А.Молчанов

Пленные англичане в России

Приехав в Лондон в один из самых горячих моментов нашего спора с Англией, я обратился к всемирно известной библиотеке «Mudie’s sélect library» с вопросом: «На какия книги русско-афганской спор и опасность войны увеличили спрос англичан»? Не без удивления я услышал следующий ответ: «Из всех
книг, сэр, касающихся России, наибольший спрос в последние месяцы был на две—одна из них озаглавлена: «A prisoner of war in Russia, by Coope», другая: «The english prisoner in Russia by Royer». Библиотека «Mudie» считает своих абонентов десятками тысяч, и потому ея указание на вышеназванныя книги для нас небезъинтересно — оно как бы говорит, что в те дни, когда воинственные консерваторы Великобритании—Салисбюри и Черчилль—собирались побеждать Россию, английское общество задавалось несравненно более скромным вопросом—«каково живется в плену у России?» — И читало записки своих компатриотов, побывавших в русском плену. Я, конечно, не мог отказать себе в интересе просмотра названных книг; читая их порой с любопытством, изредка со смехом над заблуждением иностранца, а минутой—и со злобой на явное недоброжелательство и неуважение к нам англичанина-автора, я решаюсь вкратце передать читателям «Историческаго Вестника» содержание названных книжек. В них, во-первых, есть кой-какия данныя и факты для будущаго историка, и, во-вторых, имеется в этих книгах еще особый специаль-

181
ный интерес: одна из них—«The english prisoner in Russia» — написана англичанином, бывшим в плену у нас во время Крымской кампании; другая книга—«A prisoner of war in Russia»—принадлежит перу британскаго офицера, попавшагося к нам в плен при Телише; теперь весьма любопытно сравнить отношение обоих английских офицеров к России и отношения к ним русских. Это сравнение может несколько ответить на вопросы— ростет ли в Англии симпатия к России и на сколько изменилась сама Русь в промежуток двух великих восточных войн?

I.
Альфред Ройер служил старшим офицером на английском военном судне «Тигр», собиравшемся бомбардировать Одессу и попавшем к нам в плен со всем своим экипажем. Первое, что удивило лейтенанта-автора цитируемой книги на Русской земле, — это безстрашие русских женщин. Целая толпа их любовалась на агонию перестрелки адских бастионов с утопающим «Тигром», стоя на совершенно открытой местности; на скате же городской горы к морю, прямо против пушек «Тигра», в садике одного из домов находились две молодыя дамы, преспокойно созерцая столь близкую кровавую драму. Офицеры английскаго корабля были столь изумлены хладнокровием русских «леди», что дали приказ команде избегать выстрелов, могущих повредить красоте храбрых зрительниц. Второе удивление британцев последовало при первой встрече с командиром одесских войск, бароном Остен-Сакеном, когда между сдающимися в плен и генералом встали два карантинных стража с пистолетами в руках для недопущения соприкосновения. В тот год, как известно, на востоке была холера, и по закону полагался карантин. Туда и препроводили немедленно всех пленных. С той поры для автора воспоминаний начинается безостановочный ряд приятных впечатлений о России и о русских. Самыми симпатичными из русских г. Ройеру показались—барон Остен-Сакен, Крузенштерн, Рольсберг, Медем и Грот. Первый из них, в качестве главнаго начальства, удостоивал пленных почти ежедневным визитом, выказывая словом и делом симпатию к «цивилизованной нации»; его супруга гостеприимно угощала пленников и доказала им свою любовь сердечным участием в похоронах пленнаго британскаго юнги Фомы Гуда, на
могиле котораго баронесса на собственный счет устроила металическую решетку и посадила в ней деревья. Похороны же умершаго от ран капитана «Тигра» были совершены в Одессе с

182
великой помпой и с отдачей покойному всех воинских почестей, т. е. с музыкой и стрельбой. Главную благодарность пленных заслужили местныя власти за вполне либеральное отношение их к желанию англичан переписываться с своей родиной. Англичане, правда, были под двойным замком — в плену и в карантине, но за то и почтовое сообщение с их отечеством имело вполне экстраординарный вид. Сначала два английских судна пришли на одесский рейд и постреляли в город, пролив, разумеется, кровь и разрушив жилища мирных граждан, а потом один из бомбардировавших фрегатов «Везувий» в компании с другим—«Furpous» подошли поближе, полюбовались на плоды своей меткости в стрельбе, выкинули мирный флаг и передали для пленных целый пук британских поздравлений и сожалений. Русския власти любезно приняли пук и спокойно отпустили почтовых бомбардиров. Вся же почта, разумеется, была немедленно передана пленным. Барон Медем являлся к ним всякий раз, когда на горизонте виднелись английскіе корабли, и предлагал от имени барона Остен-Сакена писать письма к родителям, которыя и доставлялись русскими солдатиками на лодках к подходившей британской эскадре. Одесский-австрийский консул Сечени принял живое участие в пленных, снабдил их деньгами и устроил им выписку из-за границы разных предметов необходимости и роскоши. По окончании карантиннаго испытания барон Рольсберг взял в свою коляску пленнаго англичанина и повез его выбирать квартиру. У англичанина вкус был недурен — он выбрал себе прекрасное и обширное помещение в доме Муиджи Моки, где нашел для себя сочетание простора вида на море и зелени кругом… Сообщение пленных с Англией совершалось регулярно и всегда исправно, и все посылаемыя из неприятельской страны и армии, как письма, так и посылки аккуратно доставлялись пленным. Цензура была в этом случае так покладиста, что не конфисковала даже оружия, присланнаго британскими патриотами для пленных, очевидно предназначеннаго для освобождения. Только газеты, иллюстрации и книги подвергались строжайшему гонению одесскаго начальства. Библиотека «Тигра» уехала немедленно в цензурный комитет, в С.-Петербург, и более не возвращалась; все кусочки стараго Times’a, в которые были завернуты вещи пленных, тщательно отобраны; осторожность с печатным словом была так велика, что русская цензура вырезала даже из «Illustrated London News» вид города Севастополя…
Автор воспоминаний, выражая крайнее сожаление, что дом «великаго друга Англин» князя Воронцова получил не менее тридцати ударов английских бомб, нашел, что русское высшее дворянство, усвоив обычай брать к своим детям английских нянек,

183
тем самым впитало в свое сердце с ранняго и нежнаго детства любовь и уважение «к великой нации», а потому это дворянство теперь крайне сожалеет о ссоре и войне. Одобряя это высшее дворянство, г. Ройер весьма порицает русскую торговлю и русский народ. Про первую он замечает, например: «Русские заводчики умеют делать хорошее оружие и обыкновенно представляют прекрасные образчики правительству; но вследствие хищничества, въевшагося во многия части государственнаго управления, несравненно худшее оружие раздается войскам. Так, однажды я видел в России офицерскую саблю, которую можно было сгибать и разгибать, словно она сделана из жести или олова». Русскому же народу достается от англичанина за слово «сейчас». «Что ни спроси и куда ни повернись,—пишет он,—везде в России услышишь «Sei-chas»!—слово, которое следует, однако, понимать всегда в обратном смысле, ибо русский народ невообразимо мешкотен в своих действиях».
Пришло наконец в Одессу решение верховной власти об участи пленных британцев. Император Николай приказал автора воспоминаний, как старшаго по чину в пленной команде, доставить в Петербург; двух английских гардемаринов — в Москву, где сдать их ректору Московскаго университета, остальных пленных свезти в Рязань. Это приказание было исполнено лишь в частности, так как многие из пленных были отданы обратно Англии в обмен на русских, захваченных в Черном море. Г. Ройер пустился в длинный путь на почтовых до Москвы. По пути он заметил весьма немного—грязь, дождь и добрую порцию ударов кнута, розданных ямщиком его встречным крестьянам с возами. В начале плена англичане ужасно боялись русских воров и зашивали деньги в самыя укромныя части своего туалета, но потом с удовольствием убедились, что в России не только мало воров, но нет даже просящих «бакшиша»… В Туле проезжающаго лейтенанта посетил англичанин, состоящий на русской службе по оружейному делу, сорок лет живущий в России и женатый на русской; на Николаевской железной дороге г. Ройер встретил еще двух соотечественников, которым русское правительство посоветовало перенести их подозрительную резиденцию из Петербурга в Москву. Эти джентльмены сказали лейтенанту несколько утешительных фраз о великом уважении русских к европейцу.
Привезли, наконец, г. Ройера в Петербург, конечно, на казенный счет, в сопровождении почетнаго конвоя и прислуги, в покойном экипаже и первом классе вагона. В Петербурге ему отвели ряд комнат в гостиннице «Демут». Немедленно состоялось представление военному министру, князю Долгорукому, который взяв руку пленнаго и не выпуская ея, сказал: «Господин

184
лейтенант, судьба войны поставила нас в положение друзей; я надеюсь, что во всех будущих наших сношениях, мы станем уважать друг друга, как надлежит истинным джентльменам. Государь император приказал поместить вас в отеле и рекомендовал моему вниманию полный комфорт вашей обстановки»!
Вскоре в гостинницу явился полковник Монтандр (Montandre) и сообщил пленному следующия условия, предписанныя императором Николаем: 1) г. лейтенант Ройеръ может иметь сколько угодно книг и бумаги, но письма, получаемыя им и посылаемыя, должны подвергаться цензуре военнаго начальства; 2) пленный офицер имеет полную свободу ездить и ходить по городу, но в сопровождении назначеннаго для сего чина, и 3) г. Ройер может посещать и принимать кого угодно, но из англичан ему дозволяется видеть лишь г. Лау (Law), капелана британскаго посольства, остававшагося в Петербурге все время войны. Полковник, сообщивший эти правила, передал пленному и портфель с бумагой, перьями и чернилами — презент русской власти. Подобная любезность, — замечает автор воспоминаний,—оказывалась всем чиновным пленным, и один турецкий паша, осмотрев Эрмитаж, написал в Константинополь, что он видел прекрасную картинную галерею, где его глаза были особенно поражены необыкновенно живо нарисованными курицей и петухом….
23-го июня, тот же полковник сообщил Ройеру, что император приглашает его в свою летнюю резиденцию, в Петергоф. Не смотря на злую лихорадку, автор немедленно оделся в свой убогий старенький мундирчик, сел на пароход и поплыл. На пристани его встретила придворная карета, а в петергофском дворце пленному отвели целый аппартамент, рядом с помещением военнаго министра. Князь Долгорукий тотчас повидался с гостем и, предупредив, что придется, пожалуй, прогостить во дворце несколько дней, послал курьера в Петербург за вещами и слугой англичанина, британским матросом, тоже с пленнаго « Тигра». Прошло двое суток в тщетном ожидании царскаго приема, и, наконец, 25-го июня, г. Ройера пригласили поехать в коляске к великому князю генерал-адмиралу Константину Николаевичу, в Стрельну. Путешествуя по дворцам, автор тоже заметил весьма немного, во-первых, ордена, массе которых он искренно дивился; во-вторых, красоту финок, и больше ничего, не говоря о повторении разных любезностей высшему русскому дворянству, столь прекрасно знающему английскій язык и столь дружески расположенному к вражеской стране… Стрельненский дворец очень понравился Ройеру, и в особенности пленнаго англичанина очаровала любезность его высочества и его супруги. Великая княгиня угостила пленнаго чаем и новыми английскими газетами; их высочества заботливо разспрашивали о здоровье Рой-

185
ера, и аудиенция окончилась длинной беседой за чаем, вином и сигарой в кабинете генерал-адмирала, припоминавшаго общих знакомых в английском флоте, разспрашивавшаго подробно о сдаче «Тигра», выразившаго уважение храбрости врага-британца, но крайне не одобрившаго обычай английскаго флота подходить к финляндским берегам под русским флагом и, надув таким образом неприятеля, начинать бомбардировку… Пленный защищал подлость компатриотов массой подобных прецедентов в истории войн и народов… Лишь в половине двенадцатаго ночью, г. Ройер разстался с великим князем и опять в придворной карете помчался обратно на свою квартиру в петергофском дворце. Подъезжая к нему, авгор заметил при лунном свете дрожки и величественную фигуру Николая Павловича, который, как передавали Ройеру, имел привычку кататься в эти часы и потом принимать с докладом высших сановников. Пленный лейтенант увидел затем, приехавших к царю, петербургскаго обер-полицеймейстера и военнаго министра…
На другой день, Ройеру была назначена аудиенция. Хотя от его крыльца до крыльца императора было меньше ста шагов, однако, его усадили в карету, чем немало изумили, конечно, англичанина, и повезли. В приемной зале пленный лейтенант сделался тотчас центром всеобщего интереса и внимания. Многие из сановников и офицеров подходили к нему, представлялись, жали руки и справлялись о его здоровье. Тут же г. Ройер удостоился знакомства с великими князьями Михаилом Николаевичем и Николаем Николаевичем, а также и с принцем Лихтенбергским. В полдень, князь Долгорукий пригласил Ройера следовать за ним из приемной в дальнейшие аппартаменты дворца, привел его в маленькую комнату, раскланялся и ушел. В этой комнате, по средине ея, стоял русский император, одетый в темно-синий мундир с белым эмальированным крестом на шее. «Я был приготовлен увидеть человека очень высокаго роста, но, всетаки, был поражен необыкновенной величиной русскаго царя… Он казался не старше 50-ти лет… Лицо правильное, без признаков особеннаго утомления, глаза чрезвычайно выразительные и ласковые, вполне соответствовавшие добрым словам императора». Пленный британец уже прожил в России более месяца, успел следовательно испортиться и достаточно возмечтать о себе, и потому неудивительно, что он ожидал обращения к нему императора на «родном английском» языке; однако, царь, хотя и говорил поанглийски превосходно, но «по неизвестной причине» обратился к пленному пофранцузски, назвав «Monsieur le lieutenant!» Государь милостиво осведомился о здоровье англичанина, разспрашивал, где захватил он лихорадку, и потом перешел к подробному допросу о причинах и условиях гибели «Тигра».

186
— Почему вы не причалили судна к берегу, который был так близок к вам?—спросил император.
Пленный ответил, что густой туман не позволял что либо видеть команде даже на самом малом разстоянии.
Осведомившись затем, женат ли Ройер, государь с интересом спрашивал о величине семейства умершаго капитана «Тигра» и прибавил:
— Жена его, m-me Giftard, проехала из Англии в Одессу, еще не зная о смерти ея мужа… Я хотел дать свободу вашему капитану, но за смертью его, дарую ее вам, как старшему после него офицеру… Каким путем вы предпочитаете уехать из России?
Как ни привык Ройер к русской любезности, но такое великодушие русскаго царя застало его в расплох. Он был убежден, что после аудиенции придется ехать в унылую Рязань и, как истый британец, растерялся от сюрприза, ответив государю, что он не ожидал, не сообразил еще, не надеялся и т. д.
— Allez donc, pensez-y, — добродушно посоветовал ему монарх: — сегодня вечером через военнаго министра сообщите мне ваше решение…
Государь подал руку англичанину, и аудиенция кончилась. В приемной г. Ройер ощутил удовольствие от града и грома радостных поздравлений. Поздравил его и военный министр с свободой, прибавив:
— Мы надеемся, что вы не будете теперь служить против России?
29-го июня, г. Ройер выехал за границу через Варшаву, вполне убежденный, что враг Россия «цивилизованнее» союзника Турции и что русское образованное общество искренний друг Англии.

II.
Занятие охотой на дичь и ловлей рыбы, уход за лошадью и собакой, в Англии составляют привиллегию офицерства, и потому здесь слово «офицер» почти синоним «спортсмена». A всякий спорт в Великобритании требует огромных расходов: птичка, убитая на охоте, стоит охотнику не менее фунта стерлингов; каждый заяц — рубликов двадцать пять, каждый ершик, попавшийся на любительскую удочку, обходится рыбаку не дешевле кроны—двух рублей. Из сих соображений вытекают два результата—первый, что английские офицеры быстро проматывают состояния, второй—что они с великой охотой поступают в ряды всяческих авантюристов. Великобританския безпрестанныя войны, завоевания и политические споры отчасти суть последствия

187
особенной структуры британскаго офицерства, состоящаго в родстве с преставителями всех перств и требующаго постоянно от отечества денег и приключений. Когда же родина не удовлетворяет потребностей, офицерство Великобритании весьма дешево приобретается разными странами Востока, в том числе и Турцией, на политическом рынке которой английский капитан обходится всегда дешевле французскаго капрала и немецкаго поручика. К числу таких капитанов принадлежал и г. Куп (Сооре), автор воспоминаний, вышедших в Лондоне, под заглавием: «А prisoner of war Russia». За сорок турецких лир в месяц и с производством в чин полковника, Куп поступил в ряды турецкой армии. Турция держит иностранцев-офицеров и чиновников собственно для успокоения Европы; эти иностранцы получают жалованье, ничего не делают, но доносят в свои отечества о быстром прогрессе Турции по пути цивилизации. Г. Куп тоже приобрел пост инспектора той жандармерии, которую Порта еще не успела организовать. Аккуратно получая жалованье, г. Куп осмотрел все достопримечательности Царьграда и соскучился. Его соотечественник и сослуживец, командир несуществующей жандармерии, Бекер-паша, получил бригаду, т. е. двойное жалованье; поехал и Куп на театр военных действий между Россией и Турцией, в 1877 году. По дороге к Шибке, он увидел массу беженцев и еще более трупов; узнал, что турецких женщин очень часто зовут Фатьмами; встретился с необыкновенно-храбрым раненым Фацуелем-пашей, который после ампутации у него руки и ноги будто бы закричал:—«Теперь я состою из половины моего тела и желаю, чтобы эта половина, также как первая, ныне отрезанная, умерла бы почетной смертью в бою с врагом!», а на Шибке он нашел целую английскую колонию: при армии Сулеймана состояли: англичанин капитан Фейф — военный атташе, племянник и однофамилец бывшаго тогда британскаго посла Лайярда (тут же и убитый), два англичанина-полковника Блюнт и Нартон, да англичанин Бимбаши-Кембель. Все компатриоты отлично пообедали и затем совершили сообща рекогносцировку, усмотрев великое количество русских обезглавленных тел. Затем Куп занялся начальством над лазаретом. 27-го числа, он с двумя своими сотоварищами находился и приятно завтракал в Телише, как вдруг начали летать бомбы, проскакала мимо турецкая кавалерия, крича: «Паша сдался, бежим!».Г. Куп, однако, был уже достаточно знаком с турецкими порядками, ибо даже трех своих телохранителей, турецких заптиев, назвал разбойниками нумер первый, второй и третий. А потому британец заблагоразсудил подождать лучше русских, моля Бога, чтоб только не прискакали первыми казаки, которых автор воспоминаний не долюбливает и называет «волками во образе человека».

188
К полному удовольствию г. Купа явилась русская гвардия, с генералом Гуркой во главе. Г. Куп сейчас к генералу с просьбой дать людей для уборки раненых; генерал любезно предложил тридцать солдат. Г. Куп розыскал с ними двух своих подчиненных, а сам пошел полюбоваться на результаты стрельбы и убедился, что русская артиллерия стреляет недурно. Возвращаясь с прогулки, г. Куп с изумлением увидел, что его сотоварищи арестованы; подошел, и вдруг новая неприятность—явился какой-то русский штатский, начавший ругать англичан и обративший внимание стражи на г. Купа. Автор только что собирался освободить своих товарищей, но пришлось и самому попасть под арест. Но вот генерал Гурко возвращается; г. Куп кричит ему свою просьбу об освобождении из-под ареста, ибо он служитель «Красной Луны». Генерал опять очень любезно объявляет, что г. Куп и его товарищи будут отосланы в Рахово к туркам, где и получат свободу. Приставили к англичанину офицера, говорящаго пофранцузски, и повезли в Дубняк, где князь Церетелев пригласил его обедать в штаб-квартиру. Тут вот и случилось то несчастие, которое повлекло за собой визит г. Купа в Россию: за штабным обедом англичанин похвастался своим полковническим чином и званием инспектора турецкой жандармерии. Князь Церетелев остановил его.
— Мы не дозволим Турции разводить жандармерию, — сказал он.
— По какомуже праву, — заметил обидевшийся англичанин: — вы будете вмешивиться во внутреннюю администрацию свободнаго государства?
— По праву победителя, — коротко ответил князь. Похвальба чином и званием привезла г. Купа в Богот и заставила его чуть-чуть не замерзнуть пред квартирой великаго князя главнокомандующего. Наконец, его допустили и поставили у стола, за которым сидел великий князь, имея по правую руку Тотлебена, по левую — г. Нелидова. Великий князь взглянул на англичанина неособенно милостиво и начал говорить пофранцузски; г. Куп, желая дать вполне ясные ответы, попросил было переводчика, но тогда его высочество обратился к пленному на английском языке.
— Вы принадлежите к жандармерии, организованной полковником Бекером? — спросил главнокомандующий.
— Да, ваше императорское высочество, — отвечал г. Куп.
— Каким образом вы очутились на службе госпиталя?
— Так как жандармерия существует лишь на бумаге и я желал какой нибудь работы, то Лайярд послал меня помогать беглым турецким и болгарским женщинам в окрестностях Филиппооля… Госпиталь № 5 «Краснаго Полумесяца» проходил че-

189
рез Филиппополь как раз в то время, когда я кончил свою первую миссию. Тогда я предложил свои услуги этому госпиталю и был прикомандирован к нему в качестве chef de brancardiers…
— Есть у вас письменное удостоверение?—спросил великий князь.
— Нет. Мой паспорт потерян в Казанлыке.
— Вы, всетаки, полковник турецкой службы?
— Нет, — отказался на этот раз англичанин от своего почетнаго чина и звания:—нет, я статский. Я заключил лишь контракт с министром полиции, но не был на действительной службе.
— Это все равно,—притом же вы потеряли паспорт. Ваш шеф Бекер-паша командует турецкой кавалерией и причиняет нам большое безпокойство…
— Но, ваше высочество, вы можете осведомитъся у г. Ляйарда. нашего посланника в Константинополе,—он заверит вас, что я не подымал оружия против России.
— Я не имею нужды наводить справки, — ответил главнокомандующий. — Я верю, что вы говорите правду, тем более, что показание Гаки-паши подтверждает ваше. Но у вас нет письменнаго удостоверения, и потому мы имеем право видеть в вас лишь турецкаго офицера. Вы были взяты в статском платье с повязкой женевской конвенции, которую вы не имели права носить. И вдруг, вы оказываетесь полковником турецкой армии. Тут, очевидно, может быть лишь одна догадка, — сказал великий князь, пристально всматриваясь в пленнаго.
Г. Куп понял намек — в нем заподозрели шпиона; вспомнились жена и дети; представилась страшная картина наведенных русских ружей, готовых к разстрелу соглядатая… Две минуты главнокомандующий молчал, не спуская глаз с автора воспоминаний, и затем продолжал допрос:
— Вы служили в английской армии?
— Да, ваше высочество.
— Были в сражениях?
— Да.
— Где?
— В Крыму, пред Севастополем.
— Где стоял тогда ваш полк?
— На Каскартовом холме.
— Вы хотите сказать на Зеленом холме? — Да, ваше высочество.
— И в турецкой армии теперь масса британских ех-офицеров?
— Не умею вам сказать, не знаю…

190
— Вы отправитесь в качестве пленнаго в Россию, — решил великий князь:—где и пробудите до конца войны. Снимите прочь женевскую повязку.
— Могу ли я видеться с полковником Вольслеем?—спросил г. Куп 1).
— Нет, — ответил главнокомандующий.
Дежурный офицер помог развязать повязку и передал ее великому князю.
Г. Купа под конвоем отвели в палатку, где на сырой соломе, в компании с четырьмя солдатами, он провел «самую худшую ночь в жизни». Тут произошла маленькая сцена, наделавшая потом много шума в английской журналистике. Корреспондент Times’a, г. Гавелок, подошел к пленному, хотел заговорить с ним, но был прерван стражей. Г. Куп обвинил корреспондента за то, что он не попробовал иных способов сообщения и не употребил своего влияния на русскаго главнокомандующаго. Казалось бы, что г. Гавелоку очень легко было защититься, объявив, что пробовать разныя незаконныя средства сообщения с пленным он не мог, ибо допущение его в ряды русской армии, конечно, означало доверие, которое не следовало обращать во зло, и, во-вторых, что иностранный корреспондент в русском штабе не мог пользоваться таким влиянием, чтоб освобождать пленных. Но г. Гавелок даже не упомянул о таких оправданиях… На другой день г. Куп начал длинное путешествие пешком по направлению к России в компании с пленными турками. Ноги англичанина очень скоро устали и попортились так, что пришлось посадить его на высокую арбу, запряженную парой буйволов. На такой триумфальной колеснице г. Куп въехал в Систово, и болгары этого городка оказали ему самую патетическую встречу. Они не смогли простить англичанину службы Порте и забросали его грязью, устроив настоящую демонстрацию, во время которой г. Куп выслушал целый лексикон брани и убедился, что болгары обладают порядочной мускульной силой. Замечательно, что народ не обидел в то же время ни словом, ни взглядом товарищей г. Купа по путешествию—пленных турок. Это происшествие внушает автору воспоминаний убеждение, что болгары весьма неприятный народ, и что филиппопольская резня, вызвавшая войну, была устроена интригами и агентами России… В Зимнице г. Куп встретил балаклавскаго еврея, заявившаго, что дни Крымской кампании были «прекрасной жатвой», и разговорился с русским морским офицером. «Я еще не встречал русскаго моряка,—замечает по этому поводу г. Куп,—ко-
1) Полковник Вольслей был британским военным агентом при русской армии.

191
торый бы не говорил поанглийски. Изучение французскаго и английскаго языков, очевидно, обязательно для них. Британские офицеры, при встрече с офицерами русскаго флота, должны конфузиться от лингвистическаго превосходства последних». Этот моряк выразил англичанину удивление, отчего он пошел служить «Красному Полумесяцу», а не «Красному Кресту». «Он обошелся со мной,—разсказывает автор,—как с врагом, заслуживающим, однако, уважения». В Зимнице двадцать пленных—солдат и офицеров — поместили в одной маленькой комнате. Англичанин тотчас принялся сочинять протесты на имя коменданта. На первый протест ответа не последовало, на второй комендант прислал сказать: «Англичане должны быть довольны своим помещением; мы, русские, сами были бы счастливы, еслиб имели здесь такия же удобства, какими пользуются у нас пленные». Жалобы г. Купа вынудили дежурнаго офицера употребить даже усиленныя меры строгости, прекратив всякия сношения пленных с улицей и торговлей. Три дня промучился г. Куп в таком положении, и никто из русских особ не догадался явиться к нему с визитом. Очевидно, что ъ 1854 по 1877 год воды утекло немало… Из Фратешти пленных офицеров повезли по железной дороге во втором классе и под стражей унтер-офицера с тремя солдатами. В Бухаресте автор прочел в «Kolnische Zeitung’е», что Турция и британский посол в Константинополе употребляют все усилия для освобождения якобы неправильно взятых в плен трех представителей «Краснаго Полумесяца». Убедившись из этого известия, что о нем уже хлопочат, г. Куп с удовольствием прочел еще несколько румынских газет, нападающих на Россию и разсказывающих о невероятном хищничестве русскаго интендантства. Но тут опять случилась маленькая неприятность: комендант станции, разумеется, русский офицер, дав пленным покушать в железно-дорожном ресторане, отвел их в вагон, запер и унес ключ домой. Г. Куп чуть не умер взаперти. В Паскани, где скрещиваются румынския дороги, г. Куп советует товарищу по плену, турецкому юзбаши, бежать, но стража оказалась весьма бдительной, и не удалось даже покуситься на бегство. В Яссе поезд простоял целую ночь, a пленных из вагона не выпустили. На другой день в вокзале г. Купа окружили русские офицеры, и начался следующий разговор.
— Зачем Англия помогает Турции деньгами?—спрашивают офицеры.
— Кроме помощи раненым и беженцам, Англия не присылала Турции ни одного шиллинга,—отвечает Куп.
— Но она дает оружие… Мы находим массу ружей с английскими клеймами!

192
— Это старое оружие, уже давно проданное Турции частными антрепренерами,—объясняет пленный.
— Не правда,—заявляют офицеры:—турки под Плевной вооружены прекрасными мартинками… Вы не можете же отрицать, что это ружья английской пехоты, и т. д.
Офицеры высказывали г. Купу предположение, что у Османа-паши британские инженеры, и вообще автор тут выслушал немало упреков и порицаний своей родине. На русской границе пленные пересели в вагоны третьяго класса и немедленно убедились, что в России «золото и серебро» предметы необыкновенно редкие. В Кишневе пленных встретил только писарь из комендантскаго управления, который отвел им квартиры. Тут г. Куп получил право гулять в сопровождении солдата и познакомился с местным врачем Бернштейном, выхлопотавшим автору целый месяц спокойной стоянки. Автор восхваляет до небес гостеприимство доктора и говорит, что только патриотизм г. Бернштейна стоял барьером их взаимной дружбе. Но за то в Кишиневе и в дальнейшей дороге по России г. Куп убедился, что в нашем отечестве, будто бы, есть значительная «английская партия».—«Это русские либералы, — пишет он,— не имеющие ничего общаго с нигилистами или социалистами, видящие в Англіи поборника свободы для всего мира и дивящиеся величию английской конституции… Либеральная партия чисто русская и желает победы русскому оружию, но полное падение Турции, однако, не идеал ея, ибо в Турции уже есть парламент… Эти русские никак не могут понять,—замечает г. Куп,—каким образом свободная пресса Англии приняла сторону русских властей».
13-го декабря 1877 года, к г. Купу явился унтер-офицер и объявил: «Pasha w Novgorod!». Автору назначили резиденцией этот старинный городок. По дороге г. Куп не раз просил отдыха и спокойнаго ночлега, но получал постоянный отказ. Заговаривали с ним только те, которым очень нравилась оттоманская конституция, прочие пассажиры лишь поглядывали на пленнаго молча и неособенно дружелюбно. В Москве, на станции железной дороги автор воспоминаний увиделся с местным британским вице-консулом, г. Лесли, который тотчас сообщил английскому послу в Петербурге, лорду Лофтусу, о проезде г. Купа и телеграфировал жене автора в Лондон, успокоивая ее известием о добром здоровье ея супруга, и тут же подарил г. Купу связку газеты «Times» и бутылку хорошаго «бранди». В Новгороде была масса пленных турок; паши жили свободно в частных домах, младшие офицеры—в общей квартире, а солдаты— в казармах. Один из пленных Ахмед-паша предложил было г. Купу помещение в своем доме, но власти отправили сначала его в общую квартиру турецких офицеров;

193
не найдя там свободнаго помещения для английскаго полковника, повели его в казарму, где и поместили в полутемной комнате вместе с пулутороста пленными турецкими солдатами. Спертый воздух, невыносимый запах и теснота заставили г. Купа разразиться массами жалоб и протестов. Увы, им никто не внимал, и только дежурный офицер сжалился и посоветовал г. Купу попроситься в госпиталь.
31-го декабря, в Новгород является г. Эджертон, секретарь британскаго посольства, получивший с разрешения русскаго правительства специальную миссию повидаться с пленным. Новгородский комендант немедленно потребовал г. Купа в свою квартиру, где и позволил ему разговаривать с г. Эджертоном, причем жена коменданта переводила своему супругу и содержание разговора. Секретарь посольства привез пленному пачку английских газет и новый роман мисс Брадан, присланный лордом Лофтусом с успокоительной надеждой на скорое освобождение. Эджертон постарался за родича, и г. Купу после этого свидания дозволили перебраться из казармы на квартиру Ахмеда-паши. Тут автор воспоминаний повествует нам, какие русские удостоивали пленных своей особенной симпатией—это были ссыльные поляки и евреи. Один из последних убедил беднаго автора, что он пробыл 14 лет в Сибири, из которых шесть лет провел скованный и прикованный, был даже приговорен к смертной казни лишь за то, что ударил в лицо одного русскаго барина. Через три дня после визита Эджертона к г. Купу впервые является комендант и, протягивая руку, поздравляет: «Полковник, наш великодушный монарх возвращает вам свободу»! Затем автор получает депешу от лорда Лофтуса: «Я счастлив известить, что император сегодня утром дал приказ освободить вас». 6-го января, г. Куп был в Петербурге. Секретарь посольства немедленно перетащил его из гостинницы к себе на квартиру, а относительно любезности посла автор говорит: «После полудня я имел свидание с лордом Августом Лофтусом и никогда не забуду не только всего, что сделал для меня лорд в качестве посла, но и той любезности, которую он выказал мне вплоть до отправки по собственной инициативе телеграммы моей жене о моем освобождении, любезности, проявившейся до самых мелочей как со стороны лорда, так и его супруги». Эти строки, полагаю, весьма поучительны для русских дипломатов…
Взаключение своих воспоминаний, г. Куп хвалит только самовар в России, находя все прочее никуда негодным. Народ, по его мнению, не имеет понятия о религии, довольствуясь обрядами; русская интеллигенция состоит из атеистов. Все в России крайне лицемерны и не держат даннаго слова; кушанья

194
едят такия, до которых г. Куп никогда «не смел даже дотронуться». Особенно достается от английскаго пленнаго русской армии. «Чтоб дать читателям,—пишет он,—полное представление о русских войсках, скажу, что я не струсил бы с 50 тысяч британцев встретить в открытом поле 100 тысяч русских, а за укреплениями я съумел бы легко удержаться и с 25 тысячами английскаго войска против 100 тысяч русских… Русские убеждали меня, будто они забрали в плен 200 британских офицеров. О, если б во главе турецкой армии было хоть полдюжины англичан! — я сомневаюсь, — заключает автор, — существовало ли бы до сей поры Русское государство»…
Через несколько дней, без всяких церемоний, представлений и приемов, никем не узнанный и не замеченный, г. Куп уехал из Петербурга на родину, оставшись в миллион раз менее довольным русским приемом в 1877 году, чем его компатриот Ройер в 1854 году…

Молчанов А.Н. Пленные англичане в России // Исторический вестник, 1886. – Т. 23. — № 1. – С. 180-194.

http://memoirs.ru/indexlib.htm