Menu
Госпиталь в Скутари
А.М.Мулин (Франция)
Начало глобализации здравоохранения во время Крымской войны (1853–1856) и проекты санитарных реформ в Османской империи
Initiating the Global health at the time of the Crimean War (1853–1856), and the projects of sanitary reform of the Ottoman Empire
A.M. Moulin Université Paris, France
Крымская война считается одной из первых мировых войн в силу того, что в ней участвовали многие великие империи и были задействованы многочисленные войска. Каждая империя (Российская, Османская, Британская и Французская) мобилизовала солдат разных национальностей. Печально известная числом жертв, эта война также заставила участвовавшие в ней стороны пересмотреть от ношение к медицинским нуждам в армии, оказанию помощи раненым на поле боя и в госпиталях. Флоренс Найтингейл задала тон радикальным переменам в концепции оказания медицинской помощи раненым с привлечением профессиональных гражданских медсестер. Откликом на их появление в России стало возникновение общины прошедших специальную медицинскую подготовку сестер милосердия под руководством Н.И. Пирогова. По другую сторону фонта сформировалось международное врачебное сообщество, которое сохранилось после окончания Крымской войны и активно участвовало в обсуждении международных проблем здравоохранения во второй половине XIX века.
Ключевые слова: международное здравоохранение, Крымская война, Россия, Османская империя
The Crimean War has been considered as one of the first World Wars because of the number of great empires and the diversity of the troops involved. Each empire, such as the Russians, the Ottomans, the British and the French, mobilized soldiers from various ethnic groups. Unfortunately also famous for the number of casualties, this war marked also on each side a better understanding of medical needs on the battlefield, as well as of the care of the wounded in the hospitals. Florence Nightingale gave the signal to the improvement of material conditions of the wounded, through a radical change in the conception of care and started the training of lay nurses dedicated to care at the bedside. This creation of the professional nurse echoes on the Russian side with the participation of female health officers Under Pirogoff ’s guidance and responsibility, at the time of the initiation of medical courses for women. On the Turkish side, an international medical society gathered doctors working on the front, which survived after the war and contributed actively to the discussion of the international medical résolutions, in the second part of the nineteenth century, for the management.
Keywords: international public health, Crimean War, Russsia, Ottoman Empire
Часто мы можем встретить подтверждения парадокса, который стараются всячески оспорить. Он заключается в том, что наиболее разрушительные войны, становятся причинами поразительных прорывов в области медицины [1, 2]. К сожалению, не существует документальных свидетельств о том, что смертоносная Крымская война привнесла какие-либо важные инновации в техническую сферу, однако именно с ней связан ряд важных изменений в области медицины.
В Крымскую, или Восточную, войну (1853‒1856) была вовлечена большая часть великих держав эпохи как на суше, так и на море. В ней использовались передовые средства коммуникации [3]. В истории медицины этот период связан с именем Флоренс Найтингейл, ставшей одной из первых сестры милосердия [4].
Мисс Найтингейл предприняла попытку преобразовать пользующиеся дурной славой военные госпитали в учреждения, где лечат солдат и ухаживают за ними и где они, по крайней мере, могли бы умереть в достойных условиях [5].
По другую линию фронта, в лагере русских, в Крымскую войну развернулась деятельность авторитетного хирурга, знаменитого Николая Пирогова, который тоже стремился улучшить условия содержания раненых и сформировать в русской армии институт профессиональных гражданских сестер милосердия.
Войны XIX века ознаменовались увеличением важности национальных армий, движимых патриотической идеей. В то же время присутствовали ярко выраженные интернационалистические настроения, проявившиеся в гуманистическом идеале медицины [6]. И среди ужасов Крымской войны наметилось международное сотрудничество, опирающееся на врачебный долг и лишенное всяческих границ, появление которого в 1856 г. совпало с образованием в османской столице научного общества, интернационального по своей сути.
Борясь на полях сражений и в госпиталях с ужасающими санитарными условиями и неподготовленностью военных медицинских служб [7], несколько врачей разных национальностей решили обменяться опытом и таким образом способствовать развитию науки, в силу которой они верили.
Так, на фоне военных бедствий образовалось космополитическое по своей сути по определению Константинопольское научное медицинское общество, которое объединило медиков разного происхождения, мусульман, представителей меньшинств и иностранцев
Это общество, объединявшее врачей, сплотившихся в Стамбуле перед лицом военных опасностей, быстро превратилось в исключительно османское общество, которое не сохранило «изначальной идеи интернационализма и космополитизма»: «Наше общество представляет собой идею интернационализма в истинном смысле этого слова»[9]. Ежемесячный печатный орган этого общества «Gazette médicale d’Orient» («Медицинский вестник Востока»), основанный в 1857 г. [10], является замечательным источником по санитарно-медицинской истории Османской империи вплоть до ее исчезновения, а также свидетельством изменения статуса медицинской профессии и науки в Европе в целом. Интернациональная научная республика возникла благодаря появлению некой автономности науки по отношению к политике. Деятельность этого общества также значима для судьбы Османской империи. Это видно из труда, посвященного Танзимату – группе реформ, проведенных Махмудом II в целях разрешения двух проблем: поставить современную науку на службу государству и создать Ittihad-i Anasir – союз разных сообществ [11].
Хатт (Hatti Humayoun) от 1856 г. отражает преобразование прав reaya en tebaa, субъектов государства.
От Константинопольского медицинского общества к Османскому медицинскому обществу
Османское медицинское общество было основано 2 июня 1956 г. в темные времена после окончания Крымской войны (1854‒1856) под эгидой доктора Пингоффса ‒ голландского врача, работавшего под руководством англичан. Солдаты союзных войск заполонили госпитали. Французы, прибывшие первыми, обосновались в Стамбуле в шести госпиталях, приблизительно на 5000 мест: в Пера, Долма-бахче, Гулхане, Канлиджи [Канлика]. Пациенты были разделены на группы в соответствии с тем, в какой медицинской помощи они нуждались: раненые, страдающие лихорадкой, холерой, цингой и венерическими заболеваниями. Англичане, прибывшие позже, были обеспечены хуже. Они разбили лагерь в Скутари на азиатской стороне [12], где султан отдал в их распоряжение старую больницу и казармы, которые были преобразованы в военные лазареты [13]. Пингоффс собрал много иностранных врачей, работавших в османской столице и на Босфоре, с целью объединения усилия представителей турецкой, французской, английской и итальянской армий против русских, обосновавшихся в Крыму в крепости Севастополь. «Несколько иностранных врачей, приписанных к англо-французским войскам, организовали Константинопольское медицинское общество, основанное 2 июня 1856 г. группой английских и французских врачей. Его целью было способствовать развитию медицинской в Османской империи»[14], улучшать уровень общественного здраво- охранения и защищать профессиональные интересы [15]. Условием приема в общество было наличие диплома врача и разрешение на практику, проживание в Константинополе, наличие работы, которую можно опубликовать, а также взнос в 200 пиастров.
Деятельность общества, которое может показаться нам своеобразной формой иностранного вмешательства, была одобрена правящим султаном Абдул Меджитом [Abdülmecid]… «Все самое передовое, что военная медицина союзных государств может предложить, служит для того, чтобы облегчать страдания, к которым всегда приводят войны» [16].
Султан Абдул Меджит дал свое согласие на работу общества посредством берата (berat): «Ученые врачи, которые живут в Османской империи, испросили нашего высочайшего разрешения на создание в столице научного общества, имеющего свой целью служить человечеству и медицине, самой благородной из всех наук…» Цель этого общества признается общественно полезной – «служением науке и человечеству» [16].
Бок о бок с доктором Пингоффом трудились другие иностранные врачи: доктора Альпара, Ги, Кендуль и др. Среди них были доктор Антуан Фовель, признанный международный эксперт в вопросах здравоохранения, с 1848 г. представлявший Францию в Совете по здравоохранению Константинополя, и английский хирург Уильям Хантер. Рядом с ними работали врачи из Османской империи: Пардо, Бароцци, Де Кастро (предок Франсуазы Жиру), Бартолетти, Маршан, Миллингер, Саррел, Спадаро, Вуччино, Каратеодори. Участие Фуада-паши, великого визиря, окончившего в Стамбуле медицинскую школу Mektebi Tibbiyeyi Sahane, основанную в 1838 г., придавало обществу особую значимость. Авторитет почетных членов послужил прекрасной опорой для основания Общества. Среди них были знаменитые французские и иностранные врачи: с французской стороны – Клод Бернар, Буйо, Андраль, Шомель, Крювелье, Вельпо, Райе, врач Наполеона III, с английской – Брайт, австро-венгерской – Рокитанский, Шкода, немецкой – Рудольф Вирхов.
Эти имена и в наши дни ассоциируются с современной медициной, особенно при описании определенных патологий. В судьба Общества так или иначе принимали участие все лучшие специалисты Европы в области медицины. Общество насчитывало тридцать членов- основателей. Через пятьдесят лет количество участников увеличилось до 249. Один из них на праздновании годовщины сказал: «Все гости всех наций, говорящие на всех языках, объединили усилия в этом священном начинании, чтобы обменяться всеми тайнами искусства» [16].
И далее добавил, что это «день возрождения священного искусства Эскулапа в этой стране». «Я говорю «возрождение», – продолжил он, – потому что вы все знаете, что именно на Востоке зародилось искусство исцеления, и именно на Востоке родился отец медицины… Все врачи в стране, отбросив в сторону предрассудки, национальность и вероисповеданий, последователи мусульманства, всех направлений христианства и иудаизма стали братьями, объединив силы в одном лагере для борьбы с человеческими страданиями» [16]. В течение первых двух лет многие председатели общества были заняты тем, что старались сгладить разницу менталитетов и мировоззрений.
В 1856 г. особую роль играли Фовель, Боден и Пингоффс. Затем, когда после войны Пингоффс уехал из Турции, – так же Фовель, Каратеодори и Каприани. Дольше всех на посту председателя оставался Фовель [17] (вплоть до 1867 г., когда он уехал во Францию [18], где стал личным врачом Наполеона III).
Мустафа [Mustafa] Адиль занял пост председателя в 1896 г. В 1901 г. настал черед французского приверженца учения Пастера Поля Ремлинже [19], директора Императорского института бактериологии Константинополя, который являлся отделением Института Пастера в Париже. «Медицинский вестник Востока» и османский калейдоскоп Первый номер газеты вышел в апреле 1857 г. на французском языке. После этого выбор языка стал более эклектичным: появлялись статьи на турецком и греческом. «Медицинский вестник Востока» представлял панораму медицины в Османской империи. На его страницах история знаний, учреждений и медицинской профессии рассматривалась в неразрывной связи с историей европейских стран, что свидетельствовало о диалоге медицинских сообществ на территории империи. В «Вестнике» иностранное не противопоставлялось национальному, а европейское – османскому, и медицинское самосознание преломлялось под различными углами зрения. Роберт Илбер отлично показал, что с 1856 по 1907 г. александрийский муниципалитет работал как конгломерат интересов, где выдающиеся представители всех слоев общества могли выработать общую политику и наслаждаться истинной автономией от централизованной власти [21].
Он также показал, на- сколько гибким и по-прежнему подлежащим обсуждению оставалось определение национального самосознания: «турки» представляли национальное меньшинство в Османской империи, а «иностранцы» или представители национальных меньшинств имели один или несколько паспортов. Работа Общества в некотором смысле отражала попытки медицинского сообщества в рамках «республики ученых» создать оригинальное пространство для размышления и действия.
В отличие от совета по здравоохранению, где врачи были подчинены руководившему ими правительству, здесь в эпоху Османского владычества медики преследовали свои собственные научные и профессиональные интересы. В течение некоторого времени благодаря своим знаниям они могли претендовать на определенную власть и автономию. Чувство локтя и общая вера в великое будущее науки, которыми они руководствовались, отодвинули на второй план разделение общества, в рамках которого это чувство и вера развивались. Отношения с иностранными державами больше не сводились к решению вопросов о заложниках, а стали представлять собой некое позитивное профессиональное «соревнование».
После окончания Крымской войны Общество и «Вестник» меняют направление своей научной и медицинской деятельности с оказания медицинской помощи в условиях военных действий на уход за «больным человеком Европы», которым являлась Османская империя. В центре внимания по- прежнему остаются международные вопросы. Медицинское сообщество, более пятидесяти лет выражавшее свои идеи через «Вестник», охватывало медицинские события, происходившие далеко за границей империи (эпидемии по всему Ближнему Востоку, в том числе в соседней Персии, а также в остальных частях света, достижения научного знания в европейских столицах и др.). Медицинская наука, за которую выступало Общество, – это медицина универсального характера, «полезная» для всего человечества. Общество поддерживало тесные связи с зарубежными коллегами, которые выступали в качестве его корреспондентов, и позиционировало себя в научном сообществе Европы, к которому принадлежала Османская империя. Крымская война не разрушила надежды, возложенные на медицину. В своих репортажах журналисты освещали бедственное положение в армиях.
В Англии репортажи У. Рассела в газете The Times раскрыли бедственное положение солдат. И все же война позволила европейской общественности еще ближе познакомиться с медицинской профессией и более того – открыть для нее новые горизонты. Будучи далеким от поддержания «терапевтического нигилизма», главенствующей школы в Париже, «Вестник» знаменует переход медицины от доминирующей идеи неизлечимости большинства болезней к воодушевленному мессианскому видению, почти религиозной вере в безграничные возможности медицины. Во второй половине XIX в. медицина последовательно создавала свою историю. Она отказалась от прошлого: как от «медицинской молитвы», так и от символической эффективности медицины, сведенной к диетическим предписаниям.
Медицина становится не только эксклюзивной привилегией богатых и сильных мира сего, но все в большей мере начинает заниматься построением программ в сфере здравоохранения для широких масс граждан. «Медицинский вестник Востока» иллюстрирует стремительное увеличение престижа профессии врача в конце XIX века [22]. При этом вера в знания и умения врачей часто опережала их реальные возможности [23]. Это свидетельствует о стремлении к единому взгляду на медицину (а также к единству медицинского сословия), неразрывно связывающему медицину и хирургию в искусство научного ведения в самом широком смысле, в медицинскую науку, универсальную и применимую повсеместно.
Авторы статей создали идеал профилактической и лечебной медицины, медицины хирургической и терапевтической, которая включает в себя даже фармацевтику (именно ей был посвящен медико-фармацевтический журнал, основанный в 1886 г.). Врач, как без устали повторяли «приверженцы эллинистического учения», трудившиеся в «Вестнике», цитируя Гиппократа, подобен Богу, о iatros isotheos [24]. Это профессия, требующая веры, даже если понимать это как метафору, в исламской стране, где божественность неделима, где sharika является табу.
Общество «объединило под знаменем науки мужчин и женщин, разных национальностей и разных верований, для совместной и общей работы в первую очередь на благо человечества… Солидарность в борьбе с болезнями неизменно существует среди людей, живущих в обществе» [15, р. 24]. Это не означает, что медицина объединена вокруг авторитетной доктрины. Наоборот, в ней присутствовали разные, даже противоположные теоретические течения. Самые известные из них – контагионизм и антиконтагионизм, камнем преткновения которых являются эпидемии [25−27].
Отдельные научные разногласия по важным темам встречались повсеместно [28]. Также остается спорным вопрос доминирования той или иной идеи на научных собраниях, которые редко заканчивались решением в пользу того или иного варианта [29], а идея соглашения (консенсуса), достигнутого в ходе дискуссии, или принудительно принятого решения на основе коллективного опыта, еще не сформировалась. Этика признает «право на различие» в практике, теоретическое обоснование является необходимым процессом адаптации действий врача в конкретных случаях, и кодекс профессиональной чести находит вдохновение скорее в отстраненной аристократической морали [30], а не в технических знаниях, опыте и умении контролировать процесс, как это принято в ремесленных гильдиях.
Это разнообразие мнений хорошо корреспондировало с «пестротой» происхождения и образования практикующих врачей. «Вестник», по сути, рисует собирательный образ профессии, сочетавшей разнообразные начала, связанные с различиями в происхождении, религиозной принадлежности, а также образовании, полученном в европейских столицах (Англии, Германии, Франции) или на османской территории (Каире, Бейруте). Рамки применения медицинских знаний также могли варьировать в широких пределах: от частной практики до работы в больницах разных округов.
Согласно структуре, обязательной для мусульманского мира и встречающейся в других странах, например, в Соединенных Штатах [31], система больниц в Константинополе управлялась национальными (немецкими, австрийскими, французскими, итальянскими, российскими, персидскими, болгарскими) и религиозными (греческими, армянскими в Йедикуле) учреждениями.
«Медицинский вестник Востока» был одновременно журналом международным и османским. Многонациональное медицинское сообщество, находившееся на огромной территории империи, имело тесные научные связи с Европой и всем ближневосточным регионом.
«Вестник» взял на себя роль органа, обеспечивавшего баланс и взаимопонимание, которые вновь «будут под угрозой» во время событий 1908 г., а также в период мирового конфликта в 1914 г., через шестьдесят лет после Крымской войны.
Для того чтобы понять особенности сложившейся в Османской империи ситуации, названной историками «медикализацией общества» [32], рассмотрим состояние здравоохранения империи того времени.
Медицина в Константинополе.
Обзор состояния здравоохранения В разделах, посвященных гигиене, внутренней патологии и терапии, хирургии, гинекологии и химии, важное место отводится эпидемиям. Крымская война спровоцировала вспышки тифа, чумы, холеры и дизентерии. Согласно Фовелю, занимавшему в то время должность санитарного инспектора в Константинополе, в армии насчитывалось 11 000 больных тифом и были зарегистрированы случаи цинги. В целом, только четвертая часть всех смертей в армии наступала из-за травм и ранений, остальные три четверти были связаны с царящими там заболеваниями [17, р. 155]. Контроль эпидемий осуществлялся путем уничтожения зараженных предметов и одежды.
Эпидемия холеры вспыхнула в Варне, где сначала была расквартирована английская армия («варнская лихорадка»).
Лечение сводилось к небольшим кровопусканиям и назначению смеси настойки опиума, масла перечной мяты и серного эфира. Это позволяло справиться с диареей, однако не было средства, способного компенсировать серьезные потери жидкости, несмотря на то что Александр Моро де Жонн уже в 1831 г. рекомендовал для этой цели чайный настой. После войны эпидемии чумы и холеры продолжали опустошать города, о чем свидетельствуют отчеты, регулярно встречавшиеся на страницах газеты. Источником этих эпидемий были вилайеты Алеппо и Хиджаз. Для борьбы с чумой и холерой османское прави- тельство в 1838 г. ввело карантины [33]. Совет по здравоохранению Константинополя [34], учрежденный к этому времени (как и другие Советы Средиземноморья, Александрии или Танжера) устанавливает границы карантинов по всему периметру территории, охваченной эпидемией [35].
«Вестник» приводит данные и о многих других инфекционных заболеваниях, зарегистрированных в армии в период Крымской войны: брюшном тифе, дизентерии, дифтерии, скарлатине, менингите. После восстановления мира возникла необходимость в точных статистических данных. Однако только в 1907 г. стала обязательной регистрация списка из 18 заболеваний [36, р. 81] (через пять лет после ее введения во Франции). Международное бюро общественной гигиены (OIHP), любимое детище Адриена Пруста [37], также было учреждено в Париже в 1901 г. как реакция на отсутствие сравнительных данных по крупным эпидемиям. «Вестник» регулярно приводил статистические данные, полученные из больниц или муниципалитов. Как было принято на исламских территориях, эти подсчеты (например по туберкулезу) производились по общинам, согласно происхождению, и подразделялись на миллеты, мусульман, греков, иудеев, армян [36].
Это позволяет нам также отметить бедственное положение недавних иммигрантов, например, русских евреев, которые проживали в «абсолютной бедности» [15, р. 113] и являлись «козлами отпущения»: «Низкий люд, евреи и те, кто совершает ошибки в диете (sic), наиболее склонны к заболеванию [холерой]» [38].
«Вестник» следил за ходом быстро распространяющихся эпидемий на территории Османской империи посредством телеграмм [39].
Подобные сообщения были наиболее актуальны для паломников, следовавших в Мекку или в Кербелу в Ираке ‒ главный объект паломничества шиитов. Обсуждалась нерациональная организация лазаретов, расположенных на побережье, в таких местах, как Александрия в Египте. Рассказывалось об образцовых лазаретах, построенных около Измира (Клазомены) или на сухопутной границе (лазарет Кизил Дизи между Эрзурумом с турецкой стороны и Тебризом с персидской стороны). Также существовали лазареты между Керманшахом и Багдадом [15, р. 94]. Их работа была далека от удовлетворительной. Их обеспечение теоретически осуществлялось за счет налога, взимаемого Османской империей с входящих в турецкие порты судов, а также с путешественников. Однако европейские представители в разных советах по здравоохранению часто вступали в споры по поводу использования части этих средств, предназначенных на модернизацию системы карантинов, но остававшихся заблокированными до первой войны: последовавшая затем инфляция обесценила эти средства [34].
Карантины, которые Адриен Пруст считал эффективными, часто располагались в непосредственной близости от первоначального очага и оказывались ненужными, как только эпидемия достигала определенной степени распространения. Недоверие к контагионистскому учению, выражавшееся некоторыми экспертами, такими как Клобей в Египте и Эрнест Толозан в Персии (все они опирались на опыт, накопленный за годы работы в соответствующих странах, несмотря на веские аргументы в пользу передачи чумы и холера от человека к человеку), вероятно, объяснялось скептицизмом в отношении развития карантинов, которые часто оказывались ненужными из-за коррупции и славились высокой смертностью.
Только к концу века институт карантинов был пересмотрен. За точку отсчета был взят инкубационный период заболевания, а не мифическая цифра в сорок дней, по истечении которых не заболевший путешественник с подозрением ту или иную болезнь мог покинуть карантин. В настоящее время карантин не рассматривается как основной принцип борьбы с эпидемическими инфекциями, а представляет собой лишь одну из возможных мер, применяемых в начале эпидемии, когда она охватила еще ограниченное число людей.
По истечении определенного срока карантин становится ненужным, поскольку все население в большей или меньшей степени оказывается открытым для инфекции. К такому выводу пришли современные эпидемиологи после анализа последних эпидемий гриппа.
Авторов «Вестника» занимал вопрос об общности (или различии) механизмов заражения инфекционными болезнями на Востоке и Западе. Врач Замбако-паша в своих трудах о проказе утверждает, что данное заболевание в Турции является незаразным или заразным в малой степени.
Это противоречило данным о формах протекания данного заболевания в западных странах. Замбако-паша оспаривал мнение сторонников Армауэра Хансена из Норвегии о заразности проказы. Основываясь на исследовании старого очага в Скутари/Ускюддаре, он высказал мысль о «наследственной» природе проказы и защищал эту позицию в международной дискуссии, развернувшейся в то время между сторонниками контагионизма и наследственной природы заболевания.
В целом, Замбако- паша высказал предположение о том, что культурные и климатические условия могут обусловить специфические черты заболевания. Этот принцип, казалось, подходил и для тифа: согласно данной гипотезе, длительные периоды между его вспышками связаны со сравнительно спокойным характером течения данного заболевания на Востоке, что и объясняет его распространение в редких очагах в промежутке между вспышками.
В Турции некогда практиковалась инокуляция оспы, которая была привезена в Англию врачами и путешественниками и введена в моду леди Мэри Монтегю, однако ее постепенно заменила вакцинация. Вакцина Дженнера против оспы при Абдул Хамите становится обычной практикой в империи, несмотря на многочисленные выступления ее противников [15, р. 23].
Так, в 1904 г. после эпидемии 1903 г. введение вакцины превратилось в обязательную процедуру. Для того чтобы преодолеть выступления противни- ков, врачи Общества обеспечили активную пропаганду, в которую были вовлечены имамы, священники, раввины, муктары и даже частные лица. В «Вестнике» были представлены описания конкретной медицинской топографии с целью определить все факторы патологии (питание, климат, география), то есть представлен метод, положенный в основу монументального сборника Августа Гирша «Исторический и географический справочник патологии» (1881‒1885) [40].
Однако, помимо этого, в «Вестнике» по-прежнему отражались и насущные проблемы Константинополя. Неоднократно рассматривались основные проблемы санитарии: сбор и удаление отходов, работа канализационных сетей, которые в большинстве случаев оставались открытыми [28, р. 17]. Вода в bends, каналах, обслуживающих артерии города, была зачастую непригодна для питья. Забой животных на мясо осуществлялся без ветеринарного надзора.
Эти же темы волновали и авторов «Француз- ского журнала о гигиене и здравоохранении» (Revue française d’hygiène et de police sanitaire), в котором был поднят вопрос о незаконном забое и перепродаже гнилого мяса по низким ценам в Париже [41]. Как и для других крупнейших столиц Европы, для Константинополя был важен вопрос о мошенничестве в сфере питания.
Речь шла о манипуляциях с хлебом (его недостаточно пропекали, чтобы буханка весила больше, в тесто добавляли штукатурку, отбросы или плохую муку) [15, с. 113], вином (подмешивали соли меди) [42], молоком [43] и т.д., не говоря уже о фальсификации лекарств, о хинине или каломели, ртутной мази, используемой при венерических заболеваниях, или рыбьем жире, рекомендуемом в качестве тонизирующего средства для детей в целях профилактики рахита… Наряду с этими проблемами вставал вопрос о контроле в аптеках.
Об этом неоднократно упоминал на страницах «Вестника» французский химик Пьер Апери, основатель «Медицинско-фармацевтического журнала» (Revue médico-pharmaceutique). Также обсуждалось состояние термальных вод, привлекавших многих больных (воды курорта Ялова в Вифинии в заливе Измит, воды Даг Хаммам) и известных зарубежных источников (Экс и Нери-ле-Бен во Франции [15, р. 157]).
Немецкий врач Юлиус Ван Милинген, именитый медик императорского двора, рекомендовал воды как проверенное средство для страдающих ревматизмом [15, р. 19]. Здравоохранение неизбежно сталкивается с социальными проблемами и морально-этическими аспектами жизни общества. Так, в Османской империи была весьма актуальной проблема подкидышей. Для ее решения предлагалось создать детские дома для «brétotrophes» [28, р. 18; 44].
Однако вопросы о бедности и беззаконии, а также происхождении подкидышей непосредственно не рассматривались. Создание детских домов частью общества воспринималось как поощрение «порчи нравов» [28, р. 19].
Вопрос проституции возник в связи с довольно многочисленными описаниями «гулящих девок», которые часто посещали улицы Пера. На Востоке проституция имела своеобразные черты. Ее социальные причины отличались от причин, характерных для Запада. На Востоке ранние браки предупреждали проблему телесной распущенности: отсутствие безбрачия и полигамия не оставляли места для «беспорядочных половых связей».
Современных причин проституции, таких как работа женщин на заводе или в цехах, не существовало. В связи с этим оставались только «моральные» причины, дополнительные, такие как лень и стремление к роскоши женщин, с одной стороны, и похоть мужчин – с другой, что резко осуждалось.
Несмотря на единодушное осуждение, проституция воспринималась как «необходимый факт» [28, р. 17] – следствие урбанизации [45, р. 141]. Доктор Бароцци высказывает сожаление о том, что бордели Константинополя «ничем не напоминают ни по управлению, ни по содержанию дома, которые допускает закон во Франции, за редким исключением» [45, р. 140].
Означает ли это, что проституция оставалась, как заметили Абдельхамид и Даленда Ларгеш в отношении доколониального Туниса, явлением с размытыми границами, где проститутка не полностью изолирована от городской жизни и, по крайней мере, днем является неотъемлемой частью женского мира, образу жизни которого она следует [46]?
В пользу утвердительного ответа свидетельствует то, что проститутки носили паранджу на улице и соблюдали правила Рамадана [46].
Путешествовавшие по Тунису и Алжиру иностранные врачи сообщают о том, что среди местных проституток много христианок. Это объясняли скрытностью проституток-мусульманок в результате более сильного контроля со стороны общества. В Османской империи проститутки-мусульманки, по-видимому, обслуживали только единоверцев.
Так ли это было в Константинополе? Предложение Бароцци создать медицинский пункт для проституток в каком-либо мало посещаемом месте, чтобы убедить больных женщин данной категории на время приостановить свою деятельность или удерживать их там силой, не было воспринято серьезно. В любом случае это предложение было слабым на фоне утопий того времени, например, Парана-Дю-шатле или Озиа-Тюренна [47], которые про- двигали мысль о том, что государство должно обеспечивать легализацию проституции в обществе [48].
В целом, авторы оказывались на распутье: между моралистическим отношением к больным, виновным в своем недуге в силу из- бранного образа жизни (проституция, алкоголизм, распутство), и новым утверждением о влиянии физиологии на индивидуальное и социальное поведение, основанным на со- временных им научных знаниях.
Роль врачей в обществе и новые идеи в Константинополе Врачи, работавшие для «Вестника», отказывались от терапевтического нигилизма своих предшественников, основанного на скептическом отношении к существующим методам лечения, и поддерживали принципы активного лечения.
Они опирались на идею Фрэнсиса Бэкона: «Не предпринимать ничего для лечения неизлечимых заболеваний является позором».
Бэкон также говорил, что «дело врача не только восстановить здоровье, но и смягчить боль и страдания, связанные с болезнью. Это смягчение боли, которая считается опасным симптомом, способствует выздоровлению, а также обеспечит больному, когда уже никакой надежды нет, легкую и мирную смерть» [50].
Врачи, утверждал «Вестник», должны избавиться от двух одинаково ошибочных убеждений: о том, «что наука является слишком слабой, что она почти бессильна в борьбе с болезнями», и о том, «что медицина, напротив, располагает абсолютным знанием о болезненных состояниях, и при одном взгляде на ряд общих симптомов, врач всегда и без промедления, можно сказать на лету, может понять болезнь и сразу ее распознать». Однако «истинный ученый, образованный врач, никогда не должен чувствовать смущение перед тайнами природы» [51]. Главной из этих тайн является смерть. Джемиль-паша резко отверг идею, согласно которой «наука не может провести различие между трупом и живым человеком»[52]. «Вестник» отмечал, что «сглаз» остается среди причин смерти, и пообещал, что диагностика причин смерти будет производиться только врачом на основании объективных и неоспоримых признаков. До этого времени смерть была, прежде всего, связана с религиозным обрядом и семейной церемонией. Достаточно вспомнить торжественное омовение мертвых «омывальщицами» – пожилыми женщинами, посвятившими себя этому почтенному делу: обнаженное тело усопшего омывалось кипящей водой на наклонной доске, тщательно намыливалось с помощью lif, губки из конопли, используемой в хаммаме, все отверстия тела затыкались хлопковой тканью, пропитанной розовой водой и камфорой.
Чаще всего именно имам выдавал в похоронном бюро свидетельство о смерти для разрешения захоронения, что ускоряло процесс [53, р. 179]. Похороны чаще всего происходили в день смерти.
Боязнь быть погребенным заживо стала формой одержимости в Европе в XVIII в.: многие завещатели указывали меры предосторожности, которые следует выполнить, прежде чем их похоронить. Подобные страхи существовали и в Константинополе: имеются многочисленные рассказы о людях, которые проснулись на кладбище под лопатой могильщиков.
В «Вестнике» публиковались яркие описания реанимирования утопленников. На- пример, рассказывалось о злоключениях несчастного, который, не умея плавать, купался с другом в Босфоре. В течение нескольких часов его топтали ногами, после чего подвесили вниз головой, – все это делалось для того, чтобы из него вышла проглоченная вода.
Доктор Наранзи предложил более мягкий, традиционный способ быстро удалять воду из бронхов [54] – вдувание табака в анус.
Общество вынесло предложение распространить среди полицейских управлений инструкцию с перечнем мер на греческом, турецком и армянском языках, которые следует применять, оказывая помощь утопающим. Общество с течением времени выступало в качестве экспертного органа все в большем количестве областей.
Оно вмешивалось в дела Совета здравоохранения Константинополя и давало ему рекомендации, которых следовало придерживаться (например, в случае чумы или по вопросу организации рациональной работы аптек). Упомянутый выше доктор Наранзи являлся секретарем Международной конференции по здравоохранению Константинополя в 1866 г. Общество также занималось профилактикой венерических заболеваний, таких как сифилис, особенно среди моряков, и офтальмии (гонококковой) ново- рожденных, одной из основных причин слепоты.
Оно все больше претендовало на роль эксперта, мнение которого основано на знании сложных физиологических и психологических факторов, объясняющих поведение человека. В Европе «медикализация общества» [55], вдохновленная материалистическим детерминизмом поведения, приводит к возникновению вопроса о способности больного отвечать перед судом. Это провоцирует негативную реакцию судейского сообщества, которое пыталось удержать врача в роли эксперта, к которому суд в отдельных случаях обращается за консультацией о вменяемости подсудимого (может ли он нести ответственность за свои поступки) [22].
Из английского журнала «The Lancet» за 1876 г. мы узнаем о ходе экспертной оценки, ставшей решающей для судьбы Османской империи. Когда было необходимо оценить психическое состояние султана Мурада перед его низложением, на консультацию во дворец, где уже находились доктора Мепье, Монджери и Ади-паша, был вызван доктор Каполеоне − личный врач султана. «У правителя уже третий месяц галлюцинации. Ему кажется, что его преследуют вампиры и монстры, за припадками следуют периоды молчаливости, его жизнь под угрозой, он отказывается от еды, истощен и страдает от бессонницы. У него судороги лица и конечностей, память замутнена, его способности граничат со слабоумием, наблюдается потеря скромности, прогноз неутешительный; он не способен дать ответы на вопросы, задаваемые ему экспертами, находящимися во дворце Чираган» [56].
После того, как было высказано это экспертное мнение, решившее судьбу империи, и к власти пришел султан Абдул-Хамид, вопрос одержимости демонами применительно к болезни венценосной особы больше не затрагивался. Не требовалось религиозного вмешательства для изгнания бесов из пациента королевской крови.
Был установлен следующий диагноз: тяжелая депрессия на фоне алкоголизма, приведшая к деменции. Медицина стремилась ограничить сферу религиозного влияния за счет признания органического детерминизма. Врачи в Османской империи демонстрировали неоспоримое увлечение идеями Шарко [57].
Молниеносная судьба психоанализа заставила нас забыть, сколь важное место в свое время занимала «Эколь де-ла-Сальпетриер». Огюст-Мари Шарко (1825‒1893) в 1862 г. занял положение директора части больницы Сальпетриер в Париже и провел ряд медицинских преобразований того, что он назвал «клоакой», свалкой, приютившей нищих и уголовников.
Как убежденный позитивист, Шарко верил, как Клод Бернар, в будущее экспериментальной медицины, которая позволит проникнуть в тайны болезни и поведения человека. Неутомимый сторонник пре- парирования, как и большинство врачей его поколения , работавших в больницах, Шарко трудился ради улучшения диагностики на основании изучения с помощью микроскопа структуры пораженных тканей.
Он выявил рассеянный склероз и другие более редкие синдромы, которые до сих пор носят его имя. На картине Андре Бруйе «Урок Шарко в Сальпетриер», представленной на выставке 1887 г., больная, изогнутая дугой под острым взором ученого, является фокусом внимания мужской аудитории, поглощенной загадками истерии. В своем исследовании истерии Шарко намеревался отказаться от гиппократовского упоминания о матке, чтобы отразить соматизацию у обоих полов.
Это театр души (или дьявола?) в теле он поставил, чтобы продемонстрировать силу медицинского объяснения болезни [58]. Государство запрещало демонстрировать больных на ярмарках, их загоняли в хирургические кабинеты [59], где они становились объектами науки. Шарко посвятил им свою «Иконографию» (1876), в которой рассматривал их наряду с колдунами и одержимыми прошлого («Одержимые в искусстве», 1887).
Шарко расширил свою империю, которая уже шагнула за пределы больницы. Истерия, словно мода, охватила все общество. В связи с этим границы уголовной ответственности стали размытыми. Судьи начали сомневаться в способности подсудимых отвечать за свои поступки, могли ли действовать убийцы под влиянием чего-либо (могли ли женщины быть изнасилованы, не осознавая этого?) . В целом, для данного поколения врачей лаборатория Сальпетриер была не только музеем неврологии, но и своеобразным анатомическим театром, в котором оттачивали новое понимание тела и его нарушений и где был разработан анализ социальных правил, необходимых, чтобы дисциплинировать эмоции и гармонизировать поведение. Студенты Шарко в этом усматривали моменты эстетики, метафизики и социологии.
Гипноз позволил Шарко экспериментировать на живых людях. Больной под внушением становился в его руках послушной куклой, демонстрировавшей автоматизм, замаскированный под бодрствование. Это понятие пассивного тела Фрейд, анти-Шарко, намеревался заменить плодотворной гипотезой о бессознательном, раскрываемом посредством гипноза и выдающим скрытые конфликты испытуемого. Он открыл новые терапевтические горизонты, когда отказался от понятия гипноза и заменил этот термин формулировкой «сон наяву» [61].
Важны ли были эти медицинские новшества для Османской империи? Не противоречили ли они целительным обрядам дервишей, религиозных орденов, осуществляемых посредством транса и экзорцизма?
Врачи, трудившиеся для «Вестника», по-видимому, очарованные работами Шарко, относились к новым веяниям с осторожность [62]. Отдавая должное успехам, достигнутым в неврологии, они не игнорировали мораль и разрабатывали проекты по передаче общества в руки гигиенистов.
Однако это не противоречит тому, что на страницах «Вестника» развернулась скромная дискуссия о пределах человеческой свободы и личной ответственности в Турции времен Абдул-Хамида. Врачи в Османской империи, как и их европейские коллеги, были обеспокоены демографической ситуацией. Замбако сожалеет об упадке элиты империи, которую он относит к деградации нравственности, росту полигамии, по его мнению, в большей степени способствующией эротизму, а не продолжению рода, а также к увеличению количества детоубийств и абортов.
Помимо этого он осуждает развитие педерастии и гомосексуальности [42, р. 89]. Одним из наиболее явных примеров влияния физиологии на поведение и образ жизни в османском обществе был евнухоидизм.
Проблема евнухов
Тема евнухов нанесла удар как по возможности доказать органический детерминизм поведения, так и по архаичному характеру его присутствия в османском обществе. Поведенческие нарушения евнухов, их печальную агрессивность, зависть, женоненавистничество можно было приписать физиологии – отсутствию внутренней секреции яичек, и, таким образом, поддержать патофизиологический детерминизм человеческих расстройств. Однако, с другой стороны, сохранение евнухов, часто рассматривалось в рамках профессии, как исторический «дефект» Империи. Несмотря на устойчивое сокращение их количества, евнухи являлись диковинкой шикарных гаремов столицы. По воспоминаниям принцессы Айше, они играли значительную роль во дворце [63, р. 50, 147]. Замбако-паша, плодовитый автор «Вестника», посвятил им отдельный труд. Он произвел осмотр более двухсот евнухов [64]. В своей работе он рассказывал о новейших знаниях, о связи между поведением евнухов и отсутствием «внутренней секреции» (позже это назовут секрецией гормонов) в яичках. Именно в это время Шарль Броун-Секар испытывал на себе «омоложение» с помощью инъекций экстрактов из яичек, что дало толчок устойчивой медицинской моде.
Соблюдая осторожность, Замбако дождался конституционного периода, чтобы открыто осуждать постоянные торговые отношения османов с «фабриками евнухов» в Дарфуре или Эфиопии. Критикуя ошибки прошлого правительства, он привлекал на свою сторону «просвещенный ислам» (münevver), призывая отказаться от нанесения таких увечий во имя Корана.
В своей книге, которая имела огромный успех, Замбако также отражал дух времени, поддерживал инициативу стерилизации нежелательных слоев общества, душевнобольных или слабоумных, предпринятую в ряде стран, включая США. Он призывал османское общество следовать этой модели, чтобы улучшить население, предотвратив нежелательное размножение. Подобная евгеническая обеспокоенность была характерна для многих стран, особенно для Франции, где в 1912 г. группа единомышленников основала Французское евгеническое общество под председательством Альфреда Рише [65].
На османском Востоке евгеническая озабоченность проявлялась в ограничении традиционного понимания кровного родства, которое, как подозревали, было благодатной почвой для наследственных отклонений, таких, как глухонемота [28, р. 63].
Крупнейшие нововведения в области медицины
На страницах «Вестника», таким образом, развернулась научная жизнь, похожая на ту, которая в то же время практиковалась в Лондоне, Берлине или Париже. Если Германия во время встречи в 1889 г. между Вильгель- мом II и Абдул-Хамидом рассматривалась как «центр тяжести Европы», Турция на тот момент являла собой «наиболее прогрессивного стража современной западной цивилизации» [66, 67].
Наряду с усилиями по улучшению освидетельствования умерших, которое мы уже рассматривали, наметились первые попытки «воскрешения», которое впоследствии на- зовут реанимацией. Джемиль-паша в своих «Наблюдениях», опубликованных в 1911 г., сообщил о хирургическом массаже сердца, проводимом посредством торакотомии, [68].
В отличие от исключительно внешнего или «медицинского» массажа, в большинстве случаев неэффективного, он сообщил об удачном исходе сердечной синкопы во время анестезии хлороформом (при, вероятно, здоровом состоянии сердца).
Во время эпидемии холеры в 1892 г. российская студентка в своей диссертации описала ценный опыт, полученный в Петропавловской больнице Санкт-Петербурга, где для регидратации холерных больных применяли перфузию. Первые результаты были чудесными: пациент, считавшийся умершим, открыл глаза и заговорил, причем этот феномен наблюдался многократно.
Но из-за отсутствия настойчивости в проведении «реанимации» (такого термина тогда еще не существовало), у врачей в конце-концов опустились руки и больной погиб. Тем не менее, идея возмещения жидкости путем переливания крови или «искусственного кровообращения» продолжала витать по Османской империи [28, р. 48].
Терапевтические нововведения были встречены с энтузиазмом. Объявление об излечении чахотки туберкулином после конференции Коха в 1890 г. облетело всю Европу [69]. Надежда оказалась ложной, однако турецкие пациенты, как и другие, бросились в Берлин. Как хорошо показал Оливье Фор [70], медикализация общества проявляется в повседневной жизни, в меньшей степени в визитах к врачу, в большей степени ‒ в приеме средств, которые фармацевты распространяют всеми возможными способами.
«Представители Востока» проявили «удивительную настойчивость в обращении с ядами». Наперстянка, морозник, местные растения, используемые с древних времен, обычно становились объектами настоящих клинических испытаний, проводимых врачами с участием пациентов [71].
Существовало еще много «секретных средств», особенно против кожных заболеваний, однако в этот момент возникла фармацевтическая промышленность. Любая новинка могла стать панацеей. Колларо-бей предложил использовать вакцину против оспы для борьбы с трахомой (хроническим конъюнктивитом, который является основной причиной слепоты) [72].
Идею навеяло новое открытие, связанное с иммунитетом, согласно которому вакцина стимулирует фагоцитоз или пожирание микробов лейкоцитами крови. Стамбульское общество было подвержено «фебрифобии» и «хининомании» [73]: оно потребляло в большом количестве хинин при всех лихорадочных заболеваниях, на которые кора хинного дерева оказывала неоспоримое воздействие. Подчас в этом отсутствовала необходимость, как в случае малярийной лихорадки (диагноз было невозможно проверить, пока в 1888 г. Лаверан не открыл в Константине (Алжир) малярийный плазмодий). Применение серотерапии для лечения дифтерии приветствовалось с момента ее открытия в 1894 г., и сыворотки начали немедленно применять при лечении всех инфекционных заболеваний (брюшной тиф, сыпной тиф, чума). Сулейман Нури-бей привез из Европы сыворотку против скарлатины, сыворотка против чумы вошла в применение в 1897 г. [53, р. 15].
Богатые как в Константинополе, так и в Париже, «принимали лекарства всеми возможными способами». Также они по-прежнему неохотно шли в больницу и предпочитали умереть в своей постели. Во Франции, антидифтеритная серотерапия сначала была доступна в основном в больницах, что стало одним из первых стимулов для богатых обращаться в стационары в прежнее прибежище бедных. Как и в Берлине, Париже, Вене и Москве, в Стамбуле новости о нововведениях распространялись быстро. В рамках туристического путешествия, подробные отчеты о которых приводились в медицинской прессе [74], иностранных врачей охотно приглашали прочитать лекцию, и они приходили со своими изобретениями. Члены Общества также посещали международные медицинские съезды в Пари- же (1881), Берлине (1890) и Москве (1897). Что касается обсуждения научных инноваций, такие открытые конгрессы вытесняли академии, предназначенные для элиты, которые теряли монополию в дебатах.
Крупные международные конгрессы представляли собой прекрасный повод для обмена опытом и укрепления самосознания медицинского сообщества. Они позволяли коллегам познакомиться во время бесконечных застолий, где каждый говорил на своем языке, и была возможность понять язык соседа, чтобы начать исследование, по- священное проказе и туберкулезу.
В номерах «Вестника» мы находим упоминания о важнейших вехах в истории медицины второй половины XIX века, о ново- введениях в области хирургии и широком применении анестезии (хлороформ). Хирург Джемиль-паша, преподаватель хирургии в медицинской школе, прошедший обучение в Париже, постоянно применял с 1875 г. анестезию при проведении ряда впечатляющих хирургических вмешательств: сосудистой хирургии, удалении эхинококковых кист, тиреоидэктомии, различных видов ампутации, в том числе из-за ректального рака, удалении заячьей губы, гистерэктомии и колэктомии.
Причем во всех операциях летальность была низкой .
Джемиль-паша оперировал грыжу сыну самого султана, он также практиковал в Etfal-i Hamidiye ‒ детской больнице, построенной в 1898 г. [76]. От немецких врачей, получивших образование в Мюнхене, Гейдельберге и Берлине, перенимали опыт Зия Нури-бей, Мухиддин, Рашид-бей, Ридван-бей. Появление микробиологии явилось еще одним научным событием.
Если Фуад-бей отправился изучать бактериологию к Берингу в Марбург (Германия), то Мавроиенни, врач султана, возвращался из Парижа с твердым намерением прочитать пространные лекции по теории микробов. Он с восторгом относился к этой теории и в связи с этим рассуждал о нестабильном положении медицинских истин: «В медицине в большей степени, чем в любой другой науке, никогда не следует всецело полагаться на слова мастера, и доктрины настолько шатки, будто бы они были построены на песке пустыни, и яростное дыхание самума может в любой миг поднять в воздух любое нагромождение аргументов…
Мы должны сохранять спокойствие и размышлять над каждой новой доктриной, какой бы яркой и модной она ни была, как, например, сейчас новая бактериальная доктрина и теория микробов, ради которой проливают так много чернил и так много невинной крови кроликов по всей Европе» [77, р. 2].
Критика Мавроиенни относится также и к грядущим научным революциям. Он анализировал понятия, которые близки современным социологам наук, подчеркивая потерю ноу-хау, связанных с применением новых методов: «Наши физические глаза получают больше пользы от инструментов, чем наши интеллектуальные глаза, которые почти всегда неизменны… Инструменты усугубляют глазную и интеллектуальную близорукость, ослепляя глаза тела и глаза души» [77, р. 3]. (Александр) Зоерос-паша, председатель Медицинского общества Константинополя, профессор военной школы медицины, был врачом султана Абдул-Азиза [78].
В 1884 г. он представил на гаагском международном конгрессе, посвященном гигиене, яркий доклад о поощрении исламом медицины [79]. В 1886 г. по возвращении из лаборатории Пастера он сообщает о новой вакцине против бешенства. Гранше, профессор медицины, который вакцинировал Йозефа Майстера, стал почетным членом Общества в 1992 г. [15, р. 89].
Споры по поводу обстоятельств вы- явления новых микробов распространенных заболеваний, тем не менее, шли своим чередом. Петер, противник Пастера в Академии, стал искать поддержки у османской аудитории. Он нашел сторонников среди тех, кто упрекал новые теории в том, что они лишают поэзии любовные отношения: «Более нет божественных уст с жемчужными зубами и других коралловых врат, не зараженных самыми отвратительными и самыми спорогенными бациллами» [80].
«Близится то время, когда мы, наконец, будем предлагать своей невесте необходимую карманную плевательницу, а не традиционный отрез расшитой ткани» [81].
Медицинское общество – предвестник новой эпохи?
Что же стало с идеалами «Общества» через пятьдесят лет после Крымской войны, в которой страны Европы вместе с Османской империей сражались против России? Космополитизм стамбульских врачей позволил перейти к медицинскому обществу нового типа, в котором мусульмане и немусульмане обнаруживали равенство перед лицом науки.
Медицина, претендующая на универсальность, появилась в недрах Османской империи, чтобы служить реформе, начатой Гюльханейской хартией в 1839 г., и была связана с муниципалитетом столицы, созданным в 1857 г., и санитарным надзором, который зависел от правительства [82] и находился под личной опекой благосклонного султана. Рассматри- вал ли Абдул-Межид «Общество» с момента его основания как инструмент для реорга- низации и модернизации государственного устройства?
Султан Абдул-Хамид с приходом к власти начал проявлять заметный интерес к медицинской профессии, подчеркивая прогрессивный характер своего правления. В свою очередь, врачи, оставшиеся «в не общества» в меньшинстве, проявляли большую преданность династии. Хотя некоторые действия османской администрации, такие как коррупция или задержки с выплатами сотрудникам, можно прямо назвать при- скорбными, слаженная и четкая работа административного аппарата в отношении карантинов, не прекращалась несмотря ни на что, и прием на государственную службу по- настоящему стал сокращаться только после 1908 г. Накануне революции 1908 г. «Общество» отражало состояние в Османской империи, где верность династии была все еще достаточно сильна.
Считалось хорошим тоном избегать рассуждений о различиях в обществе и не давать повода для возникновения соперничества или разногласий. Эпитет «паша», щедро раздаваемый всем немусульманам, в отличие от его использования до эпохи Танзиматов, когда он мог относиться только к мусульманам, оказался созвучным с греческими, албанскими и армянскими родовыми именами: Дуринг-бей, Джемиль-паша, Зоерос − они пользовались одинаковыми привилегиями, получали титулы вместе с орденскими лентами Османийе и Меджидийе, являлись генералами дивизий и продвигались по военной лестнице по желанию их султана.
Великий визирь охранял судьбы «Общества», когда в 1907 г. оно праздновало свой пятидесятилетний юбилей. Разница в происхождении являлась порой причиной некоторых недовольств иностранных врачей, работавших в медицинских школах, особенно военных (они жаловались на то, что их ограничивали в продвижении по службе). В то же время, мы не находим на страницах «Вестника» никаких свидетельств, подтверждающих определение физиологии «рас», которые бы фокусировались на различиях в обществах, как, например, в отчетах о колониальной медицине [83].
Обычный антрополог предпочитал составлять отчасти положительный портрет обобщенного «восточного жителя»: «Восточный тип определяется по расслабленному, суеверному, апатичному и фаталистичному характеру, к какому бы классу общества он ни принадлежал, каким бы ни были его ранг, религиозные взгляды и национальность. Иностранцы, живущие уже долгое время на Востоке, в конце концов, тоже приобретают подобный характер» [77, р. 5].
Врачи в любом случае выходили за рамки данной характеристики восточных людей, они являлись представителями профессии, следовали корпоративной этике, обязывавшей членов профессии, какими бы ни были их корни, уважать суждения и тех и других и избегать попыток критиковать коллег в присутствии больных, чтобы не создавать нездоровую конкуренцию. Главное, как казалось в то время, в отношении развития медицинской профессии в Империи – иметь единый, насколько это возможно, медицинский персонал, сплоченный в определении своих целей и привилегий. Врачи единодушно боролись за создание медицинской монополии, которую бы обеспечивало государство. Подобная защита профессии касалась отказов от врачей-шарлатанов, подозрительности в отношении знахарей/религиозных лекарей, а также контроля повитух. Однако порой возникали разногласия, связанные с признанием врачебных дипломов администрацией.
В Константинополе было достаточно просто назначить врача, вне зависимости от его дипломов, подтверждавших его компетенцию. Османское государство весьма четко регламентировало данную профессию с помощью первого закона от 1861 г. Но речь шла всего лишь о «совете», целью которого являлся контроль деятельности врача, получившего диплом за границей.
С 1887 г. (и особенно в 1892 г.) государство тщательно рассматривало каждый случай и ввело процедуру проверки дипломов, за исключением врачей султана, посольств и школ. Консулы от имени своих граждан или заинтересованных «протеже» жестко боролись с теми, кто злоупотреблял властью центральной администрации [84].
В этом отношении синхронность административных «часов» была удивительна! Во Франции в 1883 г. вышел декрет, реорганизовавший профессию и положивший конец «кочевничеству» среди врачей [85].
Заключение. Интернационализм, космополитизм и медицина в Османской империи
История Имперского медицинского общества и его «Вестника» с 1856 г. по 1907 г. является своеобразной летописью эпохи от времен Крымской войны до младотурецкой революции. Она знаменует собой попытку ученых играть более важную роль в жизни общества во имя научного прогресса и под- готовить основу реформам, начатым в эпоху Танзимата. Медицинское сообщество предложило модель решения одной из основных проблем Империи − проблемы подданства. Эти ученые фактически сформировали группу, состоявшую из участников разного происхождения, в то время как империя была на «пике многонациональности» [86].
С одной стороны врачи настаивали на необходимости использования государством, являвшимся наследником Танзимата, своих прерогатив и вмешиваться в вопросы охраны здоровья всех ее субъектов. В то же время они с удовольствием пользовались определенной автономией и опирались на международное профессиональное братство, к которому принадлежали. Султан Абдул-Хамид не противился той или иной форме медицинского влияния.
Принцесса Аише привила своему отцу мысль о том, что «верить можно и в религию, и в науку» [63, р. 35], более или менее осознанный отзвук знаменитого хадиса: «Два человека незаменимы: врач для тела и ученый для религии». В непосредственном окружении султана отдельные врачи отражали общее состояние в Империи. Если мусульманин Ариф-бей следил за ним до его изгнания в Салоники, Мавроени-паша, православный грек, был до 1885 г. его личным врачом и во многих случаях советником [87]. Именно немецкие врачи, доктора Бьер и Бергманн, приезжали, чтобы помочь изучить редкие случаи заболеваний [63, р. 35].
Парадокс медицины в Османской империи, описанный нами, можно вывести из названия «Медицинский вестник Востока». «Вестник» подразумевает отношение к Востоку как к зеркалу западной медицины, без признания ее зависимости или неполноценности.
Эта точка зрения основывается на «отсрочке», последовавшей после «победы» в Крымской войне, отмеченной еще относительно гармоничным сосуществованием немусульман и мусульман, иностранцев и «турок», живущих на одной территории. Медицинское сообщество в некотором отношении явилось моделью такого сосуществования. Кроме того, основой для него послужил просвещенный ислам, являвшийся благодатной почвой и защитником, а также источником прогресса в области социального развития, в связи с чем общество помнило о научной жизнеспособности и общем прошлом с западной медициной [79].
Это восточное медицинское общество было в то же время лишено каких-либо заметных противоречий с международным медицинским обществом. В 1892 г. доктора Паредо и Ламарлакис объявили: «Наше общество представляет интернациональную идею в чистом виде… (Наше общество) объединило под знаменем науки мужчин и женщин, разных национальностей и разных верований (sic), для совместной и общей работы в первую очередь на благо человечества» [88].
Однако слышались и другие голоса, добавлявшие, что «настало великое время, когда будет развернуто знамя восточной науки» [89]. О каком знамени идет речь? Противоречия одержат верх над внешней гармонией, и в полной мере проявится склонность к превращению в радикальное национальное государство. От «соглашения» ученых не останется и следа под напором национализма младотурок как внутри османских земель, так и за их пределами.
Сайт: http://historymedjournal.com/volume/number_1/%E2%84%961_Moulin.pdf
Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое.