Адмирал М. П. Лазарев: проводы в «вечность»

Письмо В. И. Истомина из Вены с сообщением о похоронах адмирала М. И. Лазарева от 15 (27) апреля 1851 г.

Вчера мы совершили обряд погребения над телом покойного адмирала Михаила Петровича, и я считаю нелишним уведомить вас (для надлежавшего сведения) о внимании, оказанном здешним правительством при этом случае.
На другой день смерти адмирала, я был потребован к нашему посланнику при здешнем дворе, который мне объявил, что Австрийский император, желая воздать праху покойного воинские почести соответственно его званию, изволил осведомляться, не оставил ли Михайло Петрович завещания, которым отклоняется от всяких посмертных церемоний при погребении его тела. На мой ответ, что такого завещания нет, барон Мейендорф вошел в соображение по поводу предстоящего церемониала, которые кончились тем, что в Пятницу вечером, в 9 часов 13 (25) числа, тело адмирала повезут в посольскую церковь без всяких церемоний; на другой день, т. е. 14 (26) числа, в 10 часов утра, начнется литургия, в 11 часов отпевание. Так и сделалось. Когда же 14-го числа время стало подходить к 10 часам, посольская наша церковь начала наполняться генералами, штаб и обер-офицерами до такой степени, что когда изволили прибыть два эрцгерцога Вильгельм и Эрнст, то их и. к. высочества могли насилу пробраться.
В 11 часов кончилось отпевание, и 8 унтер-офицеров в трауре, полка Мариасси, подняли гроб, снесли и поставили его на катафалк. От церкви шествие двинулось следующим порядком: впереди дивизион кирасир, за ним 6 орудий при батальоне инфантерии, потом дивизион гренадер, ордена адмирала, там певчие, духовенство и гроб; за гробом траурная лошадь с рыцарем в черных латах; потом семейство покойного и все члены нашей миссии; за ними весь наличный в Вене генералитет, имея в голове их и. к. высочества, эрцгерцогов Вильгельма и Эрнста; инфантерия и артиллерия заключали шествие. Парадом, состоящим из 3-х батальонов полка принца Эмиля, из гренадерского батальона Бреда, двух дивизионов кирасир полка короля Саксонского и двух пеших батарей, командовали фельдцейхмейстер граф Фалкенштейн и. к. фельдмаршал-лейтенант принц Виртембергский и и. к. генерал-майор фон-Кордон.
Когда мы вышли из городских ворот, то при гробе остались только два дивизиона кирасир, которые провожали тело покойного до кладбища; остальные же войска выстроились на гласисе , где ими было сделано 36 пушечных выстрелов, в трех промежутках 9 ружейных залпов. Тем церемониал кончился, и тело адмирала поставили капеллу до отправления его в Россию. Я до сих пор не знал, что без высочайшего разрешения не дозволено ввозить покойников в наши границы и, признаюсь, был очень встревожен, когда барон Мейендорф мне объявил об этом. Пока его депеша дойдет в Петербург, пока там доложат и высочайше разрешат, пока разрешение это придет в Вену, пройдет добрый месяц. Все это время вдова адмирала с детьми должна проживать в Вене; а денег, как вам известно, адмирал не копил. Все это, повторяю, меня очень встревожило, и я стал просить господина посланника, нельзя ли каким-нибудь образом умалить обыкновенный срок (проживания), в ожидании ответа из Петербурга на его представление. Барон Мейендорф мне ответил, что все, что он может сделать в этих обстоятельствах, заключается в том, что он будет просить, чтоб из Петербурга разрешение на ввоз тела покойного адмирала в Россию отправили в Николаев, откуда пришлют или пароход в Галац, или же, если это найдут неудобным, разрешение; а мы между тем отправим отсюда на Дунай в Галац, откуда, если не найдем казенного парохода, а одно лишь разрешение, пойдем на пакетботе парохода «Петр Великий» в Одессу, и уже оттуда препроводим покойного адмирала в Севастополь для окончательного предания земле.
Барон Мейендорф точно таким образом и поступил, и от 11 (23) его представление пошло в Петербург; но скоро ли оттуда пойдет разрешение, предвидеть не могу».
Похороны адмирала М. П. Лазарева в Севастополе.
Санкт-Петербургские ведомости. – 1851. — № 129 от 12 июня.
(Коллекция семьи Шереметьевых, г. Киев).

Письмо из Севастополя.
С чего начать вам, м. г., описание общей горести, в которую погружен наш город? Трудно передать словами всякое глубокое чувство души, но труднее всего выразить скорбь по потере любимого нами человека; когда же человек этот был при том, и полезнейший сын отечества, то лишение его можно только чувствовать, но не выражать.
Вам уже известно, что 11 числа минувшего апреля скончался в Вене, командир Черноморского флота и портов, генерал-адъютант, адмирал Михаил Петрович Лазарев. Известие это, дошедшее до вас, одесситов, прежде чем до нас, поразило, как вы пишите, и вас, чуждого флотской жизни, чуждого наших к покойному отношений; что ж должны сказать мы, которые 18 лет были любимыми его детьми!.. Хотел бы дать некоторое понятие о важности нашей потери; хотел бы изобразить вам вполне жизнь этого человека, чтобы вы могли судить о степени нашей скорби; но чувствую слабость сил своих для такого предмета; надобно и владеть пером по лучше моего, и иметь под рукой собрание материалов для составления подробной его биографии, чего у меня нет; и потому по неволе предоставлю исполнение этого другим, в полной уверенности, что мы скоро прочтем где-нибудь эту биографию. А пока, вот вам коротенький очерк встречи, сделанный моряками праху незабвенного их начальника.
Вместе с известием о его кончине, получили мы известие о том, что несчастная его супруга, на руках которой он испустил последний вздох, испросила, у Австрийского и у нашего правительств, дозволение перевезти смертные его останки на родину. Решение было предать их земле в Севастополе, как городе, который был предметом особых его попечений, и как месте, где сосредотачивается жизнь нашего Черноморского флота. По предварительным распоряжениям местного начальства, послан был в Дунай один из наших пароходов «Силач», могущий пройти гирлы, для принятия тела усопшего с Австрийского пакетботного парохода, на котором оно доставлено было в Галац. 2-го мая, по полудни, совершено было перенесение на отечественную палубу дорогого праха, положенного в металлический гроб; и «Силач» двинулся из Галаца к Сулинскому гирлу Дуная. Здесь ожидали его два другие наши военные парохода «Владимир» и «Громоносец» — тот самый, на котором покойный делал постоянно, в последние годы, плавания свои. На «Владимире» все устроено было к приличному принятию бренных останков возлюбленного начальника, сопровождаемых неутешной его супругой и дочерью. Тяжело было смотреть и постороннему на прекрасное военное судно, облгешееся вдруг в неожиданный глубокий траур! Реи его печально скрестились, как бы выражая нежелание красоваться в обычном, щегольском своем порядке, при виде блюстителя этого порядка бездыханным; флаги понизились с своих мест, как бы для того, чтоб не развиваться так гордо, как они то делали при его жизни; шканцы были все оббиты черным сукном с белыми окраинами и крестами; рубка (надпалубная, почетная каюта) облеклась также в черную одежду; на юте возвышался богато убранный катафалк, вблизи которого стояли священнослужители и певчие; командир судна и все офицеры, в траурной одежде, ожидали, с поникшими головами, начала печальной церемонии. «Громоносец» — на котором теперь находился г. Исправляющий должность Главного Командира со свитою – стоял неподалеку от «Владимира» в таком же печальном виде. 4 мая в 5 часу пополудни, показался из-за угла левого берега Дуная дым «Силача», что было сигналом постановления гроба на катер, для удобнейшего поднятия его потом, вместе с этим катером, на пароход. По сигналу этому, г. Исправляющий должность Главного Командира и его свита сели на шлюпку и переехали на «Владимир». Через полчаса «Силач» подошел к борту сего последнего, имея на буксире два катера: на одном был гроб, окруженный офицерами и осененный адмиральским флагом; на другом супруга и дочь покойного, в сопровождении нескольких дам, прибывших из Николаева. Небо и вода не хотели, казалось, нарушить важности печальной профессии: ветер, до того очень свежий, и морское волнение – стихли; катера пристали к обеим сторонам парохода. Пока закладывали тали, для поднятия того из них, на котором находился прах адмирала, супруга и дочь его взошли на палубу. Взоры всех обратились на этих двух страдалиц, испытавших, в продолжении нескольких месяцев, все муки души при виде невыносимых страданий обожаемого ими человека; какой тяжелый крест суждено было им нести вдруг после того счастия, которым они так незадолго пред тем наслаждались, — и с какой видимою покорностью неисповедимой воле Божией несли они этот крест! Глаза всех невольно наполнились слезами при взгляде на исхудалые до невероятности, но такие же кроткие как и прежде, лица их!…
Когда катер был поднят к борту парохода и гроб сдвинут с банок все находившиеся на палубе генералы и офицеры бросились к нему на перерыв друг перед другом, подняли его на руки и понесли на катафалк, при отдании чести почетным караулом. По совершении панихиды, г. Исправляющий должность Главного Командира переехал, со свитой, опять на «Громоносец». В 9 часу вечера оба парохода снялись с якоря и направили путь свой к Севастополю. «Владимир» шел впереди: адмиральский флаг, с черной перевязью, печально развивался на нем; г. Исправляющий должность Главного Командира спустил свой флаг. Пароходы подвигались медленно вперед. На другой день, в 4-м часу пополудни, показался Севастополь: флот стоял на рейде, выстроенный в линию, с перекрещенными реями, с пониженными флагами. «Владимир» поравнялся с крепостью, поравнялся с брандвахтою, прошел по линии кораблей, — нигде не приветствовали адмиральского флага обычными пушечными выстрелами и музыкой: черная перевязь налагала на всех молчание! В 5-м часу бросили якорь перед Екатерининской пристанью. Толпы народа покрывали ее; многие сделали движение, как бы желая переброситься на пароход, чтоб скорее взглянуть на драгоценный прах, но боязнь беспокоить изнуренную горем и морским переходом вдову, удержала всех; шлюпки начали шнырять вокруг парохода, но не приставали к нему: довольствовались тем, что издали рассматривали возвышавшийся на юте гроб и катафалк. В городе все безмолвствовало; остерегались даже говорить громко, чтоб не нарушить печального зрелища. Наступила ночь, теплая, тихая, лунная; кругом царствовала мертвая тишина; вдруг послышались звуки топора и пилы: то утраивали помост от пристани прямо на пароход, чтоб удобнее было на другой день совершать погребальное шествие. Преосвященный Иннокентий, Архиепископ Херсонский и Таврический, прибыл в эту же ночь, на особом пароходе, из Одессы, желая сам участвовать в отдании последнего долга чтимому и им Адмиралу. В 8 часов утра все было готово к перенесению гроба в Петропавловский собор; войска расставлены были палисадом от самой пристани до собора; все флотские и армейские генералы и офицеру, в траурной форме, стояли на лестнице; церковные хоругви и военные знамена развивались вокруг них; те особы, которые назначены были для несения гроба и знаков отличий покойного, вошли на пароход; началась панихида; совершал ее сам Архиепископ, соборне, в присутствии Высокопреосвященного Митрополита Агафангела, которому преклонные лета и недуг не позволяли священнодейстовавать лично. По пропетии «со Святыми упокой», подняли гроб и процессия двинулась. Порядок ея был следующий: Адмирал на коне; два батальона войск, один от флота, другой от 13-й пехотной дивизии, со знаменами; 6 орудий; Маршал; почетный караул со знаменем; 3 Адмирала и при них ассистентами 6 офицеров, для несения флагов: Контр-Адмиральского, Вице-Адмиральского и Адмиральского; 13 штаб-офицеров и при них ассистентами 26 обер-офицеров, для несения орденов и знаков отличий покойного; церковные хоругви, певчие и духовные особы: Архиепископ, Митрополит, 2 Архимандрита и множество священников; гроб, несомый Адмиралами, и сопровождаемый особами, близкими к покойному; все прочие генералы и офицеры, военные и гражданские, незанятые особыми должностями; — народ. Никогда, конечно, не было видно в Севастополе такого стечения народа: окна, балконы и крыши всех домов были усеяны зрителями; казалось, все 40 тысяч жителей города слились в одну массу. По мере того, как процессия проходила мимо разных отделений войск, каждое встречало ее погребальной музыкой; кроме этих унылых звуков и пения певчих, не слышно было никакого шуму; все хранили глубокое молчание и переговаривались одними взорами, исполненными слез. По внесении гроба в церковь поставили его на нарочно-устроенном, возвышенном месте, и началась литургия: день был воскресный. Стены и окна храма, столь недавно построенного особенными попечениями покойного, были обвешаны траурными фестонами, сквозь которые свет едва пробивался; этот полумрак необыкновенно как согласовался с внутренним чувством каждого. – По окончании литургии и произнесения преосвященным Иннокентием краткого слова о необходимости верования в жизнь загробную, решено было отложить окончание печальной церемонии, — перенесения праха на место вечного покоя, — до сведущего дня, чтобы дать возможность каждому подойти к гробу и по молиться за упокой усопшего; двери церковные оставлены были открытыми на вест день, и толпы народа начали сменяться одна другою; умилительно было, в особенности, смотреть на непритворные матросские коленопреклонения и целования гроба: как видно было, что человек этот был истинно добр!..
На следующий день, 7 мая, все бывшие накануне военные и и жители города собрались у собора, и в 10 часов началась опять литургия. По окончании оной, преосвященный Иннокентий высказал, в красноречивом слове, жизнь покойного и заключил утешительными изречениями Евангельскими о нетленной награде, которая ожидает за гробом людей, исполняющих долг свой; а покойный исполнял его свято от самой юности до последних своих минут! Желал бы дать вам понятие об этом слове нашего пастыря, но к сожалению память моя мне изменяет, и я не могу передать вам его вполне, а в отрывках оно потеряет все свое значение; надеюсь, что скоро мы увидим его в печати.
По выносе гроба из церкви предполагали поставить его на приготовленную, богато-убранную колесницу, но чувство привязанности к покойному было так велико, что никто не хотел первый оторвать рук от драгоценной ноши таким образом продолжали шествие до самого склепа, устроенного на месте, где предположено воздвигнуть храм во имя Св. Равноапостольного Князя Владимира. – Глубоко в землю врыт был широкий ход, по которому и спустилась погребальная процессия; ту ожидал покойного последний его приют: несколько саженей земли, накрытых каменным сводом; поставили гроб под этим сводом, прочли последние молитвы и началось замурование; грянули залпы ружей и пушечные выстрелы со всех судов, стоявших на рейде…
Так простились мы с прахом возлюбленного нашего начальника; но память о нем будет вечно храниться в сердцах наших, и преобразованный им Севастополь и доведенный до истинного благоустройство Черноморский флот – будут долго, и долго, свидетельствовать о делах его.
Движимые чувством признательности к покойному, моряки собрались тотчас, после печальной церемонии, в соседнее с могилой его, великолепное, заботами его воздвигнутое здание морской офицерской библиотеки, и решили тут же составить подписку на сооружение ему памятника; подан был лист бумаги, и в несколько минут испещрен был 95 подписями, давшими в итоге более 7, 000 р. сер. Сумма эта возрастет, в последствии, без сомнения, до значительной цифры и даст возможность увековечить память усопшего достойным памятником, на сооружение которого испрашивается Высочайшее соизволение. Кроме того моряки изъявили желание поместить его изображение в одном из проектированных им самим, но не исполненных еще, мраморных барельефов, долженствующих украсить то же здание библиотеки; один из этих барельефов будет изображать всемирную историю мореплавания, а другой частную историю Русского флота; в последнем-то предполагают поместить, в числе лиц, содействовавших успехам нашего флота, и Адмирала М. П. Лазарева. С нетерпением ожидаем исполнения этого предложения
Севастополь, 9 мая, 1851 года.
(Ранее опубликовано в «Одесском вестнике» и «Русском инвалиде».

Высочайший Указ
на имя Начальника Главного Морского Штаба Его Императорского Величества

Начальнику Главного Морского Штаба Нашего
В числе значительных в Севастополе работ и сооружений, по Нашим предначертаниям исполненных, во время управления Черноморским флотом и портами, скончавшегося ныне Нашего Генерал-Адъютанта, Адмирала Лазарева, срытие горы под новое Адмиралтейство и сухие доки, являют неоспоримое доказательство полезного и примерно-усердного служения его Престолу и Отечеству.
Желая вящше сохранить память о заслугах покойного Адмирала Лазарева по Флоту и в том крае, Мы признали за справедливое назвать именем его ту местность, которой настоящее, полезное преобразование принадлежит к неусыпным его трудам и к его неутомимой деятельности, отличавшим все 17-ти летнее управление его вверенными ему частями.
В следствии сего Всемилостивейше повелеваем: местность вышесказанных сооружений именовать отныне: Адмиралтейством Лазарева.
К приведению сей Монаршей воли Нашей в исполнение, вы не оставите сделать надлежащие распоряжения.
С. Петербург, Апреля 26 дня 1851 года
На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою написано «НИКОЛАЙ»