Надорванный ранениями организм отказывается ему служить.
22 июня 1870 года Алексей Николаевич скончался.

Сайт: http://www.proza.ru/2010/02/27/674